Илимская Атлантида. Собрание сочинений

– Тогда – вперед. Смотри, не подведи, – с облегчение окончил беседу начальник.

* * *

Первая деревня, которая оказалась на пути прогресса, была деревня Бугрово: родина предков Александра, да и сам он провел там немало времени у дедушки с бабушкой. Деревня была красивая, старинная, стояла на высоком берегу. Она была первым опытом регулярной, с учетом особенностей местного ландшафта, застройки. Вдоль реки протянулась одна ее улица, на которой не тесно расположились дома, срубленные надежно, на века, украшенные добротными глухими воротами с козырьками, на них для красоты делался филенчатый рисунок, на каждой створке и калитке разный. По одну сторону от ворот – дом, по другую – амбар, а в глубине – хозяйственный двор с постройками для скота и, конечно, с сеновалом. Деревня казалось похожей на все илимские поселения, однако села отличалась друг от друга. Люди вкладывали в украшение своего быта все свои таланты, душу, любовь.

Александр шел по деревне со щемящим чувством невозвратной потери, с настроением вечного прощания. Вот дом его деда, ему, наверное, больше ста лет. А рам в окнах уже нет, растащили. И смотрит дом на наследника пустыми глазницами окон, жалостливо, с укором.

Подошли соседи. Поздоровались с земляком.

– А вы как здесь оказались? – без привычной улыбки, грустно спросил Бугров.

– Мы приехали для решения дел по перезахоронению.

– Да, да, правильно, – безразличным тоном ответил Александр, думая о том, с чего начинать плановое разорение родного гнезда.

Позвал бригадира.

– С чего начнем, Николай Васильевич? – заторможено спросил Александр.

– Известно с чего, с кладбища, – бойко ответил бригадир.

– Тогда начинайте, – распорядился Бугров, добавив, – без меня.

– Справимся быстро, – сказал Николай Васильевич. – Могилки все подготовлены, осталось старые вскрыть, думаю, до вечера управимся.

– Пожоги единовременно делать будем? – спросил Бугров, осекшись: в горле встал ком, слезы обожгли веки. Он вовремя отвернулся от собеседника, который продолжал рассказ о плане работ.

– Нет, Александр Павлович, деревню запалим завтра утром.

Ранним утром небо заволокло черными дымами, потянуло гарью. Это горело Бугрово. Александр взяв факел у рабочего, решил поджечь родовой дом сам. Но бригадир вовремя его остановил.

– Ты чего, Александр Павлович, охренел, что ли? Нельзя губить свой дом самолично, вечно не простишь себе. Иди к реке. Здесь будет жарко.

Александр, ссутулившись, пошел по улице, идущей вдоль реки, но не оглянуться не мог. Дома горели дружно, языки пламени пожирали деревню его детства, над которой сегодня даже солнце, казалось, обгорело. Природа не могла противостоять зловещей людской деятельности.

В некоторых усадьбах высоко полыхают деревья. Летят с их крон огненные искры, поджигая траву.

Несколько часов назад птицы здесь устроили прощальный концерт. Сейчас не слышно их жизнерадостных трелей. Все лесные обитатели, кто смог, убежали, уползли, упорхнули из этого гиблого места, покрытого толстыми слоями пепла, напоминающего груды мертвых бабочек.

Посередине деревни, где стоял деревенский клуб, который перевезли, остались две крепкие ели, спилить их не догадались. Один из поджигателей сунул под ветки факел. Огонь смял в своих объятьях зеленых красавиц, буквально за несколько минут деревья превратились в два черных зловещих скелета. Лишь кое-где на концах веток мелькают огненными цветками искры.

А трубы домов, что возвышаются над пепелищем, стали похожи на кладбищенские памятники.

Дым понемногу рассеивался, поднимаясь в небо над высоткой, названной Бугровским камнем. Небо милосердно, всегда исправляет людские ошибки. Вот и сегодня прозрачная высь принимала и уносила вдаль клочковатую черную тучу, в которой спрессовались останки людских жилищ, трудов и надежд.

Александр остановился у школы. Сюда он пошел в первый класс, здесь он написал первые слова и прочитал первую книжку. Школа осталось, в новую жизнь ее не взяли. Но фрамуги вырвали, фасад обезобразили…

Бугров опомнился, услышав всплеск реки. Он сидел прямо на гальке, обхватив руками голову, и плакал. Свое горе он объяснял карой за необдуманный поступок, за то, что согласился на неблагодарную, кощунственную работу. Не из-за денег, не из-за карьеры. А из-за чего? Что заставило? Боязнь неприятностей или, как говорили в старину, теплохладность? Желание откупиться от совести внешними делами, исполнением установленных правил? Как бы там ни было, но расплата неминуема, и цена огромна…

Послышался посторонний шум. Это чья-то казанка уткнулась носом в берег. Александр даже не посмотрел в ее сторону, он сейчас никого не хотел видеть, ни с кем не мог говорить.

– Здравствуй, Саша. Больно тебе? – сострадательно произнес Юрка.

Александр только всхлипнул в ответ. Потом признался:

– Пла?чу здесь, ведь горит родная деревня. Ты был прав. Нельзя нарушать клятву. Нельзя предавать родину. Нельзя примирить в сердце мир добра и мир зла.

* * *

Спустя десятилетия в душе Александра не зажила рана осознания собственного предательства, хотя время доказало целесообразность грандиозного плана, в котором он принял участие. Выросли новые города, народилось новое поколение сибиряков, которое было обеспечено образованием, коммуникациями и другими благами прогресса. О старых деревнях никто не вспоминал, тем более, что до наших дней они бы и не дожили, как и их обитатели-старожилы. Но Александр Бугров помнил всё и всех героев тех давних лет, тех страшных дней. Наученный своим горьким опытом, он, ныне руководитель большого предприятия, глава дружной семьи, все свои решения принимал, советуясь со своей совестью, понимая, что существуют не только начальственные наказы и распоряжения, но понятие благодати, то есть добра, милосердия, духовности. И не обладая этими качествами, человек не сладит никакое благое дело.

Птица вольная

Повесть

1

Весна нынче пришла поздно. Уже много дней апрельское солнце было закрыто упрямыми облаками, в которых зловещими желваками перекатывались сгустки влаги. По ночам подмораживало, хотя тепла хватало, чтобы деревья и трава на полях, нехотя, с опозданием, но все-таки начали бледно зеленеть. И лишь два дня назад солнце по непреложному закону Вселенной окончательно победило остатки зимы, и ветер, как услужливая метла, ловко смел облака с небосвода, да еще и поколотил их, чтобы вытряхнуть остатки влаги. Или, говоря иначе, – разнес облака в пух и прах, потому что на лазурной глади неба кружились белые их кусочки, похожие на птичьи перышки. Такие остаются после петушиного боя или от ощипанных куриц. Но и эти крохи вскоре подсушило солнце. Все вокруг засияло, свободно вздохнуло, окрасилось в долгожданные весенние цвета. И хотя с реки еще тянуло холодом, Николай не стал ждать. Рано утром он приехал на свою пасеку, которая расположилась у старой немецкой усадьбы, на горушке. Имение принадлежало пожилому немцу Францу, с которым Николай познакомился давно, в ту еще пору, когда с женой и детьми перебрался на житье в Германию. Как говорят – на ПМЖ (постоянное место жительства). Николай арендовал для своей пасеки небольшой кусок земли и старый сарай, где держал необходимые ему инструменты и запчасти для автомобиля. Франц брал за эту «аренду» сущие гроши, больше для порядка, чем для денег, и Николай был ему за это очень благодарен.

Быстро переодевшись, он сразу взялся за работу. Дел накопилось много, медонос уже начинался. Потрудившись без отдыха несколько часов, Николай почувствовал усталость. Вытащив из багажника машины складной маленький стол и такой же стульчик с брезентовой спинкой, блаженно развалился, прислонив свою голову к стенке старого дощатого сарая, стоявшего на припеке. Налил из термоса крепкого кофе. Стал медленно отхлебывать, любуясь кокетничающими с солнцем одуванчиками, горделивыми в своей классической красоте примулами.

На соседнем поле «разгорался» рапс, мелкие золотистые цветочки которого тоже старались занять почетное место на весеннем конкурсе природной красоты. Но все эти попытки были напрасными, никто не мог сравниться с деревом черемухи, которое в ослепительном цветении было похоже на гигантский цветок на мощном коричневом стебле.

На склонах пологих холмов проявилась густого оттенка зелень виноградников. Виноградные поля были похожи на прически африканцев с аккуратно выбритыми проборами.

Местность просматривалась далеко. Было видно, как чередуются рощи, поля и луга, как они упираются в заграждения сосновых и еловых перелесков. Колкие великаны казались суровыми стражниками, следящими за разливом полей, не допускающими никакого их самовольства и формирующими вмещающее пространство по законам эстетики и гармонии. И лишь дорога, петляющая серебряной нитью среди этой местности, казалась вольной, неподвластной никаким законам и ограничениям. Это было оправдано ее предназначением. Она вела к древнему замку! А казалось, что вглубь времен. Реальная картина из этих времен завораживала: угрюмый, величественный замок, достающий до небес, в лесной чаще коптит труба старинной кузницы, у ручья мерцают перламутровыми мхами руины вековой мельницы. Николай полюбил этот край, север Баварии, с древним певучим именем – Франкония.

Он знал, что здесь частично проходит Дорога Замков, протянувшаяся на тысячу километров. Иногда ему хотелось оставить все заботы, забыть невзгоды и обиды и в своем автомобиле отправиться в путешествие по этой сказочной земле. Николай часто представлял, как созерцает диковинную лепнину бюргерских домиков, как гулко разносятся его шаги по ратушным площадям и монастырским дворикам, он ощущал, как ветер меряется с ним силой на развалинах древнеримских оборонительных валов.

Но такое путешествие возможно было только в мечтах. Жизнь крепко держала его в непонятно кем заданных рамках, так что иногда Николаю казалось, что он пленник.

Никогда чувство неволи не овладевало им в те далекие годы, когда он был молод, когда жил там, где родился. Сейчас сладко вспоминались картины из детства.

Каменистый берег Ангары. За поворотом – Байкал, а на угоре стоят деревенские избы. В одной из них он и появился на свет. Все дома с голубыми и белыми ставенками на окнах смотрят на реку, палисаднички в один ряд, улица ровная, как струнка. Вместе с ребятами они бегали смотреть «Шаман-камень», что бросил Байкал вслед вольнолюбивой дочери Ангаре, убежавшей от него к Енисею.

Стремительно и широко уходила байкальская вода в далекое путешествие. Здесь, на слиянии Байкала и Ангары, находили прибежище тысячи птиц – гоголь, чернеть, морянка, лутка, крохаль и кряква. Они жили тут и зимой, на незамерзающем участке.

А знаменитые «ходульные» деревья, поднимающиеся над землей на своих корнях-ногах! Какой страх они наводили на мальчишек в сумерках: казалось, зловещие чудовища вышли на берег. Ветер выдувал из-под них почву, и корни оказывались оголенными, похожими на корявые ходули. Жуткое и прекрасное зрелище, метафора природы.

Мама поведала ему легенду про «Шаман-камень», когда Николаю было лет пять. Он помнит все, ласковый, выразительный мамин голос, и свое ощущение великого счастья, когда она, покачивая его, примостившегося на ее коленях, рассказывала, словно напевала:

«…Это было давно-давно. Байкал в то время был властелином, были у него несметные богатства и любимая дочь Ангара – несравненной красоты. Кто ни посмотрит на нее, залюбуется ею и влюбится. Но отец больше всех любил свою дочь, одаривал ее дорогими подарками и берег пуще своего глаза. Но пришло время, когда Ангаре нужно было выходить замуж. И подумал могущественный Байкал, что счастье дочери в его власти, и решил выдать дочь за того, кто нравился ему самому – за молодого богатыря Иркута. И намерился он поговорить с дочерью, чтобы убедить ее выйти замуж за Иркута. Но на большом летнем празднике – сурхарбане, где местные богатыри устроили состязание в силе и ловкости, она увидела потомка гордого Саяна – Енисея. И влюбилась в него. Но Енисею срочно пришлось уехать домой. Ангара стала скучать, и вознамерился тогда Байкал выдать поскорее дочь за приглянувшегося ему Иркута. Но девушка не соглашалась, и тогда Байкал заключил ее в темницу. Но Ангара вырвалась из плена и убежала к Енисею. Рассердился Байкал, высоко вскинул волны, разыгралась свирепая буря, молнии рассекли небеса, загудели горы, рыбы затихли на дне, птицы унеслись за горизонт. Ударил Байкал по древней горе, вырвал огромный камень и кинул вслед беглянке. Но было поздно, вольнолюбивая Ангара уже была в объятиях Енисея. А камень упал в сам Байкал, и назвали его Шаманским. Говорят, что если разгневается еще раз Байкал, то сорвет “Шаман-камень”, и хлынувшая вода затопит весь мир…».

Наверное, советские гидростроители хорошо знали эту легенду, а может, еще какие древние тайны, и собственноручно помогли Байкалу удерживать Ангару. Поэтому у Иркутска и поставили плотину, чтобы притормозить строптивицу. Но в результате этой «помощи» родной Колиной деревни не стало. Вода накрыла ее непроглядной толщей, оставив на поверхности, словно на память, лишь вершину «Шаман-камня», которая как маячок показывала, где была малая родина Николая…

Вздрогнув, Николай очнулся от воспоминаний. Солнце уже распалилось, воздух заметно потеплел. Пчелы, словно сверив часы, в срок приступили к своей работе. Радостно загудели ульи, звуки сакральной работы разнеслись по окрестностям. Ничто на протяжении тысячелетий не изменилось, ни в их технологиях, ни в распорядке, ни в результате.

Николай всякий раз поражался этим удивительным созданиям природы, их красоте и святому, жертвенному труду во имя жизни своей и человеческой. Можно в связи с этим говорить о естественном отборе, об эволюции, а можно – о Божием промысле, о Божией заботе о человеке, для которого мед – и пища, и лекарство от множества недугов, и лакомство, дарующее радость. Николай не спорил ни с кем, ему было ясно – пчелы действительно Божьи создания.