Преемник. История Бориса Немцова и страны, в которой он не стал президентом

Преемник. История Бориса Немцова и страны, в которой он не стал президентом
Михаил Владимирович Фишман

“Преемник. История Бориса Немцова и страны, в которой он не стал президентом” – политическая биография Бориса Немцова, написанная журналистом Михаилом Фишманом. Немцов пришел в общественную жизнь в конце 80-х годов, в разгар горбачевской перестройки, в 90-х стал губернатором Нижегородской области, сделал стремительную карьеру, и одно время Ельцин видел в нем своего преемника. В нулевых он перешел в оппозицию к власти, а 27 февраля 2015 года был убит на Большом Москворецком мосту напротив Кремля. Немцов стал участником и свидетелем всех важнейших событий новейшей российской истории – от первых свободных выборов и путча 1991 года до митингов на Болотной площади в 2011–2012 годах и присоединения Крыма в 2014-м. Построенная на сотнях интервью, а также архивных данных и мемуарах, эта книга – путешествие по российской истории последних тридцати лет. Проходя вместе с Немцовым все основные вехи недавнего прошлого страны, автор ищет ответ на вопрос: как и почему Россия потеряла обретенную ею свободу.

Михаил Владимирович Фишман

Преемник. История Бориса Немцова и страны, в которой он не стал президентом

© Михаил Фишман, 2022

© А. Бондаренко, художественное оформление, макет, 2022

© ООО “Издательство Аст”, 2022

* * *

Обычно фильмы рождаются из книг. С этой книгой получилось наоборот – она родилась из фильма “Слишком свободный человек”, который мы сделали вместе с Верой Кричевской и который вышел через два года после убийства Бориса Немцова. Фильм был построен на очевидной идее: история Немцова – это и есть история страны последних почти тридцати лет. Появление Немцова в политике было бы невозможно без горбачевской перестройки второй половины 80-х, его стремительный взлет в начале и поражения в конце 90-х в полной мере отражают драматизм ельцинской эпохи, неизбежен был и его переход в оппозицию при Путине. Немцов оказался непосредственным участником – либо, реже, свидетелем – едва ли не всех событий, так или иначе предопределивших ход современной российской истории. Его жизнь, со всеми ее поворотами, – это история борьбы за свободную и демократическую Россию. Поэтому и его гибель произвела такое впечатление и приобрела символический смысл.

Книга развивает эту идею: история Немцова – это история России, и я не отделяю одно от другого. Это не классическая биография. Это политическая биография в широком контексте, не столько рассказ о Немцове, сколько рассказ, в котором он является главным героем. За годы, прошедшие с падения советской власти, Россия снова потеряла обретенную ею свободу. Как это произошло? Поиски заветной точки, в которой стрелка российской истории была переключена на тупиковый маршрут, привычно крутятся вокруг конкретных эпизодов, но простых ответов – фамилия, дата, место – на эти вопросы нет. И поэтому по ходу сюжета я время от времени покидал моего героя, чтобы восстановить подоплеку политических интриг и исторических процессов, в центре которых ему суждено было оказаться.

У этой книги две оптики. Одна – самого Немцова. Его взгляды мне близки, его поступки и эмоции мне часто понятны, и мне было относительно легко смотреть на происходящие события его глазами. Вторая оптика – моя собственная, и я хотел показать те обстоятельства, в которых действовали и принимали решения и Немцов, и другие участники политической жизни. Смотря на историю страны глазами Немцова, я вместе с ним проживал ее заново, в настоящем времени. Как журналист я понимал, где что искать и кому задавать вопросы, потому что уже знал, что было дальше и чем все кончилось.

Эта книга – не политологический труд и не строгое историческое исследование (хотя профессии журналиста и историка родственны между собой). Многие описанные мною реалии перестали существовать или устарели, но я старался писать так, чтобы чтение не требовало специальных знаний – ни об общественной жизни последних десятилетий, ни об экономике, ни о том, как устроено и функционирует российское государство. Насколько Немцов был живым и непосредственным человеком, настолько я стремился к тому, чтобы живым и непосредственным был мой рассказ.

Часть первая

Глава 1

Начало пути. 1987–1989

Нужен ли суд над палачами?

Ни темп, ни содержание перестройки не устраивали Николая Ашина, 24-летнего сотрудника НИРФИ, Научно-исследовательского радиофизического института города Горького. Во-первых, начатые Горбачевым реформы казались ему половинчатыми. Во-вторых, неверным ему представлялся исходный посыл: разве может коммунистическая система сама себя реформировать? Ашин интересовался политикой и решил делать газету – точнее, не газету, а стенгазету, которая в единственном экземпляре висела прямо у входа в столовую института, то есть не заметить ее было невозможно. Первый номер газеты вышел в ноябре 1987 года, а программная статья за подписью Ашина начиналась так: “Со страниц газет, экранов ТВ звучат призывы – выдвигать, выбирать, активно участвовать, активно обсуждать – в рамках социалистической законности, конечно. Демократизация – в рамках социалистического плюрализма. Гласность, открытость, свобода критики – но объективно и конструктивно. Извините, но все это было и при Сталине – в известных пределах. А пределы эти сейчас, так же как и тогда, устанавливают все те же организации”.

И стенгазета в НИРФИ, и статья Ашина неслучайно появились именно в этот момент. С одной стороны, в 1987-м гласность достигла пика, уже трещала по швам коммунистическая идеология, и даже в официальной партийной прессе обсуждалось все то, о чем молчали много десятков лет. Журналы миллионными тиражами публиковали запрещенных писателей. На экраны выходили фильмы, которые годами пылились на полках. Моментально превращались в кумиров молодые ведущие ток-шоу на телевидении, каких советские телезрители никогда не видели. Ничего этого нельзя было себе представить всего полтора-два года назад. С другой стороны, власть КПСС была еще сильна, и внутри партии уже оформлялась консервативная оппозиция перестройке и Горбачеву, ведомая Егором Лигачевым, вторым лицом в коммунистической иерархии. И как раз в те дни, когда Ашин работал над первым номером своей стенгазеты, Борису Ельцину, тогда популярному главе Московского горкома КПСС, устроили обструкцию на очередном Пленуме Центрального комитета[1 - 21 октября 1987 года Борис Ельцин, прогрессивный руководитель Московского горкома КПСС, неожиданно взял слово на Пленуме ЦК, дежурном партийном мероприятии, посвященном обсуждению доклада к 70-летию революции: сбивчиво раскритиковал секретаря ЦК Егора Лигачева и Политбюро в целом, самого Горбачева за складывавшийся культ личности и попросил вывести его из кандидатов в члены Политбюро. В ответ члены ЦК один за другим заклеймили Ельцина как отщепенца, противопоставившего себя партии. Ельцин покаялся, но 11 ноября его сняли с руководства Московским горкомом, а вскоре Горбачев отправит его на малозначительную должность первого заместителя председателя Госстроя.]. Начинали проступать контуры политической борьбы, которая предопределит историю наступающего десятилетия: справа на Горбачева давят коммунистические ортодоксы из Политбюро, а слева поднимается звезда Ельцина. На страну вдруг свалилась свобода – в первую очередь свобода печати. Но огромная советская партийная машина не собиралась сдаваться без боя, а кому-то, как молодому антикоммунисту Ашину, перестройка казалась неполной и лицемерной.

Гласность началась в январе 1987 года – именно тогда, пролежав два года на полке, на экраны вышел фильм “Покаяние” грузинского режиссера Тенгиза Абуладзе, притча о тиране, внешне похожем одновременно на Берию и на Сталина. Гласность стала синонимом десталинизации. В широкую печать хлынул поток свидетельств о массовых репрессиях – поток правды, от которой кровь стыла в жилах и о которой советский народ в то время имел весьма смутные представления: еще не были открыты архивы, еще не был опубликован в журнале “Новый мир” “Архипелаг ГУЛАГ” Солженицына, еще не было четкого представления о масштабах жертв. “Всех, кто заглядывал в основные российские газеты или журналы в 1987 или 1988 годах, сразу же окружали имена, лица, голоса – призраки разрушенных жизней соотечественников – оклеветанных, арестованных, подвергнутых пыткам, расстрелянных, замученных голодом или сведенных в могилу непосильным трудом”, – писал исследователь перестройки Леон Арон

. Генеральная линия партии, разумеется, не успевала за духом времени: в официальных партийных документах репрессии уже осуждались, но еще отмечался выдающийся вклад Сталина в социалистическое строительство.

Николай Ашин был настроен бескомпромиссно. Он требовал суда над палачами: “Произвол, безнаказанность любых самых заштатных, даже внештатных сотрудников [КГБ. – М. Ф.] на протяжении десятилетий породили в людях неискоренимый животный страх, который, став неотъемлемой русской национальной чертой, «генетически» передается из поколения в поколение, – писал он в той самой программной статье. – Преодолеть это наследие нам помог бы свой Нюрнбергский процесс над виновниками репрессий тех лет”.

Вокруг газеты в институте поднялся шум. Но в НИРФИ царили либеральные нравы – даже по тем временам. Комитет комсомола института разобрал личное дело Ашина и постановил: “Считать правильным курс газеты на создание в институте атмосферы гласности”

. Разумеется, статья Ашина активно обсуждалась, в том числе и в его родном отделе теоретической физики. 28-летний физик Борис Немцов, коллега, научный руководитель и одновременно близкий приятель Ашина, решил написать ответ. Он был опубликован в следующем номере газеты. И это было первое политическое выступление Немцова. “Статья написана по-граждански, честно, смело, эмоционально, что, несомненно, привлекает читателя. Тем не менее ряд предложений автора я не могу поддержать, – писал Немцов. – В первую очередь это касается предложения о проведении Нюрнбергского процесса над участниками репрессий сталинского режима. Дело в том, что большинство из них либо умерли, либо старые беспомощные люди. Конечно, желание возмездия велико, но чувство мести и жажду крови вряд ли можно отнести к проявлению высокого нравственного начала, а ведь именно нравственное очищение должно быть целью подобных мероприятий. Я уже не говорю о том, что даже если бы вопрос о судебном процессе был бы решен положительно, то перед присяжными сразу бы возникли непреодолимые трудности: отсутствие доступа к архивам, документам, наконец, отсутствие официальной поддержки. Короче говоря, предложение заманчивое, но вряд ли осуществимое. Мне кажется более реальным организовать сбор средств для строительства памятника (можно и скромного обелиска или доски) жертвам сталинского террора”.

Немцов – физик

Немцов родился в Сочи, где познакомились и тогда жили его родители: мать, Дина Яковлевна, родом из Горького, окончила Горьковский мединститут и работала врачом-педиатром, а отец, инженер, занимал высокую должность в сочинском строительном главке. У отца когда-то фамилия была Немцев, но после войны носить такую фамилию стало неловко, и он поменял в ней букву. Брак у родителей получился несчастливый, у самого Немцова детские воспоминания об отце остались тяжелые, и напряжение в отношениях сохранялось потом всегда, вплоть до смерти отца в 1988 году.

Когда Боре было семь лет – он только пошел в первый класс, – родители развелись. Отец уехал в Москву, на повышение, а мама с Борей и его старшей сестрой Юлей вернулись обратно в Горький. Там они с тех пор и жили – в маленькой двухкомнатной квартире в хрущевке, сначала втроем, а потом впятером, когда сестра вышла замуж и родила ребенка. Жили очень бедно: мама работала в больнице, денег всегда не хватало, и Боря уже в шестом классе разгружал продукты в соседнем магазине, чтобы немного подзаработать. “«Будешь плохо учиться – будешь жить в нищете», – вспоминал потом Немцов одно из главных маминых наставлений. – Эту фразу она повторяла все время, и к девятому классу я ее выучил”

.

Учился Немцов очень хорошо, окончил школу с золотой медалью, но, как рассказывала мама, дисциплина всегда хромала и его дневник пестрел замечаниями, что он на уроке шумел, болтал, смеялся и т. п. Удивительно, но Боря Немцов не вступил в комсомол. В 70-х годах это было редкостью: отсутствие комсомольского значка фактически ставило любого старшеклассника в положение изгоя. В его выпускной характеристике было отмечено, что Немцов “политически неустойчив”, и оба этих обстоятельства практически закрывали ему возможность поступить в институт. Увидев характеристику, Дина Яковлевна схватилась за голову и побежала в школу. “Но ведь Боря действительно политически неустойчив”, – разводил руками директор школы. Тем не менее он дал себя уговорить и заменил эту характеристику на более мягкую: “Позволяет себе политически непродуманные высказывания”

.

Политически неустойчивым Боря Немцов оказался вовсе не потому, что был в школе воинствующим антисоветчиком. На самом деле в юности Немцов не испытывал интереса к политической жизни, в активисты не собирался, а диссидентом прослыл благодаря одной из главных черт своего характера – отсутствию самоцензуры. Немцов всегда говорил то, что думает. Через несколько лет он так и скажет в одном из интервью: “Я не коммунист по убеждениям. Но антикоммунист – это уже слишком свирепо и предполагает активное противодействие”

.

Невероятно способный, Боря Немцов со старших классов много занимался физикой и математикой и поступил на радиофак Горьковского госуниверситета. Радиофизика процветала в Горьком с середины 40-х годов ХХ века, когда в местном университете открылся первый в стране радиофизический факультет. В середине 50-х появился НИРФИ, и его родоначальниками стали сильнейшие физики того времени – представители научной элиты. В середине 70-х знаменитый выпускник горьковского радиофакультета академик Андрей Гапонов-Грехов основал в Горьком ИПФАН – Институт прикладной физики. Там же, неподалеку от Горького, разместились важнейшие секретные военные производства – выпускали подводные лодки, истребители и пр. Так в Горьком обосновался цвет советской научной интеллигенции, а местные институты стали рассадниками вольнодумства. Благодаря работе над ядерной бомбой и начавшейся вместе с ней гонке вооружений физика и математика всегда занимали в советской науке особое, привилегированное положение, и советская власть позволяла математикам и физикам немного больше свободы, чем остальным.

Окончив радиофак с красным дипломом, Немцов пошел работать в теоретический отдел НИРФИ. НИРФИ считался менее престижным, чем ИПФАН, куда из НИРФИ вслед за Гапоновым-Греховым перешли многие ведущие сотрудники, однако теоретический отдел НИРФИ по-прежнему котировался высоко. Научным руководителем Немцова стал его дядя Вилен Эйдман, тоже известный ученый и ученик академика Виталия Гинзбурга (в 2003 году Гинзбург получит Нобелевскую премию). “Отец мой был суровым, жестким человеком и никогда не стал бы возиться со своим племянником, если бы тот не был очень способным физиком, – говорил о Вилене Эйдмане его сын и двоюродный брат Немцова Игорь Эйдман. – Борю он считал чрезвычайно одаренным человеком и сулил ему блестящую научную карьеру”

.

В середине 80-х распространение нелинейных волн считалось сложной и актуальной областью физической науки. На радиофизическом факультете изучали в основном электромагнитные волны, но лозунг факультета звучал так: “Физика для радио и радио для физики”. Основная идея заключалась в том, что любые нелинейные волны фундаментально похожи, вспоминает физик Лев Цимринг, однокашник и приятель молодости Немцова. “Факультет прививал нам культуру: в основе всего лежит теория колебаний нелинейных волн, – объясняет Цимринг, – а дальше ты можешь применить ее к разным областям. Нас учили ее применять и к радиоволнам, и к физике плазмы. Этим Боря и занимался в НИРФИ”

. “На столе и на полу все было завалено листками с формулами. Даже будучи в гостях у моих родителей, он все писал эти формулы”, – вспоминала потом Дина Яковлевна

.

Поверхностность может быть и недостатком, и достоинством. “Такое ощущение, что ученый пытается охватить многое, как бы разрывается на части – вместо того, чтобы сосредоточиться на одном конкретном направлении”, – писал о кандидатской диссертации Немцова журналист Егор Верещагин

. Действительно, можно стать экспертом в какой-либо конкретной области, а можно применять более широкий взгляд на вещи и, наблюдая за аналогиями в разных сферах, находить универсальные закономерности, незаметные узким специалистам. “Мы занимались динамикой жидкости, – вспоминает Цимринг, – волнами в океане, неустойчивостями, которые производят ветровые волны, такого рода вещами. А ему пришло в голову посмотреть, что будет, если сделать примерно то же самое в акустике, – и так ни с того ни с сего он занялся акустикой. Он безболезненно перескакивал из одной сферы в другую”

. Так родилась идея акустического лазера, которым Немцов стал заниматься впоследствии. Немцов-физик оказался похож на будущего Немцова – политического оратора: ни в чем не разбираясь детально и глубоко – за что его часто будут критиковать, – он сможет доступно объяснять суть происходящего и этим завоюет свою огромную популярность.

В НИРФИ на Немцова не давили: институт позволял своим сотрудникам заниматься тем, чем они хотели. Немцова отлично знали и в соседнем ИПФАНе, потому что он регулярно посещал тамошние семинары. Работал он и со студентами. Его будущий помощник и секретарь Александр Котюсов пришел к 27-летнему Немцову в 1986 году, на 4-м курсе. Он прекрасно помнит их первые встречи в НИРФИ: из-за секретной военной тематики в институте была специальная система пропусков, и выше второго этажа посторонних не пускали, поэтому Немцов занимался со студентами на окне между вторым и третьим этажами института…

Самый свободный человек

В горьковской научной среде Немцова нельзя было не знать – да и не только в ней. Главные черты характера, которые сыграют определяющую роль и в его карьере, и в его жизни, были присущи ему уже тогда – огромная самоуверенность, абсолютная раскованность, граничившая с развязностью, и полное отсутствие подобострастия, граничившее с наглостью. “Наглый и суперэкстраверт”, по описанию товарища Немцова, физика из ИПФАНа Павла Чичагова, он резко выделялся в любой компании, и прежде всего в своей родной, научной: кудрявый красавец, статный сексапильный плейбой, на ученого он был на первый взгляд совсем не похож

. Его успех у женщин стал притчей во языцех еще со студенческой скамьи.

В самом центре Горького, в садике Свердлова, есть два грунтовых теннисных корта; институт арендовал там несколько часов в неделю, и еще с 70-х годов молодые физики ходили туда играть в теннис. Модный заграничный спорт, теннис тогда был чем-то вроде форточки в запретную западную жизнь – особенно в Горьком, в те застойные годы депрессивном и мрачном городе: несколько научных институтов в окружении унылых рабочих кварталов – один только Горьковский автозавод, где делали знаменитые “волги”, представлял собой город в городе. В начале 80-х, в апогей брежневского застоя, расчехлить здесь теннисную ракетку, пусть в лучшем случае эстонского производства, и достать теннисные мячи, пусть уже и заигранные до полного полысения, было особым шиком. Немцов очень любил спорт и спортивный образ жизни. Он мог подтянуться до тридцати раз подряд. Когда в холмах неподалеку от города появилась горнолыжная база – он встал на горные лыжи; когда начал ездить в Сочи – бросился осваивать серфинг. Естественно, Немцов не мог пройти и мимо тенниса.

Студентка Горьковского театрального училища Наталья Лапина увидела Немцова на теннисном корте в 1981 году – Немцов только защитил диплом и перешел в НИРФИ. “Какой красивый парень! Наверное, иностранец”, – подумала Лапина: настолько Немцов с теннисной ракеткой в руке выделялся на фоне горьковской повседневности. Она села рядом и стала ждать – учить роль. И не зря. “Девушка, у вас очень информативный взгляд”, – сказал ей Немцов. “Ого, – подумала Лапина, – слово-то какое: информативный”

. У них немедленно завязался роман. Лапина жила в поселке Сормово, одном из промышленных пригородов Горького, где был расположен завод по производству подводных лодок и где ее каждодневный путь домой пролегал мимо пивных ларьков и их нетрезвых завсегдатаев. Через шесть-семь лет Лапина станет известной актрисой и одним из секс-символов позднесоветского кино, а пока 22-летний Немцов, одетый в красный спортивный костюм, провожал 18-летнюю красавицу на автобусе в рабочее Сормово – о том, чтобы поехать на такси, ни один из них не мог тогда даже подумать.

Немцов любил женщин, но еще больше он любил науку. Он приходил в институт днем, но мог потом сидеть на работе и писать формулы до поздней ночи. Немцов вообще умел легко переходить из одного режима в другой и был удивительно работоспособен. Этому помогало отсутствие привязанности к спиртному – Немцов никогда много не пил. “Люди же пьют, чтобы расслабиться, а ему это было просто не нужно, – объясняет Цимринг, – у него и так всегда был язык развязан. Зачем пить?” 

 Он был настолько свободен от правил и конвенций, что в студенческие времена в хорошую погоду ходил по городу босиком – пока его не ударило током, когда он встал одной ногой на подножку троллейбуса, а другую еще не успел оторвать от земли.

В своих воспоминаниях физик Маргарита Рютова приводит пример немцовской раскованности. Впечатленный работами Немцова об излучении движущихся источников, академик Гинзбург привлек его к научным конференциям, которые с 1984 года организовывал в Сочи известный физик Вадим Цытович. Идея конференций заключалась в том, чтобы собрать вместе ученых, и известных, и не очень, но уже заметных в своих областях, и обсуждать в этом кругу проблемы современной науки и на стыке разных наук. Сочинские конференции были весьма престижными, для любого молодого ученого это было приглашение в клуб избранных. Немцов это приглашение принял как должное. Вот как Рютова описывает типичную сцену на конференции в Сочи в 1986 году, когда туда впервые позвали Немцова. У доски держит доклад Исаак Халатников, основатель Института теоретической физики имени Л. Д. Ландау в подмосковной Черноголовке, один из лучших преподавателей московского Физтеха, специалист в космологии и теориях сингулярности: “Халатников вел рассказ своим мягким голосом, аккуратно рисуя графики и покрывая доску системами уравнений, не пользуясь при этом никакими бумажками. Плавно текущий доклад спокойно переплетался с вопросами, на которые Халат отвечал четко и вежливо, пока в игру не вступил Немцов: