Светлая Пасха. Семейное чтение

Ангел скрылся, а Завулон, а Завулон облобызав и оросив слезами радости то место, где стоял этот дивный вестник, вышел из дома и направился ко гробу Господню.

Святая ночь была полна чудных звуков. С беспредельной высоты сиявших миллиардами звезд небес слышалось пение ангелов, прославлявших воскресение Христово, и вся земля тихо, радостно вторила этой дивной небесной песне. «Христос воскрес!» – журчал ручеек. «Христос воскрес!» – шептали виноградники. Каждая былинка в мире, каждый лепесток цветка, сливаясь своим чудным шепотом с гимном вселенной, славили воскресшего Господа. С восторгом внимал Завулон этим звукам святой ночи, и слезы умиления обильно катились из его глаз.

Когда он подходил ко гробу, уже начало светать. Навстречу ему шли апостолы и жены-мироносицы, возвращавшиеся от гроба Господня с выражением святой радости на лицах.

– Отец! – вдруг услышал Завулон позади себя нежный дорогой голос и обернулся.

Перед ним стояла Рахиль.

– Послушай меня, отец! – говорила со слезами на глазах девушка. – Уверуй в Распятого! Истинно говорю тебе: Он Сын Божий.

– Христос воскрес! – радостно воскликнул Завулон, обнимая свою дочь.

С небесной высоты все еще слышалось чудное пение ангелов.

    С. Шонгутский

Неделя сыропустная

Воспоминание Адамова изгнания. Прощеное воскресенье

Заканчивается подготовка к Великому посту Неделей сыропустной, воспоминанием Адамова изгнания, Прощеным воскресеньем. В этот воскресный день Церковь напоминает об изгнании прародителей из рая за непослушание и невоздержание, представляя в утрате ими невинного блаженного состояния достойный предмет для покаянных размышлений во время поста. На Литургии в этот день Церковь благовествует о том, что нужно делать для получения от Бога прощения грехов во время поста, и как должно поститься. Она поучает верующих, что для получения от Бога прощения наших согрешений, нам самим надобно прежде простить ближних, согрешивших против нас. «Аще бо отпущаете человеком согрешения их, отпустит и вам Отец ваш Небесный»[13 - Мф. 6, 14.].

В древние времена египетские пустынники собирались в последний день седмицы сырной для совместной молитвы и, испросив друг у друга прощение и благословение, расходились по окончании вечерни по дебрям и пустыням для уединенных подвигов в продолжении Четыредесятницы. Врата обители закрывались до Недели Ваий (Вербного воскресенья), когда пустынножители возвращались в монастырь.

В последние дни этой седмицы благочестивые христиане по древнему обычаю в знак взаимного примирения и прощения молятся об умерших и посещают друг друга. А в воскресный день христиане совершают благочестивый обычай просить друг у друга прощения грехов, ведомых и неведомых обид стремятся к примирению с враждующими. Поэтому этот день принято называть Прощеным воскресеньем. Вечером в храмах совершается «Чин прощения», после чего верующие получают от духовенства благословение на пост.

Семейное чтение

Два первых дня мироздания

И был первый день жизни человека…

Адам стоял среди рая и озирался. Он весь был полон чувства своего пробудившегося бытия. Самая чистая, безбрежная, юная радость словно ходила в нем волнами.

Все было прекрасно вокруг него, и все было прекрасно в нем самом.

Непорочное голубое небо, в котором не показывалось еще ни одной тучки, переливалось темной бирюзой. И ласковые, нежные, смеющиеся солнечные лучи, весело переплетаясь в воздухе, ныряли в нем, золотя его своими отсветами, пронизывая его блестящими стрелами, пробегая то целыми снопами, то отдельными нитями… Был какой-то безбрежный праздник в этом благовонном воздухе, в беспредельном пространстве между небом и землей.

И вместе с небом ликовала земля…

Это был какой-то праздник свежей яркой зелени, на которой подсыхали последние капли алмазной росы. Неизреченная красота стояла и над мягкими очертаниями далеких синеющих гор, и над голубою хрустальностью извилистых ручьев, и над лужайками между прозрачными рощами, и над всей общей картиной.

Деревья стояли разбросанные тут и там – то в одиноком величии, широко-широко раскинув свои могучие ветви, то дружными толпами, образуя приютные леса… Над жемчужным ковром травы поднимались разноцветные цветы, тихо сияя своими шапочками, чашечками, колокольчиками, лепестками разных затейливых видов. И, как живой нерукотворный аромат, поднималось от них к небу благоухание…

И, словно улыбаясь этому синему, белому, лиловому, красному, желтому, фиолетовому смеху празднично красовавшихся цветов, с плодовых деревьев блистали янтарные, с румянцем яблоки, золотые апельсины, разноцветные на кустах своих ягоды.

Птицы разнообразной окраски весело перепархивали с ветки на ветку, с дерева на дерево, сверкая своими перьями. Павлин, сияя великолепием синего и зеленого сверкания, стоял, распустив на солнце свой хвост, и из чащи листьев невидимые птицы оглашали воздух счастливым пением.

И сколько зверья самых разнообразных видов предавалось среди этой торжествующей природы безотчетному веселому ликованию.

Там, на далеком пригорке, виднелись грандиозные очертания гнавшихся друг за другом ланей. На опушке леса задумчиво стоял олень, подымая высоко к небу прекрасные рога свои. Стройный жираф объедал листья с высоких ветвей, и потревоженная белка с приведенной ею в движение ветви решительно и быстро прыгала на другое дерево… Где-то там, вдали слышался топот резвящегося табуна быстроногих коней, и громадные черные фигуры слонов с их тонкими хоботами странно выделялись на общем зеленом фоне, рядом с полосатыми увертливыми тиграми и желтыми могучими львами. И все это, – от быстрых блестящих бабочек, легко порхавших над лугами, от блестящих жуков, с резким жужжанием разрезавших воздух, до тяжело переступавшего крупного зверя, – было полно громадной беспричинной радости. Всяким проявлением жизни своей, этим своим сверканием на солнце, разнообразнейшими голосами своими – вся эта тварь согласно прославляла своего Творца.

И ею безотчетно любовался, ей изумлялся, на нее радовался поставленный царем над этим животным царством и над всей природой…

Он чувствовал и это небо, которое сияло ему своей кроткой голубизной, пророча, обещая ему бесконечное счастье, ничем не нарушаемое благоденствие, вечно свежие, вечно обновляющиеся радости. Он чувствовал и эти невыразимо прекрасные очертания окружавшего его нового мира, это слияние на горизонте неба и земли, эти синие, задумчиво синеющие там, вдали горы, и прелесть этих алмазных капель росы, и свежесть зелени, яркость цветов, голос птиц, несшийся к небу, игру водяных струй в ручье, сверкание созревшего плода из чащи листьев… Он чувствовал все, что было вокруг, что жило и радовалось, словно посылая из себя в его душу ту же радость, широкую безотчетную радость бытия…

И он словно ждал еще чего-то…

Кроме тех красот, которые обещались изумить его, когда он их увидит и которые пока скрывались за пологом этих лесов, за загородью этих синеющих гор – кроме всего этого видимого, которое должно было открыться ему и возрадовать его, он чувствовал еще Кого-то отсутствующего.

Эта душу восхищающая, трогающая, побеждающая красота, все эти раздававшиеся вокруг него звуки, никого еще не называя, говорили ему о Ком-то великом, от Кого все это изошло…

И чем больше изумлялся он всему, что он видел, чем сильнее разгорался в взволнованной груди его восторг, чем слаще неслось с деревьев пение птиц, и чем пахучей благоухали цветы, тем сильнее было ожидание Адама…

Солнце в небе засверкало еще ярче, и как-то победней полились на землю его лучи, и цветы в изнеможении счастья преклонили свои главы, и тише стало журчанье ручья. Остановился бег коня, несшегося вперед с развивающейся гривой…

Раздался легкий шорох шагов, и к созданному человеку сошло Божество, чтобы открыться ему и увенчать его счастье верховным блаженством.

И не было там времени, в этом райском блаженстве, и не должно было быть ему конца.

Но человек изменил Богу, был изгнан из рая. И тогда изменила ему, вышедшему из повиновения Богу, вся природа, до того подвластная ему и окружавшая его своей заботой.

«Тернии и волчцы» стала произрастать земля. Стихии стали враждовать с человеком. Дикие звери осмелились нападать на него и вредить ему. Как-то помрачилась в красоте своей природа, и человек жил в глубокой печали.

И то, что составляло верх несчастья его, – было разлучение с Богом. Бог скрыл от человека лицо Свое, и человек жил в отчуждении…

Так текли годы, века, тысячелетия в этой великой неизменяемой скорби. И единственным лучом, светившим этим страждущим поколениям, была смутная надежда на Искупителя. Неистребимо жило в душах людей воспоминание о райской жизни. Никакие условия счастья, никакие удачи не давали глубоким душам полного удовлетворения. Все чувствовалось, насколько это ничтожное, скоро гибнущее, призрачное счастье ниже того незабываемого полного, совершенного блаженства. И люди томились, томились…

И страшный призрак смерти отравлял всякую радость. Когда сердце человеческое билось новой беззаветной любовью, вдруг страшный голос изнутри нашептывал короткое громкое слово: «Умрете».

И было горе, и был страх, и была тоска…

И Бог казался далеким, недоступным, и мольбы, к Нему славшиеся, словно падали обратно на землю, не пробив того каменного безответного свода, каким представлялось небо.

* * *

…Христос отстрадал.

Над опустевшей Голгофой носились еще грозные призраки.

Словно высилось еще древо креста, и на нем, молитвенно распростерши пронзенные руки, покорно страдал Искупитель.

В воздухе еще словно звучали роковые удары молота, пробивавшего гвоздями руки и ноги распинаемого Бога, и под напором невыносимой муки вырывавшиеся из запекшихся уст вопли: «Боже, Боже, зачем Ты оставил Меня» и ужасающее: «Стражду!», и предсмертное: «Отче, в руки Твои предаю дух Мой!».

А тело Богочеловека уже лежало во «гробе нове», в саду Иосифа Аримафейского, умащенное благовониями, повитое погребальными пеленами. И великая тайна вместе с тяжелым камнем за печатями заключала вход в погребальную пещеру.

Смятенные ученики, потерпев крушение своей веры в земное торжество Христа, мучимые раскаянием за то, что оставили Его одного в часы суда, унижения и распятия, скорбели невыразимо.