Илимская Атлантида. Собрание сочинений

Но вспомню перед тем, как в землю лечь,
И белый цвет, и ягод черных слезы.

– Это даже не район, а целый край, – не переводя дыхание, продолжил Борис Александрович, – его история уходит в глубины веков. Географическая особенность Брейтовского района – всегда быть «на рубеже», «на границе». Эта территория и называлась порубежной. Поэтому и монголо-татары в 1238 году начали свои завоевания Руси с нашего края. Ты, наверное, знаешь, Михаил Константинович, о знаменитой битве на реке Сить, где прежде непобедимые русичи не смогли задержать нежданного сильного завоевателя. Так вот эта битва была в моих родных землях. А еще потому порубежный край, что находится на путях, соединяющих Великий Новгород и Ростов Великий.

Мои земляки издревле славились ткачеством. Но во времена Петра I, можно сказать, эта земля своим производством породнилась с Санкт-Петербургом. Великий царь, задумав сделать Петербург морской столицей, а на землях, ныне входящих в Брейтовский район, решил разместить вспомогательные ремесла, самодержец здесь лично заложил транспортное судостроительное дело. Так что моя малая родина исторически связана с важнейшими государственными видами деятельности.

– Борис Александрович, а какие знаменитые люди России жили на этих славных землях? – заинтересованно спросил я, чтобы по известным фамилиям лучше представить и запомнить историю неведомых мне краев.

– Да, жили, – сердечно произнес мой собеседник, как будто вспоминая кровную родню. – История края тесно связана с жизнью и деятельностью потомственных Мологских дворян графов Мусиных-Пушкиных. Самым известным среди них был Алексей Иванович – русский государственный деятель, первооткрыватель великого «Слова о полку Игореве», историк, коллекционер и собиратель русских древностей.

Брейтовская земля всегда была на границе важных событий, культур и традиций. Знаешь, когда я смотрю на картину Васнецова «Витязь на распутье», представляю, что вещий камень с указанием путнику возможных путей находился в наших краях, ведь здесь проходила грань между свободной землей и покоренной монголо-татарами территорией. Я верю, что этот хитрый камень еще сохранился, прячется, наверное, в каких-нибудь чащобах, а когда понадобится народу, вновь этот безошибочный указатель окажется на своем месте.

Как я уже сказал, основанный Петром Великим Санкт-Петербург требовал огромного количества ресурсов. Грузы везли по воде. Делали мелкоосадочные суда и барки люди, жившие на землях нашего района. В районном центре театр уже полвека носит гордое звание «Народный». Больше ста двадцати лет библиотечной системе. В середине XIX века землевладелец генерал Николай Зиновьев освободил крестьян от крепостной зависимости за несколько лет до всероссийской отмены крепостного права. В революционные годы здесь по-своему разграничили прошлое и будущее, впервые в России создали Брейтовскую советскую волостную республику. Когда я был маленький, моя мама с гордостью говорила о нашей земле. Я запомнил ее слова на всю жизнь. Тогда я еще не знал модного ныне слова «патриотизм», я просто очень-очень любил свою землю, свою Родину, свою семью.

Борис Орлов был так вдохновенен в своем рассказе, что, казалось, он может еще несколько часов рассказывать об истории родного края. Но меня интересовали и другие вопросы.

– Послушайте, Борис Александрович, Ярославль – центральная часть европейской России. Леса, холмы, поля и топи… Откуда же у вас появилось желание ходить по морям-океанам, да еще не просто моряком на надводном корабле стать, а подводником. Ведь с детства вы не сиживали на берегу мощной реки и не мечтали о дальних плаваниях, вглядываясь в морскую даль.

– Плохо вы географию знаете, уважаемый Михаил Константинович. А Рыбинское море?! Оно ведь всем морям море! – радостно воскликнул Борис Александрович.

– Но это же не море, а водохранилище, вернее, рукотворное море, – покраснев, попытался я исправить свою оплошность.

– А какая разница! Когда плывешь по Рыбинке, не думаешь, что это рукотворное море. Море – ведь тоже сотворено, если не человеком, то Богом. А человек создан по образу и подобию Творца. Так что спорить здесь не о чем. По определению море – это часть Мирового океана, обособленная сушей или возвышениями подводного рельефа. И ничего в этом определении не говорится о том, кем оно сотворено. А у нас волны – больше двух метров. Ширь – берегов не видно. Сколько помню себя, во мне боролись два страстных желания: быть моряком, как мой отец, и поэтом. Оба с Божией помощью исполнились.

Помню наши походы с отцом по Рыбинке – счастливейшие события и лучшие дни моей жизни. Я и сейчас до мелочей, до золотых прибрежных песчинок, до радужных оттенков мелких рыбешек, снующих под водной гладью, помню красоту нашего моря.

Только представь, на просторе уже волна, подгоняемая ночным ветром, а мы с отцом на стоянке, где-нибудь посередине «моря-океана», у необитаемого острова. Вот рассказываю тебе, а сам слышу неспешные разговоры взрослых. Прислушайся и ты, Михаил Константинович, может, услышишь жужжание комаров, призывные трели неведомой птицы. Приглядись – видишь – рог месяца, изобильно рассыпающий по небу спелые звезды. И волны своими мягкими губами тянутся к ним, лакомятся ночной сладостью звездного света.

– Прекрасно! В вас сейчас говорит поэт. А я не люблю рукотворные моря. Одно такое погубило мою родную деревню, под водой остался дом, где я родился, покосы и луга, наши поляны, где мы мальчишками играли в войну, набирались жизненной мудрости. И кладбище. Ничего не осталось. Даже поклониться нечему. Думаю, если бы у вас родной уголок был погребен под водой, как Помпеи под пеплом, другая бы картина рисовалась. И настроение было бы иное.

Орлов ничего не ответил, сочувственно вздохнул, но потом попытался возразить.

– Не хочу спорить, – сказал он, – у каждого человека свой взгляд на создание рукотворных морей. Знаю точно, – без Рыбинской ГЭС не было бы развития промышленности, не работали бы крупные заводы. Кроме того, весенние паводки и летнее обмеление Волги составляли бы массу препятствий для судоходства. Ведь мощный Волго-Балтийский канал связан с Волгой благодаря Рыбинке.

– Сейчас ведь время другое, Борис Александрович, электроэнергии, как говорится, пруд пруди. Может, разобрать плотину и спустить воду?

– Да, вы не первый, кто говорит об осушении водохранилища. Но когда подсчитаешь расходы и предполагаемую выгоду, в основном эстетического плана, за голову схватишься. Я неоднократно беседовал с бывшими жителями затопленных территорий. Некоторые из них страдают от ностальгии по своей малой родине, это правда, вспоминают, – какие были заливные луга! Причем это говорят даже те, кто был вывезен с тех территорий в глубоком младенчестве и лугов тех никогда не видел.

А другие резонно возражают:

– Из-за этих заливных лугов в крае постоянно свирепствовали кишечные инфекции. Дизентерия, брюшной тиф и паратиф косили людей сотнями.

Во время сенокоса на заливных лугах расстройством желудка страдало большинство крестьян. Дети от глотка сырой воды могли заразиться кишечной инфекцией и умереть. Я уж не говорю о гепатите. И о сальмонеллезе, печеночном сосальщике и прочих коренных обитателях заливных лугов. Что мы получим при осушении водохранилища?

Мы получим огромную пустыню, устланную в основном песком, ведь мизерный плодородный слой давно размыт и унесен течением в Волгу. В эту пустыню будут вкраплены разных размеров лужи и болота, в большинстве мелкие, с застойной цветущей и зловонной водой. Мало того, получим благоприятные условия для массового выплода малярийного комара.

Весной снова будем получать заливные территории (не луга!), просто мелкие водоемы, которые, может, и станут лугами, но через десятки лет. А может и не станут! Многолетние сбросы в водохранилище промышленных отходов предприятий города Череповца, сейчас покоящиеся на дне под толщей воды, выйдут на поверхность, потекут в Волгу, отравляя все водозаборы, находящиеся ниже водохранилища. Частично загрязнения останутся в почве осушенного водохранилища, делая весьма сомнительной возможность и целесообразность рекультивации территории. Да и какой может быть разговор о сумасшедших затратах на рекультивацию, если у нас все больше возделываемых земель изымаются из использования и зарастают кустарниками!

К условиям водоема давно уже «притерто», приспособлено огромное водное хозяйство: водозаборные и водоочистные сооружения Рыбинска, Тутаева, Ярославля.

А судоходство? Именно водохранилище обеспечивает прохождение судов «река-море», грузовых и пассажирских, связь с Волго-Балтом, Беломорканалом. Все это хозяйство обеспечено причалами и навигационным оборудованием.

Здесь и дешевая электроэнергия, причем экологически чистая. Помогает решить проблему пиковых нагрузок. Кто все считал, кто оценивал?

– Да остановитесь вы, Борис Александрович! Если вас послушать, впору прыгать в Неву от ужасной перспективы. Убедил! Доказал! Но это уже размышления не поэта, а специалиста по обеспечению живучести корабля.

– Извини.

Борис Орлов замолчал, я даже подумал, что его командирский нрав утихомирила, умилостивила окружающая красота. Но через несколько минут он вновь продолжил спор с условным оппонентом, обращаясь ко мне.

– Вы знаете, Михаил Константинович, у нас в стране есть реформаторы, которым бы только выдумать и толкнуть идею покруче, себя показать этаким гением-преобразователем. Вообще реформаторство мне кажется психической болезнью. Помните наших горе-младореформаторов? У них патологическая страсть все ломать, все перестраивать, доводить до абсурда. Весь этот нездоровый их запал ухудшает функционирование устоявшейся системы, причем часто это делается в чьих-то личных корыстных или «корпоративных» интересах. Под шумок можно много «бабок» срубить. Кто распознает, почему пересохли все колодцы в населенных пунктах, расположенных у моря? Кто озаботится экологическими нарушениями?

Я интересовался в деталях этой проблемой. Могу сказать, к прежнему состоянию возврата нет.

Вы поймите меня правильно. Идея осушения или снижения воды в Рыбинке опасна, экономически бессмысленна, экологически сомнительна.

– Да ладно вам, я ведь к слову сказал о спуске воды, отчего вы так разнервничались, Борис Александрович, как будто я собрался прямо сейчас открыть спусковой кран?

– Причем тут вы? Не с вами я веду спор и разговор, – не оценив моего юмора, парировал собеседник. – Общественная палата России с маниакальным упорством проводит одно за другим слушанья по осушению Рыбинки, при этом игнорирует мнение общественности города Рыбинска и Рыбинского района. Не прислушиваются ее члены к мнению местных экспертов, экологов. Позабыли и про общественность Тверской и Вологодской областей.

– А чего это они вдруг занялись этим вопросом? Что, больше заняться нечем? Все осушено, осталось только Рыбинское водохранилище извести? – вновь пошутил я.

– Вот, вот и я о том же. Кто же это так настойчиво, словно дятел, пробивает вопрос осушенья? Не знаю. Может быть, хозяева дворцов, что стоят на берегах Истринского водохранилища, хотят обезопасить себя от высоких грунтовых вод?

– Так они нам об этом и скажут. А вы сами, Борис Александрович, точно знаете, что будет, если спустить воду? Что произойдет с водохранилищем? Или это ваши поэтические прозрения?

– О чем вы говорите, любезный Михаил Константинович, вы же строитель. Любому школьнику понятно, что вреда от осушения или понижения Рыбинки будет во сто крат больше, чем от сохранения его.

– Ну, если школьнику понятно, тогда будет еще долго Рыбинское море существовать в теперешнем виде. Почему? Сейчас это говорят школьники, пока они подрастут, пока хозяевами станут, вот тогда и решат, как быть. Много воды утечет.

– Ваши слова да Богу в уши.

– А Он нас слышит, Борис Александрович. Посмотрите на небо.

Мы оба одновременно запрокинули головы. Над нами мерцали мириады звезд. Там, вверху, был мир особый, правильный, гармоничный. Каждая звездочка, каждая планета веками, тысячелетиями оставалась постоянно на своих, заданных Богом местах. И эта незыблемость, бывшая сродни святости, помогала мятущейся человеческой душе поверить в ее Божественное предназначение.

Вода Невы, как будто услышав наш с Борисом разговор, тоже потемнела, нахмурилась. В этот вечер волны Невы были особенно густыми, глубокого стального оттенка, так что казалось, воздух был насыщен приторным запахам прокатного металла. И вся река напоминала огромный прокатный лист, уносящий на себе отражения звезд, прибрежных петербургских красот и наши переживания в далекие моря.

От созерцания этой объективной сущности, подвластной Богу, от любования своевольной стихией, которая сама может за себя постоять, действительно, становилось легче. Борис Александрович освободился от нахлынувших на него страхов и даже заулыбался, когда мы вышли на Дворцовую площадь. Красота утешает, возрождает, вразумляет наши недоверчивые сердца, забывающие народную мудрость: «человек предполагает, а Господь располагает». На Дворцовой площади лучше всего понимаешь, что такое Божий промысел: не иначе – Господь «расположил», чтобы Санкт-Петербург выстоял в страшных испытаниях, сохранился в великой архитектурной целостности. Невозможно представить, как во времена большевистских погромов и фашистской блокады сохранились эти символичные сооружения – Исаакиевский собор, Зимний дворец, Александрийский столп с Ангелом-хранителем! «На все воля Божья», – подумал я и удивился, услышав от Орлова:

– Да, действительно, на все Божья воля.

По площади мы шли молча. Здесь, как в храме, громко разговаривать было неприлично, тем более поздним вечером, который услышал нас, наши переживания, и ответил, и подбодрил красноречивыми символами.

Под аркой Главного штаба Борис Орлов оглянулся назад и, указав рукой на Адмиралтейство, произнес гулким шепотом:

– Вот здесь моя альма-матер была.

– Почему была, Борис Александрович? – в полный голос спросил я.