* * *
Готовься к пустоте, которую природа,
как говорят, не терпит.
Она не только есть, но не чужда приплода,
на море и на тверди.
Природа для отвода глаз простор навертит
и удивляет вроде.
Но потому она так пустоты не терпит,
что пустота – в природе.
* * *
Волна покрывает волну,
и рождается берег.
А тот, кто вкушает
вину, если смотрит на перед,
пусть будет утоплен в воде,
святой или сточной,
что в западной белиберде
и в догме восточной.
* * *
На старости лет Казанова
решил написать мемуар, чтоб
каждая в жизни зазноба
запомнилась, словно кошмар.
Их было не пять и не десять,
поэтому сотня томов
поднялись, как сдобное тесто
питательных женских даров.
Он пальцы облизывал долго,
и быстро скользило перо.
Он был в описаниях – дока,
но всё это было – старо.
И старость, увы, неподсудна —
помиловали небеса.
А значит, уже недоступна
была для него новизна.
* * *
Страшно оказаться без пизды,
долгое беспиздье же – страшнее.
Так что ни сюрпризы, ни призы
не заменят женских украшений.
Я, их одевая на себя,
сразу становлюсь неотразимым
для людей, для бешеных собак,
для работы дальней утром зимним.
Я надел пизду как амулет,
берегущий от любой напасти.
Нет виденья слаще и милей,
чем пизда, лежащая в запасе.
* * *
Нет укромней гнезда,
чем любая пизда.
В ней откладывать яйца,
так, чтоб глаз намозолил,
но не щурил китайцем
птенчик-сперматозоид.
Уж всегда-то на мокром
месте глаз пиздяной,
и мигает мне оком
твой оргазм записной.
Раскрасневшись, пизда
мне давала дрозда.
* * *
Мне попадались женщины холодные.
О, нет – они кончали до конца.
Совокупленья данные исходные
наглядно говорят – я не кацап.
И мне хотелось нежности еврейской,
на крайний случай – кротости буддийской,
но шли стада иль с кровушкой арийской,
иль скандинавской. Вымя лишь потискай,
и между их кисельных берегов
молочная река моя заплещет,
а я их всех любил без дураков
и, как дурак, хватал их всех за плечи
и разворачивал к себе лицом,
заплаканным от слов моих горючих,