Куколка

– Бегом назад, скотина! Разговаривать он мне ещё будет, недоумок.

Валера пробурчал что-то и, закрыв приотворённую им дверь сарая, поплёлся восвояси.

Но приятели, видимо ещё не до конца уверовав во внезапное спасение, пришедшее в самый последний миг, когда всё висело на волоске, ещё некоторое время лежали неподвижно, не смея дохнуть, не отводя глаз от двери и прислушиваясь к звукам, порой доносившимся извне. К ворчанию и чавканью пса, очевидно возобновившего свою мерзкую трапезу, участившимся порывам ветра, шелестевшего листвой, время от времени глухо погромыхивавшему вдалеке грому.

– Кажись, пронесло, – решился наконец произнести Денис подрагивавшим полушёпотом. – Я уж думал всё, кранты.

Влад не ответил ему. Пережитое только что волнение, по-видимому, окончательно обессилило его, и он какое-то время не мог вымолвить ни слова. Лишь продолжал бессмысленно пялиться на так и не открывшуюся дверь и беззвучно шевелил сморщенными бесцветными губами. А рука с ножом уже лишь чисто автоматически водила лезвием по стягивавшей запястья Дениса верёвке.

Прошло несколько минут, прежде чем Влад опомнился и, повернувшись к напарнику, с усилием, запинаясь и периодически умолкая, будто забываясь, проговорил:

– К-когда освободишься, н-не… не пытайся бежать… В-всё равно д-далеко не убежишь… слишком слаб, м-много крови потерял… Д-догонят и убьют…

Денис криво усмехнулся.

– А что ж мне делать прикажешь? В гости к ним идти, что ли?

– Да! – неожиданно твёрдо сказал Влад, и в его потухших, замутнённых могильным туманом глазах, наверное, в последний раз вспыхнул, как угасающая свеча, острый стальной огонёк. – П-пойдёшь… и убьёшь их всех… Другого выхода у тебя нет.

Денис, разумеется, не воспринял слова друга всерьёз. Услышав их и взглянув в его чуть расширившиеся, глядевшие в никуда и мерцавшие странным блеском глаза, Денис решил, что приятель уже не понимает, что говорит, и твердит это в предсмертном бреду, высказывая какую-то застрявшую в его умиравшем мозгу заветную мысль, которую он спешил передать товарищу. Ещё больше убедился он в этом, когда Влад, обратив свой отстранённый, нездешний взгляд на него, таким же чужим, едва узнаваемым голосом промолвил:

– Когда я лежал тут в отключке, ко мне пришла она…

– Кто она? – не понял Денис.

– Как это «кто»? Оксана! – невозмутимо, как о чём-то само собой разумеющемся, сказал Влад.

– А-а, – только и произнёс Денис, с невыразимой, хватающей за сердце жалостью взглянув на бредившего приятеля.

Который, вероятно уже ничего не видя и не замечая, кроме витавших перед ним завораживающих смертных видений, бывших для него теперь реальнее всего вокруг, продолжал грезить наяву:

– Она вспомнила обо мне… и пришла… И не упрекнула ни словом за то, что было… Она всё мне простила… и сказала, что отныне мы всегда будем вместе… Пока… пока смерть не разлучит нас… А может быть, и дольше… в вечности… всегда…

Его косневший, заплетавшийся язык выговаривал слова всё невнятнее, речь окончательно запуталась и сбилась, и лишь губы ещё несколько мгновений машинально двигались, словно договаривая невысказанное вслух.

Наступило молчание. Влад, обессиленный напряжением, впал в забытьё, в лёгкую летаргию, которая в его состоянии в любой момент могла перейти в смерть. Денис же, с глубокой печалью поглядывая на него, хмурился и покачивал головой, с ноющей, рвавшей душу тоской прозревая для себя самого подобный конец.

Во дворе завыла собака. Протяжно, заунывно, взахлёб. Как по покойнику. Или, вернее, по покойникам, которых немало было в этой осквернённой мучениями и убийствами, пропитанной кровью, будто проклятой кем-то земле.

У Дениса от этого воя мороз пробежал по коже. Ещё большая тоска и уныние охватили его. Ещё больший страх стиснул замершее, едва, будто нехотя, бившееся сердце.

Влад же, точно разбуженный воем, вскинул голову и, по-прежнему глядя в пространство, в чёрную пустоту, разлившуюся перед его, вероятно, уже незрячим взором, с неописуемой мукой, с надрывом в голосе промолвил:

– Как же глупо я прожил жизнь… Всё гнался за чем-то… боялся упустить… И упустил… – И, чуть помолчав, совсем тихо, еле слышно выдохнул: – Как же страшно умирать… как темно…

Поник головой и смолк.

Наступила тишина. Немая, свинцовая, давящая и оглушающая. Денис слушал и слышал только её, все остальные звуки, далёкие и близкие, будто перестали существовать для него. Кроме разве что дыхания приятеля. Едва уловимого, прерывистого, замирающего. И недолгого, – спустя минуту-другую оно стихло, как и только что его голос. И Денис понял, что его друг умер. И от этой мысли на него словно дохнуло холодом и мурашки забегали по его спине. И что-то как будто оборвалось в нём…

Некоторое время он лежал неподвижно, точно в столбняке. Без мыслей, без чувств. Он будто выпал ненадолго из окружающего, отстранился от него, забыл о нём. Закрылся в своём маленьком мире, наполненном светом и теплом, яркими красками и родными улыбающимися лицами, отрадными воспоминаниями и необманутыми надеждами. Мире, который всегда казался ему таким прочным, основательным, надёжным, почти вечным. А на деле оказался неустойчивым и хрупким, как карточный домик. Разлетелся от первого же порыва бурного ледяного ветра и похоронил его под своими обломками…

Тоненький писк вернул его к действительности. Денис открыл глаза и увидел мышонка, пробиравшегося по устилавшей пол соломе прямо напротив его лица. Маленький серый комочек, перебирая проворными лапками, оживлённо двигая острой мордочкой и поблёскивая тёмными глазами-бусинками, перескакивал с соломинки на соломинку, не переставая весело попискивать, точно радуясь долгожданной свободе.

Глаза Дениса расширились от внезапно нахлынувших на него ужаса и отвращения. Он узнал этого мышонка. Если бы не случай, не счастливое стечение обстоятельств, этот такой милый с виду зверёк пробирался бы сейчас не по соломе, а по его внутренностям, терзая их своими крошечными острыми зубками и причиняя ему неимоверные, ни с чем не сравнимые страдания.

Денис подскочил с пола как ужаленный. Только опутывавшие его верёвки помешали ему вскочить на ноги. Несколько секунд он водил кругом вытаращенными округлившимися глазами, приоткрыв рот и натужно дыша. Остановил блуждавший взор лишь тогда, когда он упёрся в мёртвого Влада. Тот лежал на спине, немного вздёрнув правое плечо и чуть повернув голову набок. Глаза его были открыты, застывший, окостенелый взгляд устремлён вверх, как если бы он увидел там, на потолке, что-то заинтересовавшее его. Белое как снег, с голубоватыми полукружьями под глазами, лицо было спокойно, безмятежно, статично, как лицо бронзового изваяния. Следы перенесённых мук – почти разгладившиеся морщины на лбу, складки возле губ – были уже едва заметны.

Денис несколько мгновений внимательно и немного удивлённо, точно не узнавая, смотрел в это лицо, такое близкое и в то же время в один миг словно отдалившееся на немыслимое, не обозримое взором расстояние. Вспомнил, как весело и азартно горели утром эти глаза, теперь померкшие, непроницаемые, остекленелые. Какая радостная, победоносная улыбка оживляла эти ныне мёртвые, стылые черты. Сколько силы, энергии, огня было в этом недвижимом, внезапно исхудавшем, будто уменьшившемся в размерах теле.

Вспомнил он и о том, какие планы были у его друга на сегодняшний вечер. Где он должен был быть теперь и чем заниматься. Встречаться на площади с одной из двух девушек, которым он умудрился назначить свидание в одно и то же время в одном и том же месте. И пытаться как-то извернуться и выкрутиться из крайне неловкого и щекотливого положения, если бы обе девицы вздумали явиться на свидание, к чему имелись все предпосылки.

Но Влад был избавлен от этой проблемы. Ему встретилась другая девушка, избавившая его от этой, а заодно от всех проблем разом. И в конечном итоге от самой жизни. Злая, чёрная, завистливая судьба повела его по дороге, оказавшейся дорогой к смерти. А вместе с ним и его незадачливого приятеля…

Дойдя в мыслях до самого себя, Денис помрачнел ещё больше и поник головой. Он не представлял, что ждёт его в самое ближайшее время, какую именно казнь придумают для него его мучители. Но эти частности, в общем, уже не очень-то и занимали его. Он знал главное: пощады ему не будет. Что бы ни было, как бы всё ни сложилось, что бы ни измыслили специально для него люди, неожиданно ставшие вершителями его судьбы, неограниченными, полновластными хозяевами и распорядителями его жизни, её минуты были сочтены. Гибель его предрешена и неизбежна. В любой момент во дворе могут раздаться уже знакомые ему шаги и голоса, дверь распахнётся, и снова появится страшная троица – два здоровенных обезьяноподобных лба с крупными мясистыми мордами и тонкая, как тростинка, и прекрасная, как видение, красотка с кровожадно горящими глазами и хищной ухмылкой на пунцовых губах…

Дух у него занялся и затмился взгляд при этой мысли. Он непроизвольно дёрнул связанными руками – и неожиданно почувствовал, что они стянуты как будто уже не так крепко, как прежде. Ещё не веря в это, он дёрнул ещё раз. Оказалось, что он не ошибся: верёвка действительно была немного ослаблена. Если раньше она буквально впивалась в кожу, отчего он почти не чувствовал своих рук, то теперь он уже не ощущал такой сильной рези в запястьях и мог двигать кистями. Чем он немедля воспользовался, принявшись, насколько позволяла ему это верёвка, по-прежнему плотно охватывавшая и стискивавшая его руки, что было сил двигать и дёргать ими, стремясь ослабить её охват ещё больше и вырвать их из плена. Делая это, он мысленно благодарил товарища, который, уже умирая, из последних сил, как мог, резал эту верёвку, стараясь дать надежду на спасение хотя бы приятелю. И хоть немного преуспел в этом: острый, как бритва, нож, пусть даже в бессильных, мало на что способных умиравших руках, всё-таки кое-что сделал, рассёкши на верёвке несколько волокон.

И теперь Денис изо всех ещё остававшихся у него скудных сил пытался вырвать руки из чуть ослабевших пут. Все его мысли, желания, устремления сосредоточились на одной этой цели – освободиться, вырваться из неволи во что бы то ни стало. Он раскачивался из стороны в сторону, извивался всем телом, до боли стискивал зубы, хрипел, стонал, матерился – и раз за разом дёргал слабыми, онемелыми руками в страстном стремлении избавиться от проклятой верёвки – единственного, что преграждало ему путь к свободе.

Однако та упорно не поддавалась ему. Всякий раз, когда ему казалось, что он близок к заветной цели, что вот-вот, ещё одно последнее усилие – и он наконец вырвет кисть из не отпускавшего, намертво вцепившегося в неё узла, его ждало разочарование: рука оставалась в плену. Такое близкое, казалось, маячившее перед самыми глазами спасение стало понемногу отдаляться. Его начало охватывать отчаяние. Он понимал, что слишком слаб, обескровлен, измождён. Что, похоже, несмотря на все его усилия, ему не вырваться из смертельных пут.

У него опустились руки. Он прекратил бессмысленные хаотичные движения, от которых не было никакого проку. И просто сидел, согнув спину, повесив голову и уткнувшись пустым, отупелым взглядом в усеянный грязной соломой пол, по которому продолжал ползти в неизвестном направлении серый мышонок. Денис некоторое время следил за ним, и угрюмые, чёрные мысли копошились в его изнурённом, как и весь он, мозгу. Даже этот ничтожный зверёк свободен. Может делать всё, что пожелает, идти туда, куда захочет. А он не может. Ему отказано в этом праве. И преградой для него является не высокая, неприступная стена, перебраться через которую не в человеческих силах, перелететь которую может разве что птица. И не широкий, заполненный мутной водой ров, который невозможно переплыть. И не густые лесные дебри, сквозь которые ни человеку, ни зверю не продраться. Неодолимым препятствием стала для него обычная пеньковая верёвка, к тому же надрезанная, узел которой он, совершенно обессилев, не в состоянии расширить ещё чуть больше. Хоть на сантиметр. Больше и не нужно…

Неизвестно, сколько бы ещё просидел он так в совершенном ступоре, предаваясь безнадёжным, упадочным раздумьям и бродя кругом одурелым, опустошённым взглядом, если бы со двора вновь не донеслись шаги. А может быть, и не шаги, а просто очередной порыв ветра, запутавшегося в листве и произведшего протяжный шелестящий шум. Но Денису почудилось, что это были именно шаги и ничто другое. Тяжёлые, бухающие, как если бы на ногах у шедших были сапоги. Шаги тех, кто шёл убивать его…

Он выпрямился, вскинул голову, напрягся, как натянутая струна, и вперил оцепенелый, немигающий взор в дверь, ожидая, что сейчас она отворится и на пороге появятся убийцы. Правая его рука непроизвольно, конвульсивно, с неведомо откуда взявшейся силой дёрнулась… и выскользнула из стягивавшего её узла!

Денис недоумённо воззрился на собственную кисть, будто не веря, что это действительно его рука. Затем так же автоматически дёрнул левую руку, которая уже совершенно свободно, без всяких усилий, выскользнула из узла. Денис и её оглядел со всех сторон изумлённым взглядом, точно всё ещё не в силах поверить в случившееся. После чего, видимо уверовав наконец в очевидное, принялся разминать и тереть друг о друга посинелые, отёкшие, будто ватные кисти с глубокими багровыми отпечатками от верёвок на запястьях, врезавшихся в кожу почти до кости. Очень скоро застоявшаяся в перетянутых жилах кровь, будто обрадовавшись такой возможности, стремительно побежала по разжавшимся венам, прилила к онемелым ладоням и пальцам, достигнув самых кончиков, где Денис почувствовал лёгкое покалывание. Он невольно улыбнулся, словно возвращению к жизни, этим непередаваемо приятным для него сейчас ощущениям. Затем опустил руки и слегка встряхнул ими, помогая крови быстрее разливаться по венам. Затем вновь поднял их и стал сжимать и разжимать кулаки, с наслаждением чувствуя, как онемение понемногу проходит, и вновь ощущая в руках совсем утраченную было силу.

Но вдруг, будто вспомнив о чём-то, он снова напрягся и устремил встревоженный взгляд на дверь. Воодушевлённый неожиданным освобождением, он совсем забыл об услышанных только что шагах. И теперь вновь стал напряжённо прислушиваться, не раздадутся ли они или ещё какие-нибудь связанные с ними звуки опять.

Однако, сколько ни вслушивался, ничего подобного больше не уловил. Ни шагов, ни голосов. Снаружи доносился лишь шум всё усиливавшегося ветра, раскачивавшего окрестные деревья и волновавшего их густую листву, да отзвуки громыхавшего в отдалении грома. Скорее всего, это была ложная тревога. Вероятно, ему действительно померещилось и никто пока что и не думал идти за ним.

Но это только пока. Эта пауза не могла продлиться чересчур долго. На этот раз шаги лишь почудились ему, но вскоре они раздадутся за дверью на самом деле. Рано или поздно за ним придут, чтобы расправиться с ним тем или иным образом. И тогда ему несдобровать. Тогда – всё, конец…

Взгляд его при этом сам собою обратился на покойного товарища, по-прежнему неотрывно, словно в безмолвном изумлении, глядевшего куда-то ввысь и, наверное, видевшего то, что недоступно взорам живых. И этот пристальный, казалось, прозревавший неведомое взгляд мёртвых глаз пугал Дениса едва ли не так же, как висевшая над ним смертельная угроза. Он улавливал в них и разочарование, и жалобу, и боль, и тихий укор. А потому он поспешил закрыть их.

После чего, разжав холодные, начинавшие коченеть пальцы мертвеца, взял из них нож, которым не так давно полосовала его Лиза, не подозревая, что он же поможет её измученной жертве вырваться на волю. Для этого нужно было лишь разрезать верёвку, опутывавшую ноги Дениса. И он, не медля ни секунды, – он отлично понимал, чем чревато для него малейшее промедление, – принялся за дело. Схватившись за рукоятку обеими руками, которые благодаря восстановленному кровообращению вернули себе некоторую, пусть и совсем скромную, силу, он буквально вгрызся широким блестящим лезвием в толстую прочную верёвку, в несколько обхватов оплетавшую его крепко притиснутые друг к другу лодыжки.

Его упорные, судорожные потуги и отточенное лезвие, с тихим шуршанием рассекавшее одно волокно за другим, сделали своё дело: через пару минут верёвка была разрезана. Денис, тяжело дыша и отирая выступивший на лбу пот, в изнеможении откинулся назад, сразу почувствовав, как много сил отняло у него это последнее яростное усилие. Чтобы прийти в себя и чуть-чуть восстановиться, а заодно чтобы дать время одеревенелым ступням, которых он почти не ощущал, наполниться кровью так же, как только что это было с руками, он некоторое время лежал без движения, полуприкрыв глаза и, как и прежде, чутко улавливая все звуки, долетавшие извне.

Потом, не забывая, как дорога для него каждая секунда, едва ощутив в нижних конечностях уже знакомое покалывание, медленно, не без труда поднялся и, едва передвигая тяжёлые, будто налитые свинцом ноги, пошатываясь и помахивая для удержания равновесия руками, двинулся к двери. На пороге остановился и, опёршись о притолоку, бросил взгляд назад. На крепко врытый в землю пыточный столб, место его мучений, место, где он должен был в нечеловеческих муках умереть. На висевшую на корявом проводке, заросшую пылью и грязью лампочку, озарявшую приглушённым мертвенным полусветом творившиеся здесь жуткие дела. На рассыпанную на утрамбованном земляном полу потемневшую, гнилую, давно утратившую свой первоначальный цвет солому, на которой умирали несчастные истерзанные жертвы, в недобрый час оказавшиеся тут.

И, наконец, на своего друга, лежавшего на этой соломе в спокойной, непринуждённой позе, с выражением лица одновременно умиротворённым и скорбным, как если бы смерть упокоила его, смирила бушевавшие в нём порывы и страсти, но вместе с тем наложила на него неизгладимую печать вечной, неисчерпаемой тоски о так безвременно, нелепо и страшно утраченной жизни, у которой имелись все возможности быть долгой и счастливой. Но, как оказалось, в жизни достаточно сделать всего один неверный шаг, случайно, даже не подозревая ничего дурного, свернуть на нехоженую ухабистую дорогу, и она приведёт тебя к могиле.

Денис качнул головой, будто прощаясь этим кивком с товарищем, и, стиснув в руке нож, открыл дверь и вышел во двор. В лицо ему ударил свежий прохладный ветер, от которого у него, привыкшего к спёртому, застоявшемуся воздуху сарая, захватило дух. Несколько секунд он, преодолевая головокружение и общую слабость, стоял на месте, ворочая глазами кругом и стараясь отдышаться. В объятом тьмой дворе он мало что мог разобрать, и он вскинул взгляд кверху. По растревоженному небу неслись взлохмаченные, местами изорванные буровато-свинцовые тучи – вероятно, те самые, что весь день теснились на краю небосклона, у линии горизонта, будто не отваживаясь омрачить чистое, залитое солнечными лучами небо. И словно лишь ждавшие захода солнца, чтобы вступить в свои права, растечься по небосводу и занять всё его необозримое пространство. В разрывах между быстро скользившими в вышине громадами туч временами показывалась округлая медная луна, бросавшая на погружённую во мрак землю холодные мутноватые отблески.

В свете одного из которых Денис в нескольких метрах от себя увидел большую собаку, показавшуюся ему в неверном лунном сиянии ещё крупнее, склонившуюся над безголовым трупом и погрузившую свою удлинённую морду в чёрный провал, бывший когда-то животом. И сопровождавшую свой обильный нынче ужин довольным урчаньем и чавканьем, которые Денис не услыхал раньше из-за свиста ветра и шума листвы.