Илимская Атлантида. Собрание сочинений

– Личное, говоришь? Да у меня с этой работой все перемешалось: и личное, и общественное. Иногда хочется все бросить и уйти. Но не могу, Юра. Работа моя связана не только с переселением людей. Мне приходится заниматься отводом земли для леспромхозов, для горно-обогатительного комбината. Трудно, но интересно. И дома все ладно. Молодая жена радуется нашим коротким встречам, она меня понимает и не оспаривает мой выбор, Юра. Так-то.

– А ты про нашу клятву на Красном Яру помнишь? – понизив голос, выразительно сказал Юрий. – Для меня это одно из самых памятных событий в жизни.

– Помню, конечно, наше глупое детство, и тот день не забыл, – смущенно откликнулся Саша.

– Нет, Саня, я тот день не связываю только с детством. Мы тогда из детства уходили, вступали во взрослую жизнь. И я этой клятве верен. А ты?..

Приятели опять замолчали, минут пять не глядели друг на друга, ничего не говорили. Моторист с матросом уже занесли пакеты и мешки с почтой в дом.

Не дождавшись ответа своего успешного в карьере и в жизни друга, Юра, удрученно вздохнув, стал прощаться.

– Пора, Саня. Дай Бог, встретимся еще.

– Будь здоров, Юра, теперь знаю, где ты, в случае чего за помощью обращусь. Не откажешь? – как будто повеселев в связи с окончанием неожиданного свидания с прошлым, спросил Александр.

– Через порог провести, почту доставить до ангарских деревень, в таких делах всегда можешь на меня положиться, – сдержанно пообещал друг.

На прощание друзья все-таки обнялись.

* * *

В здешних краях времена года сменяются резко, быстро, мелькают, как картинки в калейдоскопе. Лето коротко. Осень – ненастна. Зато зима хозяйствует почти полгода, расталкивая осень и весну своими острыми ледяными локтями. Еще нежишься в солнечных лучах, а первые снежинки уже нацелились на землю, ночные заморозки тащат вслед за собой устойчивые дневные морозцы.

Илим дольше всех борется с зимой за свою свободу, сопротивляется изо всех сил. Но и его в конце октября укрощает белая льдистая пелена. И образуется для всех широкая, ровная дорога, соединяющая деревни, заимки, покосы, весь здешний мир.

Командировки у Александра в это время стали постоянны. Бывало, неделями его не видели дома. И все это время: встречи, переговоры о домах, пригодных к переносу, о пенсионерах, о новых колхозах и совхозах. Однажды, по возвращении из очередной поездки, Бугров был вызван к председателю райсовета. Тот кивнул головой, вместо «здравствуй» спросил:

– Александр Павлович, вы давно в колхозе Зарубкина были?

– У Зарубкина бываю. Разговор о переселении вели летом, потом перед ледоставом заезжал. Правда, жители все на хозяйстве – на гумне и скотном дворе. С председателем перекинулись парой слов, и я уехал на Ангару.

– Ушли люди из Зарубкина, все ушли, – сообщая это известие, начальник поморщился, как от лимона.

– Что значит ушли? – оторопел Бугров.

– Об этом я тебя хотел спросить, чем же они были так недовольны, что ни в райком, ни в райсовет с жалобой не пришли, а встали и ушли? Чем ты их так застращал?

– А куда ушли? – продолжал задавать односложные вопросы расстроенный Александр.

– Можем только догадываться. Одно могу сказать – не к Черному морю потопали, а на север, в Якутию, подальше от нас. Органы сейчас уточняют.

– И что, никому не сказали о своем уходе?

– Нет, почему же, председатель Иван Андреевич Зарубкин зашел в райсовет, передал ключи, документы, печать и был таков. Скот они соседнему колхозу отдали. Технику, что другие хозяйства не взяли, заперли в сарае. С государством они по всем статьям рассчитались. Честные люди.

– А разве так можно?

– Что можно?

– Встать и уйти.

– Кто его знает? Можно – нельзя? Ушли-то одни старики, молодые раньше разлетелись.

– А вернуть их нереально?

– Догони, поверни, предложи взамен дворцы.

– Они просили-то малость: всю деревню переселить на заимку. Хотели все вместе жить до самой смерти, – жалостливо оправдывал своих подопечных вконец расстроившийся Бугров.

– Ну вот теперь они все вместе, как хотели, до самой смерти, – с издевкой проговорил начальник и тут же строгим тоном приказал:

– Александр Павлович, прошу посетить деревню в ближайшее время.

– Хорошо, – ответил Бугров, не задавая лишних вопросов.

На другой день он отправился в деревню Зарубкина.

Всю дорогу ему не давала покоя мысль: почему? зачем они так поступили? Неужели это он виноват: не поговорил с людьми по душам, рубанул с плеча, запугал стариков? Добрался Бугров до деревни в полдень, оставив лошадь внизу, у реки. Накинув поводок от узды на корягу, к которой летом привязывали лодки, с трудом поднялся по скользкому угору на деревенскую улицу.

Вьюга утромбовала снег, мороз превратил его поверхность в гладкий, зеркальный наст, слепяще отражающий солнце. Искристые лучики источали и клочки снега, зацепившегося за ветки деревьев, разлегшегося на крышах домов и амбаров. Чистейшее сияние и звенящая тишина заполнили пустые улицы, уже занесенные снегом. Деревня казалось прекрасной покойницей, укрытой белоснежным саваном.

– Красиво сверкают на солнце заснеженные деревья, – отметил про себя Александр и с огорчением подумал: – Но чего же я хочу здесь увидеть? Зачем мне надо было сюда ехать, когда все ясно, не осталось никого. Как же это они так быстро смогли подняться и исчезнуть без следа? По-партизански. А ведь среди жителей деревни немало участников войны, наверное, навыки оттуда, с боевых полей, – оправдывал себя Александр, наслаждаясь красотой и тишиной. Он хотел было уже возвращаться к реке, как в конце улицы заметил идущий из трубы дым. Даже не дым, а светлую тоненькую витиеватую ленточку над заснеженной крышей. По опыту Бугров знал, что так горят в печи березовые дрова. Значит, в доме есть живая душа. А вдруг беглые? Уж с ними-то встреча совсем не к месту.

Александр, поскрипывая морозным снегом, не спеша, стараясь издавать как можно меньше шума, пошел по улице, предусмотрительно оглядываясь по сторонам, понимая, что на фоне белого снега он виден хорошо, как летний заяц.

– Удобная я сейчас мишень для любого охотника, – усмехнулся про себя Бугров.

За несколько домов до искомого навстречу к нему с лаем подбежала собака. Но вместо того, чтобы вцепиться в незваного гостя, только прыгала вокруг, звонким лаем нарушая тишину. Скрипя то ли коленками, то ли подошвами огромных валенок по морозному снегу, из калитки появился старый дед, дребезжащим голосом прикрикнул на собаку.

Та, поджав хвост и повизгивая, попятилась к хозяину, не упуская из вида незваного гостя.

– Иди, иди, защитница, – замахал дед рукой на собаку.

Та послушно выполнила его приказ и скрылась во дворе, время от времени показываясь в проеме калитки.

– Ты чего, испугался моей псины, что ли? – поддел дед Александра. – Заходь, гостем будешь. Видишь, как нас замело, так что гости для нас как праздник.

– Добрый день, дед, – поздоровался Александр, перешагивая порог избы.

– Добрый, добрый, проходи, рассказывай, с чем пожаловал, – проскрипел дед.

Изба была небольшая, состояла традиционно из залы и отгороженной перегородкой кухни. К боку русской печки притулилась чугунная буржуйка, топилась только она, пропуская в комнату слегка горьковатый дым. Было тепло, но из-за закрытых ставнями окон темновато. К радости и удивлению Александра дед в избе был не один. Из кухоньки вышла худенькая старушка в толстой вязаной кофте, в повязанном на голову платке. Она быстро просеменила к столу, зажгла керосиновую лампу. При свете лампы Александр увидел застеленные пестрыми половиками полы. На стене между окнами висели часы в резном деревянном обрамлении, над часами расположился репродуктор – большое круглое колесо, обтянутое черной тканью. Еще довоенный.

– Присаживайтесь, – дед указал искореженной от трудов кистью руки на лавку, – звать-величать-то как?

– Александром, я у вас был прошлым летом, в клубе собрание проводил. Помните?

– Не помню я, головенка моя совсем «варить» перестала, – ответил без жалости к себе дед и сел напротив гостя, по-птичьи остро, внимательно и осторожно поглядывая на него.