По ту сторону обычного

Катеньке почти семь. Скоро в школу. Радостная суета, предвкушение новых друзей, интересных новостей, радостных событий. Молебен перед началом учебного года уже закончился, но девочка не спешит уходить. Она подходит к батюшке и бесцеремонно дергает за рясу:

– Дядя, мне надо вот с ним поговорить! – Безапелляционно заявляет ребенок, тыча пальчиком в икону Спасителя, висящую рядом, но довольно высоко, не достать. Священник удивленно оборачивается, видит устремленные на него огромные детские глаза, полные веры в понимание и надежды на содействие. Он опускается на уровень детских глаз.

– И что же ты хочешь Ему сказать?

– Мама часто плачет. И не говорит почему. Хочу попросить, чтобы Он утешил ее.

– Ты любишь маму?

– Очень…

Священник выпрямляется, подходит к иконе. Крестится, шепчет какую-то молитву… потом снимает икону со стены и ставит на лавку, чтобы Катюшка могла спокойно дотронуться. Девочка подходит к иконе, что-то бормочет. Опускается на колени, уткнувшись лбом в образ. Стоит минуту, пять, десять… Прихожане разошлись, служка гасит свечи, а девочка все стоит у иконы. Родители подходят к ней чтобы увести домой, но батюшка останавливает их.

– Не надо. Ждите.

Подходит к девочке, опускается на колени рядом, но чуть позади, крестится. Девочка не замечает его…

Катерине восемнадцать. Детство официально закончилось. Она сидит в очереди во взрослую поликлинику, вставать на учет. В компьютерной системе очередной сбой и девушку отправили в соседнее здание, выдав медицинскую карту на руки. Катерина торопится, нервничает, но выбора нет, надо покончить с этим сегодня. А завтра… Завтра первый раз в первый… курс. Первый курс престижного вуза, опять новые друзья, задорная студенческая жизнь, безоблачная юность. Бывшая школьная активистка-заводила умеет заражать оптимизмом и уверенностью в успехе. Скорей бы только эта очередь уже двигалась… От скуки девушка решила почитать собственную "историю болезни". Нормальные роды, десятка по Апгар, чуть опережающее развитие… Скукота… Так, а это что? Девочке почти три года, анализы неоднозначны, диагноз… Выговорить это слово Катя не смогла бы и под дулом пистолета. С трудом, по буквам, забила в поисковике на смартфоне и обомлела… Один случай на несколько миллионов. Генетический сбой, вызывающий резкое увеличение температуры, ослабление организма, потери сознания. Смертность 99,9% в первые пять лет болезни. Лечения нет, лекарств нет, только сбивать температуру. И ждать, справится организм или нет. И когда у него больше не станет сил справляться… "Но ведь мне уже восемнадцать?!". Катерина сидела, словно пораженная громом. Так вот почему мама так часто плакала! И папа всегда так быстро куда-то уносил девочку сразу, как только она ослабевала и теряла сознание, думая, что спит. Но как? Девушка с замиранием сердца читает дальше. Анализы ухудшаются раз от раза, приступы все дольше, шансов все меньше. И вдруг провал. Пропуск. Пустота. Полгода никаких записей. Потом анализы. Анализы в норме, комментариев от врачей нет, диагноз не подтверждается, но и не опровергается. Когда это было? Первый класс, ей семь. И снова как удар молнии – "Я же перед школой у иконы стояла!". Воспоминания далекого детства накрыли волной. Поезд, море, горы, папины руки, мамины слезинки, когда девочка просыпалась. Подготовка к школе, молебен, икона… Дальше особых воспоминаний нет, но девушка абсолютно уверена, что мама уже давно не плачет. Да и выглядит, пожалуй, даже получше, чем тогда… Осознание пришло медленно, словно продиралось через топкое болото. Катя даже пропустила свою очередь на прием. Но это не важно. Важно то, что она, почти семилетка тогда, спасла сама себя лишь только тем, что от всей души попросила Спасителя подарить утешение самым дорогим людям на этой земле – родителям…

Что наша жизнь?

Андрей Степанович приложил карточку и прошел через турникет в метро. Свою машину он оставил в автосалоне, производитель решил отозвать ее для устранения каких-то конструктивных ошибок. Факт отзыва еще совсем нового Лексуса несколько омрачил ощущение победы от совершенной накануне сделки. Андрею Степановичу удалось облапошить незадачливого клиента и заключить договор на крайне невыгодных для того условиях. Бизнесмен сошел с эскалатора и брезгливо поморщился. Да, ехать на метро оказалось ошибкой. Вокруг руководителя, привыкшего к лощеным юношам и длинноногим красоткам, почтительно расступавшимся при его приближении, сновали туда-сюда бомжеватого вида граждане. Но идти на попятную было ниже достоинства этого человека и он протиснулся в переполненный вагон. Люди входили и выходили, толкая и пиная одетого с иголочки бизнесмена, явно не вписывающегося в окружение. На лакированном ботинке Marsell уже красовался отпечаток чьего-то сапога, костюм от Armani изрядно помяли, в нос била едкая смесь пота и дешевых духов. Андрей Степанович с трудом достал из кармана носовой платок и прижал к лицу, пытаясь хоть как-то защититься от удушающего амбрэ.

– Посадите его, а то свалится еще, передавит всех тут! – Услышал он за спиной. Моложавая, но безуспешно пытающаяся следить за собой женщина указала мужчине на свободное место, решив, что тому плохо. Бизнесмен и правда неважно себя ощущал, перед глазами начали плыть цветные пятна, голова кружилась, дышать было нечем. Крупные капли пота катились по вискам. Андрей Степанович с трудом уместил свое объемное тело между двух молодых людей, напоминавших исламских террористов. Те недовольно заерзали. Поезд остановился в тоннеле и движение воздуха в вагоне прекратилось окончательно. Бизнесмен безуспешно цеплялся за ускользающее сознание, круги в глазах превратились в сплошную пелену, в которой быстро исчезали люди, сам вагон. Гул голосов становился все тише, удаляясь. Наконец реальность растаяла окончательно, человек перестал ощущать свое тело. Какие-то неясные тени, проявляясь, как изображение на фотокарточке, летали вокруг. Андрей Степанович едва различал их голоса. Тени становились все отчетливее, приобретая очертания странных людей, некоторые были светлее, другие темнее. Голоса тоже зазвучали разборчивее, бизнесмен стал различать слова.

– Предал, обманул, украл. – Говорили темные тени. От них исходили холод, безнадежность, страх.

– Выручил, помог, поддержал. – Отвечали светлые. К этим хотелось прижаться, как в детстве к теплой маминой щеке, ища утешения.

Человек не понимал что происходит. Но вдруг все эти слова обрели ясный, однозначный смысл и перед Андреем Степановичем стали всплывать картины его жизни. Темные тени нападали, бросаясь злыми словами, светлые отбивались добрыми. Темные все яростнее выкрикивали обвинения, а светлые теперь растерянно переглядывались, изредка парируя уже именами близких, родных, знакомых Андрею и не очень людей. Темные явно одерживали победу и человеку стало страшно. Жутко. Он понял, что в случае победы темных ему, человеку, припомнят все, что он сделал. Всех, кого он обдурил, подставил, на ком нажился и кого погубил. И тогда ему… Он даже не мог сказать, что ему будет, но было однозначно понятно – это будет ужасно. Ужасно  настолько, что представить такое невозможно. И конца этому не будет уже никогда. Темные злорадно смеялись, предвкушая добычу. Светлые удрученно молчали. Страх и паника парализовали волю и мысли. Что делать? ЧТО ДЕЛАТЬ??? Неожиданно откуда-то из глубины души, из самых ее потаенных, забытых уголков, прилетела странная, совершенно чуждая доселе и непонятная фраза. Человек не видел выхода. Эта фраза, новая, нигде и никогда раньше не слышанная. Словно кто-то подсказал. Кто-то очень добрый и заботливый.

– Господи, ПОМОГИ!!! – Отчаянный вопль погибающей души. Души, никогда не думавшей ни о чем, кроме себя и богатства. Души, вдруг осознавшей всю безысходность и бессмысленность своего существования…

Удар. Страшный удар сотряс все естество человека. Темные тени испуганно попятились, умолкнув. Светлые почтительно отступили. Еще один удар, резким толчком подкинувший бренное тело. Слепящий, резанувший глаза свет. Андрей Степанович зажмурился, попытался отвернуться от этого безжалостного света. Дикая боль пронзила голову, человек застонал.

– Есть пульс! Давление стабилизируется. Дыхание самостоятельное.

Неяркое солнышко, едва ли не впервые в этом году показавшееся на небосводе, робко гладило по щеке Андрея Степановича. Симпатичное, добротное, но не дорогое пальто. Теплые, удобные, хотя и не модные ботинки. Приближение весны уже ощущается, но на улице еще очень свежо и зябко. Медсестра в больнице как-то обмолвилась, что Пасха в этом году ранняя. Андрей Степанович поглядел на купола и поднял сумку. Небольшую спортивную сумку, с какой обычно ходят на тренировки, наполненную деньгами. Теми деньгами, которые остались после продажи особняка и компании, возврата долгов и компенсаций всем тем, кого он разорил. Шаги давались легко, ноги сами несли в пахнувший ладаном полумрак. Собиравшийся уже уходить батюшка заметил нерешительно топтавшегося на пороге крупного мужчину с сумкой в руках. Подошел, посмотрел в глаза. Андрей Степанович ответил прямым, открытым взглядом, кивнул.

– Минутку. – Тихо сказал священник, отошел куда-то вглубь церкви, но тут же вернулся с книжкой в руках.

– Вот, почитайте. В субботу вечером жду вас тут. А это.. – Кивок в сторону сумки. – Отдайте лучше сиротам. Им нужнее…

Дорога в детство.

Михаил выключил музыку в машине и съехал с асфальта на грунтовку. Его путь пролегал через небольшой поселок Дорофеево на бывшие торфяные разработки, давно заброшенные и превратившиеся в живописные озерца, почему-то называемые местными "карьер". В планах фотографа-любителя было поснимать памятные с детства места, заодно немного поностальгировать, глядя на происходящие изменения. День клонился к вечеру, Михаил рассчитывал сделать несколько красивых кадров заката на фоне прибрежных березок там, где они с отцом уже больше тридцати лет назад ловили рыбу. Медленно двигаясь по деревенской дороге, путешественник оглядывал знакомые окрестности. Вот почта, прекратившая свою работу уже тогда, в Мишкином детстве. А вот магазин, куда они регулярно ездили на велосипедах за хлебом и другими продуктами. Тот самый, в котором Мишка-пацан, стащив у соседки-старушки мелочь, купил себе кучу упаковок сладкого драже. Чувство стыда за детские проделки больно кольнуло уже серьезного мужика, он вспомнил, как боялся, что продавщица расскажет родителям о его покупке, тогда вскроется факт воровства мелочи и его накажут. А потом ему было плохо. То ли от количества съеденного драже, то ли от угрызений совести, то ли от вместе взятого. Мужчине страшно захотелось во всем признаться, попросить прощения, но сделать это было уже невозможно… Вздохнув и произнеся мысленно "простите дурака…", Михаил двинулся дальше через поле, к спуску в карьер. Наезженная дорога закончилась, фотограф поставил машину в сторонке под рябиной и, захватив камеру и штатив, углубился в заросли прибрежного кустарника. Тогда, в прошлом, они с отцом оставляли велосипеды примерно в этом же месте и шли дальше пешком, осторожно раздвигая ветви, чтобы не порвать случайно леску на удочках. Кусты расступились, узкая полоска суши делала поворот, открывая сказочные виды на водную гладь по обе стороны тропинки. Но с погодой Михаилу не повезло, небо затянуло тучами, надеяться на красочный закат не приходилось. Он сделал несколько кадров, особо не надеясь на успех, и вернулся к машине.

Сон на природе, хотя и в тесной машине, сладок и безмятежен. Восход Михаил бездарно проспал. Но впереди его ждали новые воспоминания. Машина тихо шелестела по грунтовке, осенние запахи хвои и прелых листьев проникали в салон через открытое окно и кружили голову. Путешественник выехал из леса, впереди показалось Мануйлово, деревушка, в которой он проводил почти каждое школьное лето. Парочка новых домов на окраине, свежевыкрашенный колодец, знакомый поворот дороги. Михаил припарковал машину у бывшего "своего" домика с новым забором. Домик выглядел ухоженно, но одиноко, чувствовалось, что им давно не пользуются, хотя и поддерживают. Детские воспоминания накатили щемящей сердце волной. Огромная русская печка, разделявшая дом на собственно избу и кухню. Низкий бревенчатый колодец с темной ледяной водой. Соседская девчонка, за которой он тайком подглядывал из окна в ожидании, что она выйдет на улицу. Мальчишки с другого конца деревни, неизменные товарищи по игре в войнушку на опушке леса… Путешественник не стал заходить на теперь уже чужую территорию и пошел по намеченному еще в городе маршруту. Мечеловская. Это название прочно засело в памяти, но что оно означало, какое место так называлось, он не догадался спросить. А теперь больше некого спрашивать. Для Миши это некое место в лесу, вытянутая поляна, обрамленная заросшей кустами речкой Сеньгой с одной стороны и шикарным сосновым бором с другой. На Мечеловской всегда было тихо и тепло, даже в холодный ветреный день. Подосиновики, маслята, белые быстро наполняли корзинку, красные всполохи брусники утоляли жажду и немного голод. Сюда их водил дедушка. Поднимал рано, лишь только светало, шли быстро, по холодку. Выйдя на опушку, перекусывали взятыми из дома вареными яйцами с хлебом и огурцами. До полудня собирали грибы и медленно, аккуратно неся наполненные корзинки, возвращались в деревню…

Путешественник шел легко. Осеннее солнце пригревало, но не жарило, неистребимые жители торфяных болот – комары – перестали беспокоить еще пару недель назад. Михаил прошел Мечеловскую насквозь и вышел к узкоколейке. В далеком прошлом, когда его мама была пятилетней девочкой, по этой дороге ходили поезда до города, а теперь она заржавела, но на удивление практически не заросла. Рельсовое полотно уходило в лес и скрывалось за поворотом. Фотограф опустился на землю под могучей сосной, мягкое осеннее солнышко ласково играло в ветвях, запахи, воспоминания, забытье…

Михаил очнулся от неожиданного паровозного гудка. На рельсах прямо перед ним остановился небольшой поезд. Деревянные вагоны блестели свежей зеленой краской, черные подножки приглашали в поездку. Путешественник поднялся по ребристым ступеням, сел на лакированную скамью у окна. Паровоз звонко свистнул, состав дернулся, лязгнув железной сцепкой, и медленно покатился вперед. За окном проплывали поля, рощи, деревушки. На частых остановках в вагон заходили и выходили люди в старомодных одеждах, рассуждавшие о пятилетках, соцсоревнованиях, линии партии. Постепенно народу становилось все меньше, наконец Михаил остался один в вагоне. Поезд остановился, негромко свистнув. Путешественник помедлил, потом вышел из вагона. Паровоз тут же выпустил облако пара и утащил состав куда-то вдаль. Михаил огляделся. Та же узкоколейка, та же опушка леса. Вот и забытый штатив под сосной. Михаил закинул его за спину и двинулся обратно в деревню, размышляя о странном поезде. Погрузившись в мысли, он не заметил, как добрался до Мануйлово. Вот только машины у домика не было. Не было и нового забора. Зато в руках вместо камеры была корзинка с грибами и перочинный ножик. Михаил открыл калитку.

– Ну что, добытчик, набрал? – Давно забытый голос бабушки согревал теплом и запахом пирогов. – Давай корзинку и иди в баню!

Миша оглядел себя. Черные короткие резиновые сапоги, широковатые, не по размеру, коричневые брюки и синяя рубашка. Именно так он был одет тем далеким летом. Молодая мама полола в огороде грядки, папа колол дрова огромным тяжеленным топором, еще крепкий и здоровый дедушка топил баню. А в зеркале отражалась усталая, но довольная (конечно – самостоятельно набрал грибов!) рожица десятилетнего мальчишки.

– Давай мойся скорее, ужин и спать! Завтра рано подниму, на карьер поедем! – Отец, отложив топор и вытирая пот со лба, заговорщицки подмигнул. Мишка шустро исполнил приказания и провалился в крепкий здоровый детский сон.

Непонятно откуда взявшийся осенью овод больно укусил в верхнюю губу. Михаил дернулся, смахнул злосчастного вампира, открыл глаза. Над головой шумела в вышине крона строевой сосны, рядом лежали камера и штатив, чуть поодаль мутно блестели на солнце рельсы узкоколейки. Фотограф поднялся, тряхнул головой, прогоняя остатки сна. Звенящую тишину осеннего леса нарушил далекий паровозный гудок. Михаил приложил ухо к рельсам и ощутил затихающий стук колес. Поезд, свозивший его в детство, ушел. Ушел, но оставил освеженные теплые воспоминания безмятежного детства. Михаил теперь точно знал, что такой поезд есть. Надо только его дождаться…

Сон

Сегодня мне приснился странный сон. Я даже не уверен, был ли это сон или это было нечто большее, гораздо большее.

Я выпал из времени и пространства. Я был нигде и никогда. И одновременно я был везде и всегда. Я видел сотворение мира и его конец. Я наблюдал каждый момент времени, стоило мне только о нем подумать. Бактерии, динозавры, первые люди, автомобили и полеты к звездам. От этого кружилась голова и захватывало дух. Мне открылось беспредельное знание всего и вся. Было жутко и интересно. Я видел не только ту картину мира, в которой жил, но еще и ту, которая могла бы произойти. Это можно представить, как если бы смотреть на карту дорог – одна ведет в город, другая к морю, третья в поле. С той лишь разницей, что ты можешь пройти ним всем одновременно. Так, я видел не только как Ева откусила от запретного плода, но и то, как она, воспылав «праведным» гневом, отвергла предложение змия и, нажаловавшись Адаму, скрутила пресмыкающееся в узел и швырнула в болото. Правда, потом Адам и Ева все равно были изгнаны из Рая за столь жестокое обращение с творением Божиим. Я видел и вариант, когда Ева просто отвернулась от змия и никто никого из Рая не изгонял. Я видел реальность с войнами и без, видел изувеченную людьми Землю и мировую катастрофу, но видел и то, как люди вовремя остановились и спасли планету и сами себя. Вместе с этим я понимал причины тех или иных событий и вызванные ими последствия. Так, я знал причину ненависти Гитлера к евреям. Все оказалось банально. Знакомый еврей, которому начинающий живописец показал свое произведение, очень резко и негативно отозвался о творении. Обидевшись на всех евреев, а заодно и на славян, Гитлер начал войну. Причиной же столь резкого отзыва было то, что по дороге к Гитлеру того еврея ужалила пчела, отчего у него разболелась рука и испортилось настроение. В другом варианте развития событий погода была чуть более ветреной, пчелы вылетели в другом направлении и тот еврей пришел к Адольфу в спокойном состоянии и дал более сдержанный отзыв. Война не началась. В третьем варианте погода была очень холодной, еврей выпил бокал вина для согрева, отчего пришел в веселое расположение духа и от всей души расхвалил картину. Адольф, воодушевленный похвалой, начал более усердно изучать живопись и в конечном итоге вместо войны мир получил гениального художника. Это лишь маленький и самый простой пример того знания причинно-следственных связей, которое мне открылось. Я знал что, как, когда и где надо сделать, чтобы события пошли по тому или иному сценарию. Правда, было одно НО. Я знал, но я не мог этого сделать. У меня не было силы, не было власти влиять на события. Я был лишь сторонним наблюдателем. Бесправным, бессильным. Совершенно никчемным и никому не нужным. Это было очень страшно и жутко – все знать и понимать, но ничего не мочь. Я закричал от отчаяния и проснулся. В окно ласково светило восходящее солнце, тихо шелестел ветер в листве. До меня медленно доходило, что я уже могу встать, открыть окно пошире, чтобы воздух в комнате стал свежее. Могу прикрыть шторы, чтобы ребенок не проснулся слишком рано от яркого света. Тихое ликование охватило меня от того, что я могу влиять на события! Но что, что надо сделать, чтобы мир стал лучше? Какой дорогой направить своего ребенка, чтобы он был счастлив? Увы, этого я уже не знал. Как и многого другого, что во сне было легко и понятно. Но я точно знал другое – я могу влиять на реальность! Я уже не бессильный и бесправный наблюдатель, я полноправный участник жизни! И от того, что и как я буду делать, зависит очень и очень многое. Да, я могу и скорее всего буду часто ошибаться. Но ошибку можно простить, можно исправить, благодаря ей можно научиться. А раз я могу влиять, значит я нужен! Значит, я не просто так на этой Земле. Мы все здесь не просто так. Не по странной прихоти природы, сложившей бездушные молекулы в живой организм. Мы все здесь по воле Творца. Мы нужны Ему. Ну и, конечно, нужны нашим близким, родным, друзьям. Которые простят нам ошибки, простят что угодно, только не бездействие и равнодушие… Мы нужны…

В переходе метро

Сегодня я случайно стал свидетелем необычного эпизода.

Я возвращался с работы, как обычно, на метро. Поднялся со станции и шел по длинному переходу до своего выхода. Впереди колыхалась живая река такого же рабочего народа, разношерстного, разномастного, но в чем-то неуловимо одинакового. Прямо передо мной, чуть слева, шел молодой парень, может даже подросток. Весь его вид выражал юношеский максимализм вперемешку с пофигизмом, причем я затрудняюсь сказать чего было больше. Широкие, граничащие с нахальством шаги, самоуверенно задранная голова с модными эйрподсами в ушах. Он явно ничего вокруг не замечал, уверенный в своей исключительности. Ну, шел и шел, мне какое дело. Вдруг он резко дернулся вправо, я едва не врезался в него и уже был готов высказать ему пару ласковых о его манере передвижения в многолюдном месте. А парень выдернул один наушник и остановился у тщедушной старушки, торговавшей какими-то мелкими невзрачными яблоками. Может, насобирала падали, может, у самой такие в огороде растут, мне неведомо, но уж больно непрезентабельными были те яблочки. И вот слышу я такой разговор.

– Мать, почем эпплы?

– Чего, сынок? – Не поняла старушка. Парень понял свой промах и исправился.

– Яблочки, говорю, почем?

– А, дык, по десять всего, милок. – Просияла старушка. – Ты на вид-то не смотри, они вкусные, с маво огороду. Надысь вот натрясла немного.

Парень оценивающим взглядом пробежался по явно залежалому товару.

– Сколько у тебя тут?

– Ой, милок.. – Стушевалась старушка. – Я и не знаю… Мабуть, кило три или четыре…

– Так, мать, давай я у тебя это все за полтинник возьму, ок?

– Чегось? – Старушка, похоже, была туговата на ухо.

– Все за пятьдесят отдашь? – Повторил парень громче.

– Ой, милок, конечно, конечно, бери, не пожалеешь, слаадкие! – Затараторила старушка и стала торопливо укладывать убогий урожай в какой-то мятый пакет. Парень протянул сложенную купюру и я заметил, что из-под полтинника едва заметно выглядывала сотня. Я уже хотел было указать парню на его оплошность, но что-то меня остановило. Парень сунул деньги в сморщенную ладонь, легко подхватил пакет и скорым шагом, словно убегая от чего-то, направился к выходу. Я чуть задержался, запнувшись взглядом о почти счастливую бабульку в древнем, многократно заштопанном, но чистеньком плащике, который вряд ли мог согреть тщедушное тело. С трудом догнал парня я уже на улице. Парень оглянулся и, увидев или не увидев что-то свое, как-то неловко, тайком, высыпал практически гнилые яблоки в урну. Обернулся еще раз, удовлетворенно кивнул и пошел дальше. Я не удержался и остановил его.

– Извини, друг, что это было? – Парень сначала не врубился, но, вытащив наушник, все-таки сообразил о чем речь.

– Понимаешь, чувак. – Как-то неожиданно печально произнес юноша. – Яблоки я не ем, вот и выбросил. Тем более такие. Вряд ли кто вообще в здравом уме их даже в руки-то возьмет. А не купить не мог.