«The Coliseum» (Колизей). Часть 2

Уловив большее, нежели собственная боль, собственную неосторожность, он виновато тронул плечо спутника.

– Ты весельчак и оптимист… тебе легче переносить, – неподдельная «тронутость», участие стояли в глазах. У Самсонова напротив – растерянность, смятение, вопреки обыкновению быть скрытыми, будто в укор жестоким словам выступили на лице. Но уже просили сочувствия, надеялись. И эта «тронутость», сочувствие, очищая вину первого и выручая второго, заставили зло шагнуть назад, смятение отступить, а надежду… вспомнить плечо рядом.

– Но, брат…  – тихо продолжал Виктор, – со временем придешь туда же. Лишь бы не поздно – привычка вторая натура. Переломить, это даже не сражение – войну выиграть. Редко кому везет. А иначе – плен. И пироги Людки в рот не полезут. Ото лжи. Стоять между вами будет. И высасывать жизнь потихоньку. Каждого. – И, будто помогая другу, оправдывать себя, добавил: – Людмила, конечно, тоже должна пройти…

Самсонов, не сознавая, что уже глотнул воздуха, что помощь пришла, а страшное миновало, только обдав дыханием, с тем же лицом двинулся вперед. Жизнь снова толкнула его, куда хотел и сам, с чем почти соглашался, но откладывал поворот, не решаясь.

– Ну, так че там, с Галкой-то, не понял, – промычал он, держа удар, и посмотрел на прохожих впереди, удивительно одинаковых в эту минуту, которые, как ни в чем ни бывало, прокладывали в его, Самсонова минутах, свой путь, строили свои планы, ссорились и забывали о ссорах, верили и обманывались. Не догадываясь, что живут в эти мгновения вместе и одновременно. Накладывая свои судьбы на чужие, меняя, участвуя. Лишь подхватывая мысли и брошенные слова, а то и вообще, просто увидев, прочитав, надумав.

Бочкарев приотстал, вынул платок и высморкался:

– Да, прохладно и… пора кончать. Вот соберусь…

– Ну, ну… – муж Людмилы покачал головой. – Только «просто» не получится. Надо обмозговать… – он уже приходил в себя, – здесь надо щадяще.

– Да знаю, – Виктор задумчиво глядел на реку. – Но пора взвешивать варианты.

– Ох, дорогой, женщину не устроит никакой.

Вода, казалось, зашелестела говорком: «Никакой, никакой, никакой…»

– Если в шестьдесят ты скажешь ей, что не изменял… – Самсонов усмехнулся, – ответом будет: «Но всегда был в полной готовности»! Это из фильма. А ты не в кино – задача посложнее.

– Так и выхода нет, – усталость, неожиданная исповедь, как и весь разговор, сделали Бочкарева старше. Самсонову стало вдруг его жалко.

– Брось, Витька, придумаем что-нибудь, не скисай…

Такое обращение окончательно растрогало друга. Он отвернулся.

– Я и Ларису недавно встретил. Всё у нее по-старому… но так и не позвонила. Терпелива судьба-то… а, как думаешь? – мужчина повернулся к Самсонову. В покрасневших глазах теплилась надежда. – Телефон в этот раз дала.

– Ну, и разговор вышел у нас, – муж Людмилы уже думал о другом: засунув руки в карманы, он тоскливо смотрел на воду, стараясь понять то, чего коснулся случайно. И что зацепил в их отношениях. Старался осмыслить и оценить.

Темные гребни, шелестя, по-прежнему стремились вдаль, унося сказанное беззаботно и навсегда, чтобы разделить похищенное с другими людьми, в других местах матушки-земли. Чтобы повторить всё.

Вдруг Самсонов резко поднял голову к небу:

– Значит… говоришь… Колчака, русского адмирала, в эту самую ледяную водицу… только под лед. Ну, ну.

Бочкарев с изумлением посмотрел на друга.

ЕЛЕНА

Странное ощущение, что стена ливня разбивается о пол совсем рядом, не проходило. Прошла минута, другая, пока шок миновал. Грохочущая стена начала отдаляться вместе с контурами ванн. Елена обернулась и по знакомым створкам, еле видимым в бликах гаснущего света, поняла, что «отъезжает» вместе с ними. Всё повторялось. Пол, на котором стояла пленница, задрожал, набирая скорость, и помчал ее в темноту. Женщина напряглась: «Что делать? Что-то надо делать!».

Шум уже стих, свет померк и через мгновение превратился в гаснущий фонарь в конце тоннеля. Наконец, тьма скрыла всё. Неожиданно Елена вспомнила про адрес-календарь под мышкой. Только сейчас ей показалось странным невнимание к нему человечка, который беспричинно, казалось, покинул ее. Да еще таким ужасным образом. Но с сожалением она опоздала. В перемешке чувств и впечатлений, она инстинктивно сжала кулак другой руки и облегченно вздохнула – дагерротип был с ней. «Облегчение» удивило своей неуместностью. Однако сердце не унималось – о чем-то ей всё это напоминало.

Женщина вслушалась: лязгающий гул, нарастая, нес ее в неведомое. Бегущие тени и сполохи заполняли пространство, в котором – о, ужас! дыхание перехватило – покачивалась уже створка, знакомая по тамбуру, где всё и начиналось.

«Боже! Неужели опять?! – Елена, как и тогда, вжалась в стену, лихорадочно соображая: контуры окон и дверь слева утверждали в неприятном подозрении. – Поезд! – мысль заставила ее вздрогнуть. Шум неумолимо нарастал. – Сейчас он перейдет в грохот, и потом начнется кошмар».

Вдруг догадка, которой в прошлый раз в смятении не было места, мелькнула в голове: бегущие тени оставались от света ярких панелей, «пролетавших» за окном.

«Полустанки? – лихорадочно перебирала варианты спасения мысль. – Я выхожу не там? Сколько?.. таких остановок в моей жизни?!» – голова инстинктивно повернулась вправо: так и есть! Стоп-кран!

Двери, стены и проемы тамбура начали изгибаться.

«Началось! – резануло в голове. – Врешь! Я знаю, что будет! Ты каждого уносишь дальше, если тебя не остановят! Но я уже другая!» – женщина, с трудом сохраняя равновесие, повернулась, переложила дагерротип в другую руку и сделала шаг вперед. Вагон сильно тряхнуло. «Ой»! – успела вскрикнуть Лена, зажмурилась и рванула кран на себя. Гул перешел в стон и потонул в скрежете металла. О голову что-то ударилась, ее бросило на пол, но тут же, словно по льду, понесло вперед, туда, где секунду назад виделась переборка.

Всё стихло. Журчание воды напомнило, что жизнь продолжалась.

– Ты вернулась.

Тяжелый вздох не дал владычице-тишине разделить с ней минуту, которую подарила судьба.

– Из зала удивительных снов ты ведешь за собой мужчину. Зачем? – голос, такой знакомый, ровный и такой желанный после всего, что произошло, казался чудом.

Елена подняла голову. Она снова была в зале с яшмовыми стенами, снова слышала водопад, видела кручи гор, а в глубине – пленника этой красоты. Метелице показалось странным, что не было боли – ни физической, ни душевной, лишь сожаление о пережитом, как о чем-то лишнем и ненужном, в том удивительном сне, который не хотела также увидеть вновь. Однако не было и радости. Лена с трудом поднялась.

– Но я одна, – прошептала всё еще дочь и жена. – Со мной никого нет.

– Есть. Он рядом. Как и с другими. Я должен был предвидеть, – Великий Слепой оставался в прежней позе.

– Безухов?! – тихо вскрикнула наша героиня.

– Мы не знакомы.

Елена вскинула голову:

– Так получилось. Но ведь это всего лишь сон? Не правда ли? – с надеждой миновать какую-то угрозу в ответе, спросила гостья грез, иллюзий и разочарований.

– Не так просто. Если бы все просыпались рядом с кем-то из своих снов… Или в том месте.

– Не хотелось бы… – вспомнив события, что привели ее в старую Москву, ответила женщина.

Слепой усмехнулся.

– А как же быть, если жизнь и есть главный сон? В котором ты однажды пробудилась.

– Почему же тогда все видят одно и то же вокруг? Как глаза ребенка, только открывшись? Мир одинаков для всех.

– Ты помнишь виденное при рождении?

Две складки на лбу Лены жили мгновение:

– Нет.

– Если бы кто знал, что увидел и почему закричал.