Чтоб знали! Избранное (сборник)

Государство старается подавлять желание, вместо того чтобы его удовлетворить; так, в немецких концлагерях заключённым вместо еды давали жвачку, которая уничтожала аппетит.

Миллионы людей на Земле голодают и умирают от голода. Миллионы людей голодают по счастливому соитию, и от этого голода умирает их живое отношение к сексу.

К счастью, бунт от показа соития голодному можно предотвратить мастурбацией. Но иудейско-христианская мораль считает мастурбацию противоестественной. Например, апостол сексуального счастья, Д. Г. Лоуренс, такой либеральный в своём эссе «Порнография и непристойность», тут же демонстрирует свой удручающе твердолобый предел, он не допускает мастурбацию. Он проповедует это и через своих героев – Мэлор и Конни – из «Любовника Леди Чаттерлей», которые живут годами в одиночестве, но не мастурбируют. Лоуренс не упоминает и словом об их мастурбации, хоть он подробен и смакующ в описании их совокуплений. Нет чтобы повесить плакат над хижиной, в которой жил Мэлор: «Здоровье в порядке, спасибо разрядке».

Противники мастурбации стремятся оставить человека совершенно беззащитным перед обществом, управляющим человеком с помощью голода и отнятия у него единственной возможности хоть как-то утешить себя в одиночестве, насаждаемом повсюду. Общество, как надсмотрщик в концлагере, рыщет по углам барака в поисках спрятанной еды.

(В идеале порнография должна распространяться в упаковке с сексуальным партнёром, так, чтобы возбуждение направлялось в русло размножения. Ведь одним из аргументов для начала либерализации порнографии в скандинавских странах было резкое понижение рождаемости, и правительство с помощью порнографии намеревалось усилить сексуальные желания, часть которых неизбежно должна была воплотиться в детей.)

Другой аргумент против порнографии – что, мол, она делает партнёров взаимозаменяемыми, а это опять негуманно. Любви, мол, не видать. Но соитие есть акт совершенно безразличный к личности партнёра. Потому многие пары совокупляются в темноте или с закрытыми глазами, полные фантазий. Они отрекаются от собственного лица, от собственной личности и полностью перепоручают себя гениталиям.

Вспомни сказку то ли из «Тысячи и одной ночи», то ли из какой-то непронумерованной ночи, когда в темноте мужу подменили жену или жене – мужа, и никто не заметил подмены, то есть еблись вслепую, не глядя. Суть соития именно в его антигуманности, в том, что половые органы верховодят над всеми наслоениями, воздвигнутыми цивилизацией. А противники порнографии стремятся, чтобы государство присутствовало даже при соитии.

Ещё один укор, которым пеняют порнографию, состоит в том, что она без спросу провоцирует сексуальное возбуждение у читателя или зрителя. Однако это лишь следствие, а причина – это изначальное желание человека воздавать Богу оргазмом, и процесс этот вызывает возбуждение у наблюдающих за отправлением этого священнодействия другими. Ведь так можно сказать, что человек ест в ресторане у окна с единственной целью – вызвать голод у всех проходящих мимо.

Бороться следует не с порнографией, а с насилием. Мне очевидно, что возражения против порнографии основаны не на желании предотвратить изнасилования или садизм, а наоборот, изнасилования и садизм используются в качестве предлога, чтобы предотвратить изображение соития.

Если вид половых органов неприличен, то человек таким восприятием оскверняет даже своё одиночество, ибо он должен испытывать омерзение от своей наготы. Насилие же – это подавление обществом исконного желания людей восхищаться видом гениталий и стремиться к их совокуплению. Антипорнографы насилуют естественные человеческие мечты и фантазии, и таким образом антипорнографов следует обвинить в том, в чём они обвиняют порнографию, – в насилии.

Потому-то общество и не хочет перенести акцент своих стараний на борьбу с насилием, поскольку тогда оно должно будет бороться с самим собой, основанном на насилии.

Борьба против порнографии – это социально приемлемая борьба против соития. Люди, больные болимией, умерщвляют себя голодом в убеждённости, что скелетоподобные заключённые в концлагере – это идеал красоты. Точно так же существуют люди, которые морят сексуальным голодом себя и других, будучи уверенными, что сексуальный голод тем лучше, чем сильнее.

Порнография страшна для общества не потому, что она привносится извне, а потому, что она напоминает, открывает помыслы каждого из его членов. И до тех пор, пока люди будут делать вид, что порнография им чужда, до тех пор общество будет стараться её уничтожить, как преступник, который старается замести следы своего преступления.

А вот мой рецепт утверждения порнографии в её законных правах. Борцы против порнографии – это группа больных, которых надо лечить соитием. Больного или больную следует публично доводить до оргазма, причём публика должна реагировать приветствиями и подарками. Испытавший или испытавшая оргазм выбирают себе постоянного партнёра, который будет гарантировать повторение только что испытанного оргазма. Подобное лечат подобным, клин клином вышибают. Вот где христианская идея «люби врага своего» наконец идеально воплотится – в наказании наслаждением тех, кто выступает против соития: им силой должно быть доставлено наслаждение умелыми, юными и красивыми, чтобы, вкусив его, они не имели бы больше причин ополчаться на него, а стремились бы к его повторению. Таким образом, совокупляясь с тем, кто выступает против соития, палач будет любить своего врага.

Так что я не порнограф, а Граф Порно.

Ууух! Отстрелялся. Как тебе это нравится?

Б.

БОРИС – СЕРГЕЮ

Чем больше я прихожу в себя от своего умо-сердце-члено-помрачения, тем точнее осознаю, что за меня Карен вышла лишь потому, что я первый имел глупость сделать ей предложение. Если весьма привлекательная баба, которая не сидела взаперти, а перепробовала изрядное количество ёбарей, не была ни разу обручена до почти 30 лет, это значит, что все они настораживались, увидев в ней всё то, что я умудрился увидеть только после двух лет женитьбы. И опять – не увидеть, а признаться себе в увиденном. И от этого ещё больший позор. Утешение, что все в любви слепнут, не помогает. Что мне все?!

Её любовника Энди, пьяницу, она назвала джентльменом, когда я спросил, кто это на фотокарточке, пришпиленной к стене у неё в кухне. Она с ним торчала четыре года. Он ей, как она призналась, жениться не предлагал. У Энди был ребёнок от какого-то там брака, и он, пьянь, всё же понимал, какой мачехой может стать Карен для его отпрыска. Да и женой тоже. Так что, когда она спуталась с новым мужиком и решила, что пора с Энди кончать, а потом, когда с новым распуталась и позвонила обратно Энди, мол, давай опять, Энди сказал, нет уж, милочка, поздно. Почему поздно, я не знаю, то ли он лучшую бабу нашёл, то ли раскусил Карен и решил больше о неё не пачкаться, то ли по ещё какой здоровой причине, но с ней встречаться он больше не захотел. Этим он разбил её сердце, и она наплакалась всласть. Это она мне сама рассказывала, я у неё ничего не выпытывал – вот дура-то, ко всему прочему.

И ведь любовница она была отвратительная – надо же мне было попасться на такую бабу, ну, что в ней было хорошего? Лицо? Да и то когда накрашено. Одушевлённая пизда? Да и то Карен ею пользоваться как следует не умела и стыдилась того немногого, что умела. А ведь пизда была в кольцах сильных мышц, как змея изнутри. Так и есть – ёб змею.

Вот тебе ещё образчик из бездны омерзительного, которую она в себе носила и лелеяла. Карен потела обильно по любому поводу и без. Если я потею от бега, то она – от ходьбы. Стоило ей пошевельнуть пальцем, как у неё под мышкой выступал пот. Естественно, что она потела и во время ебли, и тогда это было возбуждающе. Она сидела на мне, даже не двигалась и просто жужжала вибратором, а между грудей у неё начинали расти капельки пота. Ну а если ей действительно приходилось пошевелить бёдрами, то она буквально обливалась потом. Держа руки на её бёдрах, я чувствовал, как пот стекал на мои пальцы, капли стремились вниз по её животу, затекали в пупок и орошали лобок.

В остальных же случаях её безмерное потение было противно. Она подшивала к каждому платью подмышники и не переносила любое проявление жары – лицо и тело становились жидкими. А пот её был жирным.

Наверно, потому она больше всего любила заниматься любовью под душем, чтобы пот сразу смывался. Карен наклонялась, левой рукой она оттягивала ягодицу, чтобы мне открылась пизда, а правую она устремляла к клитору. Ей больше всего нравилось, чтобы я двигался как можно быстрее, и тогда она сразу кончала. Я же ненавидел душевую любовь. Во-первых, потому что вода вымывает смазку и приходиться смачивать слюной член несколько раз, ведь и слюна смывается водой, и надо выкручиваться, чтобы уклониться от струй. А во-вторых, я не люблю быстрое движение, во всяком случае в начале и в середине. В конце, любишь не любишь, а скорость овладевает тобой. Но с самого начала впадать в торопливость как-то несподручно и, я бы сказал, бестактно.

Я вспоминаю теперь многозначительные мелочи, на которые я старался не обращать внимания. Ведь когда я послал ей розы после нашей первой встречи, она не позвонила тотчас поблагодарить меня, как, естественно, сделала бы любая баба из вежливости, не говоря уже – из расположения. Мне пришлось самому позвонить ей через два дня и спросить, получила ли она розы. Только тогда она меня сдержанно поблагодарила. И это должно было меня сразу насторожить. Я, конечно, обратил на это внимание, но потом, окрылённый пиздой, летел «поверх барьеров».

Ну да пора отстраниться от навязчивых идей.

Вот ты писал мне про чувства к родине, вернее, к определённым клочкам земли, которые являются для тебя олицетворением родины. С последним я ещё могу согласиться – с клочками. Но ради них жертвовать своей жизнью? Генри Миллер хаял Америку в «Воздушно-кондиционированном кошмаре», но он всё-таки жил в Америке, а не уехал в Австралию или Англию. Я надеюсь быть более последовательным.

Вот тебе мои соображения по поводу моей родины, будь она…

В поисках родины я приехал в Америку, и чем дальше, тем меньше я ощущаю Советский Союзец своей родиной. Теперь, когда появилась возможность посетить Советскую Разиню, чем многие эмигранты радостно пользуются, во мне лишь растёт внутреннее сопротивление к этой поездке. У меня есть только два стимула для посещения стародавних мест – желание повидаться с тобой и пройтись по местам, где проходили мои детство и юность.

Сопротивление моему желанию посетить Союзец несравненно сильнее и основано на том, что я узнал реальную, а не плакатную суть СССР. Страна, которая именовала себя дворцом, оказалась грязным хлевом, обнесённым колючей проволокой. Красивые слова, которые меня заставляли затверживать с детства, оказались заведомой ложью. Образ жизни, который именовали самым гуманным, оказался образом жизни подлецов и преступников.

Поистине, «лицом к лицу лица не увидать – большое видится на расстоянии». А уж самая большая страна на Земле и подавно может быть увидена только на дальнем от неё расстоянии. И нет точки обзора лучше, чем с другой стороны Земли – из Америки.

Все эти годы время от времени я вижу по ночам один и тот же кошмарный сон: я приезжаю туристом в Ленинград и вдруг понимаю, что мне не дадут вернуться домой, в Америку, – и страх, который охватывает меня во сне, подобен страху смерти. К счастью, пробуждение обдаёт меня волной счастья от узнавания, что я здесь, у себя дома.

Я говорил со многими людьми, которые исходили тоской по России, но излечивались от неё в течение первых дней пребывания на родине и не могли дождаться дня возвращения в Америку. Россия с гласностью – как свинья в ермолке – диковинка, на которую любопытно посмотреть. Но жить в ней? Боже упаси.

Недолговечность тоски по родине после встречи с нею у собратьев по эмиграции заставила меня заключить, что тоска по родине – это тоска по чему-то иному, чем родина в обычном понимании. Но тогда возникает вопрос, а что же такое родина?

И я решил выяснить смысл этого слова без всякого расшаркивания с «перестройкой».

Чем фундаментальнее понятие, тем сложнее его определить, потому что для разных людей оно подразумевает разные значения.

Советский метод состоит в разработке единого для всех определения «родины», которое все должны принять, а если кто-то воспротивится, то того следует заклеймить позором и поставить на место, которое может оказаться и лагерем, и кладбищем.

Западный метод состоит в предложении нескольких вариантов определений и в предоставлении возможности каждому выбрать себе подходящий.

Я воспользуюсь западным методом, несмотря на то, что это нелегко для человека, взращённого на отравленной советской почве.

Слово «родина» по-русски звучит оглушительно громко, и грохот вменяет ему смысл, живо отражённый в советских песнях: «и где бы ты ни был, и что бы ни делал, у Родины вечно в долгу», а также – «жила бы Страна Родная – и нету других забот».

В академическом словаре русского языка даётся такое определение родины: «страна, в которой человек родился и гражданином которой он является».

Советская идеология пристегнула к родине условие гражданства, так что если следовать этому определению, то все, кто сплюнули горечь советского гражданства, стали «безродными космополитами». И если у кого появляется тоска по родине, то, согласно тому же определению, это значит – он тоскует по советскому гражданству. Но отбросим это КГБэшное условие, и тогда останется приемлемая здравым смыслом формулировка: родина – это страна, в которой человек родился. Однако вполне ли это верно?

Если моей родиной является Союз Советских Социалистических Республик, то тогда моей родиной становятся Казахстан и Молдавия, Чечено-Ингушская АССР и Биробиджан. Так что если Советский Союз, упаси Бог, сделает когда-то из Америки свою провинцию, тогда я опять смогу пропеть: «Россия – родина моя».

Помнишь, когда мы ездили на Кавказ или в Прибалтику, разве мы чувствовали себя на родине? Нет, это были экзотические, но чужие места, в которые мы приезжали развлечься и из которых нас тянуло домой. Это были для нас псевдозарубежные поездки в иную языковую среду, в иной образ жизни.

Или жил себе человек у себя в деревне, а его отправили в ссылку за тыщу километров. Уж кажется, и язык там тот же, и власть та же, родная, советская, но разве место ссылки – это родина? Получается, что если страну считать родиной, то тогда на территории самой родины легко оказываешься на чужбине. Недаром же Пушкин высказался, что «…нам целый мир – чужбина, отечество нам – Царское Село».

Очевидно, что определение родины как страны, где ты родился, может быть, подходит для Люксембурга, но не для СССР.

В словаре Даля есть более нежное определение, хоть и тавтологичное: «родина – это родимая земля, чьё место рождения».

Но всегда ли можно назвать родиной место рождения? Часто ребёнка в младенчестве перевозят в другой город, другую страну. Можно ли сказать, что родина человека Англия, если его перевезли из Англии в Советский Союз, когда ему было несколько месяцев, и там он жил всю свою жизнь?

Родина, скорее всего, это место, где прошло твоё детство, которое может и совпасть с местом твоего рождения. Факт рождения в некоем месте не делает это место твоей родиной. В зависимости от оседлого или кочевого образа жизни, родиной, местами твоего детства могут быть многие города в различных странах или эти места могут исчерпываться одной деревенской улицей. Для меня родина – это несколько районов Ленинграда.

Советское определение «родина – это страна, в которой человек родился» как бы говорит: мне дела нет, какой город или деревню ты считаешь для себя родиной, – главное, чтобы они были в пределах государственной границы СССР. А чтобы не было путаницы, ввели прописку, и государственное отношение к родине исчерпывается советским кредо: «родина – это там, где ты прописан».