Куколка

Лиза тем временем, дрожащая и белая как стена, выбралась из автомобиля и, придерживаясь за неё рукой (в другой руке она держала пачку сигарет и зажигалку, которые, вероятно, нашла в машине), как если бы силы оставили её, сделала несколько неверных шагов вперёд, туда, где стоял Валера, склонив голову и внимательно разглядывая что-то лежавшее на земле, у его ног. Это был лейтенант, верхняя часть туловища которого виднелась из-под бампера. Он был ещё жив. Глаза его были полуоткрыты, подёрнутые тонкой мутной плёнкой, придававшей взгляду отстранённое, потустороннее выражение. На землистом, осунувшемся лице уже лежала тень смерти. Из проломленной груди вырывалось сдавленное, с присвистом дыхание. Очевидно, ему оставалось жить несколько минут, не больше.

Лиза остановилась возле него и устремила в его стремительно меркнувшие, стекленевшие глаза, неотрывный, пронизывающий взгляд которых внушал ей совсем недавно такой страх, высокомерно-уничижительный, сверкавший злобным торжеством взор. Её серые, как пепел, губы презрительно скривились.

– Ну что, мент поганый, взял меня, да? – прошипела она, оскалив зубы, и, не удержавшись, смачно плюнула в бескровное, анемичное лицо умирающего. – Выкуси, гадёныш! Не родился ещё тот мусор, который сможет взять меня. Руки у вас, мразей, коротки! Выследить-то выследили вы нас… уж не знаю как… но большего вам не видать… не видать никогда… Понял ты, урод?! – взвизгнула она, захлебнувшись от ярости и вся заколотившись от лютой, бешеной ненависти.

На лице лейтенанта не отразилось никаких чувств. По-видимому, он уже не слышал её и, возможно, не видел, хотя его глаза по-прежнему были обращены на неё. Его синеватые губы чуть-чуть шелохнулись. Ей показалось на мгновение, будто он хочет сказать ей что-то напоследок. Но вместо этого внутри у него что-то булькнуло, захлюпало, и изо рта хлынула густая чёрная кровь. Голова его запрокинулась, помутившиеся зрачки закатились вверх и стали почти не видны, уступив место белкам. Тело забилось в агонии.

Это зрелище вывело Валеру из владевшего им тупого оцепенения. Очнувшись, он стремглав кинулся в сарай и, спустя мгновение выскочив оттуда с топором в руках, принялся, урча от удовольствия, отделять голову полицейского от туловища. Послышалось тошнотворное чавканье, хруст ломаемых костей, кровь брызнула во все стороны и заструилась по земле ручьём, постепенно впитываемая ею. Мёртвое тело слегка колыхалось в такт ударам, уже не чувствуя боли, а просто пассивно реагируя на грубое внешнее воздействие.

Закончив, Валера, отдуваясь и отерев пот со лба, как после тяжёлой работы, выпрямился, держа в левой руке отрубленную голову и пристально, не отрываясь, как заворожённый, глядя на неё широко раскрытыми горящими глазами, как ребёнок смотрит на раздавленного им дождевого червя. Даже стоявшая рядом Лиза не выдержала долго этой жутковатой картины и, взглянув раз-другой на обезображенные, страшно искажённые, запятнанные кровью черты лейтенанта и особенно его затмившиеся, покрытые смертной мглой глаза, опять по какой-то странной случайности как будто покосившиеся на неё, невольно отвернулась.

В этот момент к ним приблизился Толян с окровавленным ножом в руке и автоматом на плече. Скользнув равнодушным взглядом по мёртвой голове, которой, пуская слюни от восторга, продолжал любоваться Валера, он обратился к Лизе:

– Ну что ж, сеструха, респект тебе! Молодчина! Сделала всё идеально. Продумала до мелочей. Только ты так умеешь.

Лиза устало отмахнулась.

– Какое там «продумала»? – передразнила она. – Я чуть не обосралась от страха. Особенно когда он спросил, чья машина и потребовал документы. Решила, что всё, пиздец нам!

– А по итогу пиздец оказался им, – мрачно усмехнулся Толян, помахав своим заляпанным свежей кровью ножом. – Я, как видишь, тоже маху не дал. Сориентировался мгновенно. Тот щегол даже пикнуть не успел. И «калаш» ему, сердешному, не помог, – прибавил он, похлопав рукой по снятому с убитого полицейского оружию.

В этот миг Валера, видимо вдоволь насладившись очаровавшим его зрелищем, испустил протяжный удовлетворённый рык и, раззявив рот в счастливой улыбке, отшвырнул от себя мёртвую голову, поддав её, будто мяч, ногой. Та отлетела в сторону и, приземлившись, с глухим стуком прокатилась пару метров, чуть подскакивая и понемногу замедляясь.

Все трое проводили её продолжительными взглядами. А затем, точно движимые одной и той же мыслью, перевели их на тело, от которого она была отделена. Повисло долгое, томительное безмолвие. Все задумались. Лишь теперь, когда их возбуждение и боевой пыл стали постепенно угасать и смысл происшедшего начал открываться им во всей полноте, до всех троих, наверное, даже до малоумного Валеры, дошло наконец, что случилось только что, чем это грозит им, какие неизбежные и непредсказуемые последствия это может и будет иметь для них.

– Ну что же, надо признать, плохо наше дело, ребятушки, – после минутного молчания промолвила Лиза с кислой, натянутой усмешкой. – Эти два перца приехали сюда не просто так. Нас вычислили, это очевидно! И если б мы не подсуетились и не сыграли на опережение, всё было бы совсем печально… Хотя и сейчас невесело, – присовокупила она со вздохом и, щёлкнув зажигалкой, закурила.

– Ну, не надо паниковать. Может, всё не так уж плохо, – отозвался Толян с таким выражением, будто пытался уверить в сказанном самого себя. – Мы же так и не узнали, зачем они приехали.

– Так мы уже и не узнаем! – повысив голос, произнесла Лиза и с мелким дробным смешком кивнула на лежавшее у их ног в луже крови обезглавленное тело. – При всём желании. Он вряд ли удовлетворит наше любопытство. Второй тоже… Хотя и без этого всё ясно, – меняя тон, продолжила она, делая короткие нервные затяжки и выпуская дым то ртом, то носом. – Не надо обманывать себя. Они пронюхали! Если и не всё, то хоть что-то. Но и этого вполне достаточно. В таком деле, сам понимаешь, нужно только потянуть за ниточку – и весь клубочек развяжется. И тогда откроется тако-ое!.. – она не договорила и, чуть распахнув глаза, лишь взмахнула рукой.

Толян кивал в такт её словам со своим обычным замкнутым и угрюмым видом. Его крупные, как и всё у него, желваки опять заходили туда-сюда. Обращённый куда-то в сторону взгляд мрачнел по мере того, как происшедшие и предполагаемые события начали выстраиваться в стройную, цельную картину того, что уже случилось и ещё должно было случиться. В картину того, как должна была измениться их жизнь после совершившегося только что. А то, что она неминуемо и радикально изменится, что в ней произойдёт колоссальный, необратимый переворот, с каждой минутой становилось для него всё более ясным. И слова сестры, бывшей для него высшим авторитетом, его идолом, кумиром, средоточием красоты, ума, таланта, всего самого лучшего и совершенного на свете, лишь ещё более убеждали его в этом и делали то, до чего он додумался сам, неоспоримой истиной.

Совершенно иную картину являл собой Валера. Он не участвовал в разговоре, как если бы тема беседы не касалась его или была неинтересна ему. Мысли туго, с немалым трудом ворочались в его большой яйцевидной голове с узким покатым лбом и выпиравшими надбровными дугами, придававшими ему некоторое сходство с орангутангом. Очень скоро заскучав, слушая диалог брата и сестры, он зевнул, мотнул головой, будто стряхивая с себя сонливость, и, помахивая топором, которым он так лихо оттяпал голову у мёртвого лейтенанта, медленно побрёл по двору, рассеянно водя кругом скучающими, бездумными глазами.

Обойдя полицейскую машину, из которой то и дело доносились отрывистые, встревоженные голоса и настойчивые призывы, остававшиеся без ответа, он увидел тёмный собачий силуэт, склонившийся над вторым трупом, распростёртым на пропитанной его кровью земле. Поставив одну лапу на грудь убитого, пёс с жадным урчанием и хлюпаньем обгладывал его лицо, на котором к этому времени уже трудно было различить черты, – вместо них виднелось бесформенное кровавое месиво с белевшими тут и там обнажившимися костями.

Валера, увидев это, довольно заулыбался и затряс головой. Его только что пустой блуждающий взор сосредоточился и заострился, будто примериваясь к новому объекту деятельности. Он шагнул вперёд и негромким окриком отогнал собаку, которая с явной неохотой оторвалась от своего жуткого пира, посторонилась, уступая место хозяину, но не спешила уходить, кружа поблизости, сердито рыча и поскуливая и не отрывая горящего взгляда от растерзанного, уже лишь отдалённо напоминавшего человека мёртвого тела.

– Ты порычи ещё мне тут, лярва, порычи, – ласково проворчал Валера, приближаясь к покойнику и продолжая помахивать топором. – Не лезь поперёд батьки в пекло. Соблюдай… эту… как её? – он запнулся и стал морщить лоб, припоминая слышанное когда-то мудрёное словечко. – Суб… суб-б… нацию… Как же её, стерву?.. Ну лан, хрен с ней. В общем, сперва я душу отведу, а потом уж ты, тварь неразумная, набивай себе брюхо. А то ишь, разлакомилась… Потому как человек – царь природы! – сентенциозно выдал он ещё одну фразу, схваченную им неизвестно где и когда и на этот раз всплывшую в его неверной памяти.

Она, видимо, показалась ему остроумной, так как он весело загоготал и сквозь смех повторил её несколько раз. И, ещё смеясь, остановился над мертвецом и некоторое время смотрел на него с живым, непритворным интересом, с задорным огоньком в глазах, как если бы перед ним был не изуродованный, потерявший всякое сходство с человеком труп, а нечто до крайности симпатичное и любопытное, от чего невозможно оторвать глаз. Наглядевшись вдосталь, он тихо ухнул, вскинул топор на плечо, легко взмахнул им и, склонившись, обрушил его широкое закруглённое лезвие на шею покойника, уже частично изъеденную крепкими собачьими зубами.

Удар оказался настолько точен и силён, что шейные позвонки, раздробленные и раскрошенные им, разошлись в один миг, а голова, будто внезапно ожив, резко дёрнулась и едва не отскочила. Помешали ей сделать это рваные лоскутья кожи – единственное, что ещё соединяло голову с туловищем. Валера парой лёгких ударов устранил это препятствие и, увидев, что голова полностью отделена от остального тела, пнул её ногой в том же направлении, куда он отфутболил недавно голову лейтенанта.

Пёс, волнуясь и скуля, бегавший поблизости и внимательно следивший за действиями хозяина, заметив покатившуюся по земле голову, устремился за ней следом с радостным, восторженным лаем, которому вторил и едва не перекрывал его не менее счастливый и гулкий хохот Валеры, размахивавшего окровавленным топором и слегка приплясывавшего от охватившего его, как и собаку, искреннего, неуёмного восторга.

Лиза и Толян, отвлечённые от своей беседы этими бурными проявлениями радости, человеческой и собачьей, так резко контрастировавшими с окружавшей мрачной, гнетущей обстановкой, взглянули на овчарку, догнавшую катившуюся голову и принявшуюся играть с ней, точно это был самый обычный мяч, затем на не перестававшего хохотать и пританцовывать Валеру и, наконец, друг на друга. Лиза нахмурила брови и скорбно покачала головой.

– Знаешь, я иногда завидую ему, – сказала она. – Как, наверно, хорошо было бы на всю жизнь остаться ребёнком, маленькой девочкой, папиной дочкой. Ни о чём не заботиться и не тревожиться, ни за что не отвечать, ничего не бояться. Веселиться, играться, дурачиться. Смотреть на мир через розовые очки, видеть всё не так, как оно есть на самом деле. Это ли не счастье?

– Это счастье идиотов! – сурово, даже жёстко ответил Толян, серьёзно и твёрдо глядя на неё. – Оно не для нас. Мы с тобой рождены для другого. И мы должны трезво смотреть на этот мир.

– Да, ты прав, – кивнула она, отвечая ему грустным, задумчивым взглядом. – Надо быть сильными. Нельзя опускать руки. Особенно теперь, после того, что случилось. Это уже непоправимо… Впрочем, рано или поздно это должно было произойти. И я была готова к этому… Насколько вообще можно быть готовым к такому…

С середины двора доносились звуки весёлой кутерьмы. Крики, смех, лай. Валера не выдержал искушения и присоединился к своему четвероногому другу, от которого он, по-видимому, недалеко ушёл в умственном отношении. И теперь они, объятые невероятным воодушевлением, вместе катали по песку замызганную, почерневшую мёртвую голову, устроив какой-то дикий, омерзительный футбол, от которого даже Лизе и Толяну стало немного не по себе.

– Вот же придурок! – вырвалось у девушки, невольно отведшей глаза от этого гнусного зрелища. – Нашёл время. Послал бог братца.

– Да чёрт с ним, – отмахнулся Толян. – Пусть развлекается. Чем бы дитя ни тешилось, как говорится. Теперь не до него. Сейчас у нас возникли проблемы поважнее.

Лизино лицо подёрнулось тенью.

– Да уж, важнее некуда… – И, помолчав немного, она вскинула глаза на брата и отчётливо произнесла: – Надо линять!

– И немедленно, – подхватил её мысль Толян. – Сегодня же ночью. Иначе наши дела станут не просто плохи, а очень плохи. Дюжина трупаков на нашем счету уже есть. А теперь, для полноты картины, ещё и двух мусоров завалили. Послужной список хоть куда!

– Но, блин, мы ж не хотели их мочить! – произнесла Лиза с таким изумлённо-невинным выражением, как будто ей и впрямь было невдомёк, как же всё это так получилось. – Они сами виноваты. Сами нарвались. Их никто сюда не звал. А мы не жалуем непрошеных гостей.

На квадратной Толяновой физиономии появилась не очень-то вязавшаяся с ней ироническая усмешка.

– О да! Для ментов это прозвучит очень убедительно. Мы не жалуем непрошеных гостей! А потому отрубаем им бошки и играем ими в футбол.

Лиза, до которой дошёл смысл сказанного ею, усмехнулась сама над собой и приложила ладонь к щеке, будто пригорюнившись.

– Ой, братуша, сама уже не понимаю, что несу! Крыша едет от всего этого. Ум за разум заходит. Мне срочно надо собраться, взять себя в руки, стряхнуть с себя этот морок… Я сильно испугалась. Я до сих пор вся дрожу…

Толян, движимый внезапно вспыхнувшей нежностью, почти умилением, обнял её и привлёк к себе. Её тонкая хрупкая фигурка буквально утонула в его могучих медвежьих объятиях.

– Успокойся, сестрёнка, – непривычным в его устах мягким, задушевным тоном проговорил он. – Всё будет хорошо. Как-нибудь выкрутимся… Деньги у нас есть, машина тоже, да ещё какая. Умчимся так далеко, что никакая мусорня нас не отыщет.

– А дом?

– Всё сожжём! – с нажимом, сквозь зубы произнёс Толян. – И дом, и сараи, и ментовскую тачку. К утру тут останутся одни головешки. И обгорелые трупы. Пусть тогда следаки роются здесь, как черви в навозе. Они мало что найдут.

На глаза у девушки навернулись слёзы.

– Наш дом… – прошептала она, ещё теснее прижимаясь к брату. – Батя построил его собственными руками. И всё остальное… Мы родились, выросли тут… Вот так взять всё и бросить…

Пасмурная усмешка исказила резкие, будто высеченные из гранита Толяновы черты.

– А что ж ты предлагаешь? Остаться здесь и дожидаться легавых? Они приедут, можешь не сомневаться. И очень скоро… Возможно, они уже в пути, – прибавил он, насторожённо прислушиваясь к беспокойным, перебивавшим друг друга голосам, не перестававшим доноситься из полицейского автомобиля. И примолвил вполголоса: – Вишь, уже почуяли недоброе, падлюки… зашевелились.

Лиза, точно не имея сил поверить в то, что должно было случиться, в ожидавшийся крутой поворот в их жизни, ещё более ошеломительный из-за своей внезапности, жалобно, будто упрашивая, бормотала:

– Но как же так?.. Это же просто ужас! В голове не укладывается… Неужели нам придётся бросить всё и уехать неизвестно куда?

– Да. К сожалению, да, – мягко и терпеливо, будто разговаривая с ребёнком, сказал Толян. – И нам надо спешить. Теперь каждая минута на счету. С собой берём только самое необходимое. Ничего лишнего.