Чтоб знали! Избранное (сборник)

Чтобы не заниматься описанием себя, которое всегда становится неправдоподобным, я решил убить двух зайцев и послать свою книжку, где имеется моё изображение.

С тех пор я мало изменился, и хоть усы я сбрил, но блеск в глазах всё тот же.

Надеюсь, что мои стихи Вас не отпугнут, а если отпугнут, то лучше раньше, чем позже. Теперь я буду ждать с нетерпением Вашей фотографии.

Моя влюблённость в компьютер «Макинтош» дошла до того, что я печатаю на нам быстрее, чем пишу. Так что Вам придётся на время отложить графологическое исследование моего характера.

Всего Вам доброго!

Борис

БОРИС – СЕРГЕЮ

Получил я послание от Аркадия, который, повзвешивав всё и вся, решился на отъезд, так что я организовал ему вызов. Аркадий – это деловой человек, помышляющий о дружбе. А тут ещё один ответ на объявление от некоей М. Дурацкий, даже перепечатывать неохота. А пока я в переписке с Зойкой, которая рвётся приехать, затем с миленькой Юленькой, к которой грожусь приехать я, и к тому же приходится ублажать текущих баб, текучих от желания.

Но самое важное, что пишу наглую, то есть честную, вещь, которую я бы никогда не осмелился написать в России.

В Америке я освободился прежде всего в том смысле, что авторитеты для меня перестали существовать, любой из них я воспринимаю как себе равный по-человечески. В каждом взрослом человеке я отчётливо вижу ребёнка, разросшегося телом, но полного всё тех же детских страхов, желаний и привычек. И все великие начальники перестали внушать страх или почтение – я вижу, что это смешные люди, и не могу воспринимать всерьёз не только их самих, но и их указания, приказы и советы. То же самое и с женщинами: любую неприступную леди я представляю в постели с любовником или с вибратором, когда она со страдальчески восторженным лицом тянется к вот-вот раскрывающемуся оргазму. После этого неприступность или деловитость женщины не принимаются всерьёз, ни тем более – с почтением.

Обретя такую свободу, можно писать что думаешь, а местная свобода слова гарантирует мне безнаказанность юридическую.

Если меня спросят, чего я добиваюсь своим творчеством, протестом, литературной суетой – я отвечу: «Женщин! Если хотите заткнуть мне рот – затыкайте его пиздами. И на этом разрешатся для меня все проблемы добра и зла». (Говоря это, я держу за спиной два скрещенных пальца.)

Я устраиваю литературный мир так, чтобы он удовлетворял моим желаниям. Творю бескровную революцию. Те же, что не умеют писать, а умеют махать кулаками, незаметно для себя подвержены влиянию литературы. Они отождествляют её однобокие идеи с реальностью и на их основе делают бойню.

Так бедный Ницше боролся с личной трагедией при помощи пера и бумаги, а стал невольным поводырём фашизма. Карла Маркса с мыслями, путаными, в отличие от его причёсанной бороды, затащили на знамя, залитое кровью миллионов людей.

Всё это заставляет размышлять над вопросом, который обладает если не новизной, то неиссякаемой вопрошающей силой: «В чем же взаимодействие литературы с жизнью, если мысли, проповедуемые в той или иной книге, нельзя принимать всерьёз как руководство к действию?»

Всё начинается с того, что писатель – это человек, у которого деформирована способность непосредственного общения с людьми и который общается с людьми через свои книги. Непосредственное общение слишком ограничено и трудно, а через книги можно общаться без всяких усилий и сразу со всем миром. Писатель ищет славы потому, что она объединяет его с обществом, которым он сначала пренебрегает, прячась от него в одиночество творчества. Но он покидает общество лишь для того, чтобы потом воссоединиться с большей его частью благодаря славе или с меньшей его частью благодаря известности.

Несмотря на своё видимое стремление к правдоподобию, литература никогда реальности не достигает и ею не становится, как бы она к ней ни приближалась. Если же литература подходит к жизни на опасно близкое расстояние, то перестаёт быть литературой и в лучшем случае превращается в репортаж.

Обманчивость литературы в том, что она манипулирует известными атрибутами времени и места. Читатель узнаёт описанные события, поступки, предметы и принимает всё литературное произведение за чистую монету реальности.

Писатель – это невольный или вольный провокатор тех, кто верит печатному слову больше, чем себе. Чем талантливее писатель, тем он более узнаваемо и убедительно фантазирует и тем опаснее он для толпы, уверовавшей в реальность написанного. Так как каждый человек имеет ограниченный жизненный опыт, то описание чего-то, ему неизвестного, он должен принимать на веру, и делает он это тем легче, чем талантливее произведение. А так как между литературой и реальностью зияет непреодолимая пропасть, то у человека, вынужденного полагаться на литературу для познания неведомых ему сторон жизни, создаётся о них превратное впечатление. И следовательно, у читателя возникает превратное отношение к жизни, которое должно быть основано лишь на его личном опыте любви и ненависти, наслаждения и боли.

Писатели фантазируют, а читатели принимают это всерьёз и начинают разочаровываться в окружающей жизни, сопоставляя её с чудом прочитанного. Затем читатель начинает пытаться изменить жизнь, чтобы уподобить её прочитанному. Конечно же, из этого ничего не получается, кроме «выпускания пара». Энергия читателя расходуется сначала на надежду, а потом на отчаянье от неисполнения надежды. Литература как возлюбленная – её можно любить, но попадать под её власть опасно.

Писатель же всегда не удовлетворён бытиём, и его недовольство является стимулом для творчества. В зависимости от того, на что недовольство обращено, литературный результат приобретает различную жанровую форму, недовольство событиями рождает публицистику; недовольство мироустройством рождает поэзию и философию. Предложения по улучшению жизни народа дают основу для политики. Распознавание осмысленности мироустройства создаёт религию.

Литература – это иная реальность, реальность не бытовая, а искусственная. Искусственность – это и есть суть искусства, и морфологическая близость этих слов не случайна, а лишь говорит о близости этимологической. Искусственность литературы, её генетическая отстранённость от реальности, то есть её неистинность, с точки зрения читателя, может быть описана словами Льва Шестова из «Начал и Концов»: «Каждый может её (истину) знать про себя, но для того, чтобы вступить в общение с ближними, он должен отречься от истины и принять какую-нибудь условную ложь».

Для человека, ищущего истину, литература становится такой «условной ложью». А истина для каждого из нас – одна: это реальность собственных чувств и желаний.

Литература в состоянии влиять на наши чувства и желания, но сама ими не является, в этом-то её искусственность, условность, в этом-то её потусторонность, как и всего, что нашими чувствами и желаниями не является. Поговорка «с глаз долой – из сердца вон» – прекрасная иллюстрация нашего восприятия реальности, которая перестаёт существовать, когда она перестаёт нами ощущаться. (Это я скатываюсь в вожделенный солипсизм.) Но так как литература воздействует на наши чувства, она начинает восприниматься как реальность.

Главное нравственное отличие литературы от жизни, которую она берётся описывать, – это то, что в литературе цель оправдывает средства. Литература осмеливается описывать всё, что преступает моральные нормы, – ибо она не есть действие. Она есть помысел, который может быть о чём угодно, но который в демократическом обществе не подлежит наказанию. И если средний читатель принимает помысел за действие, то человек творческий пренебрегает влиянием литературы. Более того, он выступает против насаждаемых ею стереотипов, но в результате этой борьбы он, в лучшем случае, создаёт собственный стереотип, основанный на своём жизненном опыте.

Литература, подобно жизни, ставит человека в ситуацию морального выбора, но выбор у читателя происходит умозрительно, тогда как в жизни выбор должен происходить действием. Чем талантливее литературное произведение, тем эмоциональнее, тем чувствительнее для души процесс выбора. Однако умозрительный моральный выбор, сделанный после прочтения книги, часто не совпадает с действием, совершаемым при критических жизненных обстоятельствах. В этом есть ещё одно несоответствие литературы и жизненной действительности.

Литература – это провокация чувств, и, по-видимому, значение её состоит в постоянном толкании читателя на невозможное или запретное, а вернее, в проверке стойкости нравов отдельной личности. Литература – это пробный камень нравственности для каждого читателя.

Когда общество начинает опасаться, что сила этой провокации может одолеть сдерживающую чувства силу, общество вводит либо цензуру, либо затопляет нежелаемую литературу таким обилием желаемой, что заурядному человеку нет времени прилагать особые усилия для того, чтобы искать то, не знаю что. И поэтому он не «пойдёт туда, не знаю куда». Даже если литература ни в чём не противоречит сегодняшним нормам, она всё равно провоцирует читателя, но в этом случае – на возмущение её ортодоксальностью.

К счастью, я не должен сдерживать себя при отсылке писем к тебе, благодаря использованию моего спецканала. Я теперь пытаюсь организовать, чтобы и ты мог им воспользоваться, и тогда у нас действительно возникнет переписка, а не одностороннее писательство. Правда, односторонним я его назвать не имею права, так как знаю, что ты мне отвечаешь, только почта великой родины является великой сволочью.

Борис

МАРИЯ – БОРИСУ

Не знаю, как к Вам обращаться!

«Борис» – слишком официально.

Пусть будет – «Боря».

Итак – Боря!

Странный вы человек, Боря! Я просто сужу по книге. Ведь книга всегда похожа на своего автора точно так же, как собака на своего хозяина. И Вы правы, сами Вы ничего большего не смогли бы добавить к своему портрету.

Странный Вы человек и неординарный (последнее радует). Тоже, по-видимому, было достаточно поломано и покалечено.

Хотя должна сказать, что Ваши стихи читаются весьма легко. Чувствуется, что некоторые из них написаны на одном дыхании. В них есть просто чудесные нестандартные находки, о которые спотыкаешься, как о денежку, что заметил на улице под ногами. Вроде и заманчиво сверкает, а нагнуться гордость не даёт, но сердце всё-таки ёкнуло.

Теперь, Боря, насчёт Ваших поправок. Их действительно многовато. Но на то были свои причины.

Ну, во-первых, я не подхожу под основной Ваш параметр, юной себя назвать не смею. Мне больше тридцати пяти. И у меня есть дочка Светланка. Ей уже 15 лет.

Во-вторых, это всё попахивало чем-то вальяжным и скорее походило на красиво задуманную интрижку с эдаким пасьянсом из красавиц. Ну, а если совсем честно, то написала я Вам, абсолютно не думая о том, что мне ответят. Просто Ваше объявление попало мне под горячую руку, и я аж ахнула – что же это за нахальный тип такой, что так много обещает! Что за человек, который смог достаточно виртуозно обыграть такую щепетильную тему?!

Каюсь, я была почти убеждена, что это коллективный розыгрыш. Прочтя Вашу книгу, отрекаюсь от своих греховных мыслей и обвинение в плагиате снимаю.

Желаю Вам всего доброго.

Мария

БОРИС – МАРИИ

Здравствуйте, Мария!

После того, как мне удалось с помощью своей книги устранить Ваши сомнения в авторстве моего объявления, я хочу отпустить Ваш грех – ответ на моё объявление без удовлетворения его требованиям по возрасту. Что ж, должен признаться, что истинно привлекательные женщины (не говоря уже о красивых) остаются таковыми в любом возрасте. Посему я хочу призвать Вас выслать свою фотографию, поскольку это нечестно – зажимать её после того, как я Вам предоставил свою.

Кроме того, номер телефона, который Вы скрываете так же, как и свою внешность, позволит нам услышать голоса и интонации друг друга, что является весьма любопытным. Так что сказав «А», имеет смысл продекламировать и всю остальную азбуку.

Всего Вам доброго.

Борис