Дважды оглядываясь. Роман

– Ну, приходится претворятся нормальным. Я не знаю… а чем я должен заниматься? Сидеть на неудобном стульчике без спинки у фортепиано в полупустом джаз-клубе и часами перебирать клавиши Корга с органными бэнками под жиденькие аплодисменты гостей ценителей посложнее?

А рядом на сцене мои лучшие друзья. Такие же потерянные по жизни, сонные, живущие в убитых, необставленных, затрапезных комнатушках люди. И наши матери считают нас кончеными, стесняясь рассказывать о нас подругам.

Марк открыл рот, чтобы забить еще пару гвоздей в гроб своего творческого альтер-эго, и замер. Ани до сих пор нет дома. Он напрочь забыл о ней. Она говорила, что задержится на полчасика. Телефон показывал полночь. Даже не написала.

– Что такое, Марк?

Неприятный спазм ударил под дых. В груди кольнуло чувством страха, как бывает в детстве, когда понимаешь, как убрел далеко от дома и не помнишь, как возвращаться. Марк вышел в коридор и механически набрал ее номер. Пять гудков, шесть гудков. Наконец, она взяла трубку и коротко ответила: «Буду через двадцать минут, захожу в метро». Отключилась. Да ну а что я паникую? Ну, задержалась. Сейчас, наверняка, расскажет.

– Что случилось? – переспросила Ника.

– Все в порядке, – отмахнулся Марк.

Беседа продолжалась, но он пропускал половину слов мимо ушей. Никак не избавиться от беспричинных чувств, особенно когда это мерзкое чувство тревоги. И это не первый раз. Неделю назад она также пропала часа на четыре-три. Тайные свиданки?

Кое-как он протерпел 20 минут, и еще 20. Аня все не приходила. Марк сделал над собой усилие, чтобы не звонить. Ему хотелось, чтобы она знала, что он взвинчен и ведет счет на минуты, но показать себя испуганным и слабым он не мог.

Ключ хрустнул в личине час спустя. Он не сдержался, вышел к ней. Бросив беглый взгляд и убедившись, что Марк скорее растерян, чем зол, она спокойно стянула «луноходики», мельком поздоровалась с гостями, которые совсем раскисли на полу, и скрылась в ванной, ничего не сказав.

Вы чего в такой темноте сидите? Аня зажгла противный верхний свет. Первое, что она увидела, – пустые бутылки, обертки от шоколадок, стол в табачной трухе с раскиданными по нему раста-причиндалами. Кое-где винные кляксы и пепел. Диванный плед, подушки на полу. Она набрала воды в чайник, щелкнула кнопку и ушла в комнату.

– Прости, я встречалась с другом, – шепнула она Марку. – Подумала, зачем буду вам мешать?

Приторный, высокомерный тон – это хуже привычки разжевывать свои мотивы. За ним с неизбежностью следует мгновенный семейный скандал без я-высказываний, а с что ни на есть переходом на личности. В руках она держала телефон и печатала. Это что, месть такая? Какая-то новая игра? Марк ждал, что она скажет дальше. Какой еще друг в три часа ночи?

Похоже, она и не думала объясняться. Допечатала свою депешу и мягенько спросила, когда уйдут твои гости, мол, устала. С акцентом на слове «твои». В эту секунду Фил выронил бокал с вином – дзиньк. Попало на диван. Не отстирывается? Да ничего он темный, высохнет. Какой бы эта тайная встреча с другом не была, она явно придала ей уверенности. Когда уйдут «твои друзья»?

Марка двигался от обескураженности к бешенству, но не кратчайшим путем, а через районы острейшего саспенса. Да с кем ты там переписываешься? Он оказался настолько не подготовлен к ее дерзости, что не мог найтись. Раньше она так себя не вела.

– Ты могла позвонить?

– Ну, ты тоже мог. Я знала, что ты с друзьями. Че дергать?

– Дергать? – ехидным тоном повторил Марк. – Мы ведь договаривались, я ждал тебя, ей!

Аня, наконец, запеленговала, что он готов к жесткому разговору. Поправив волосы и пробежав глазами по углам, она решила сбавить обороты. Ей ни к чему разбор полетов среди ночи. Нет-нет, не сегодня. Марк резко встал. Пора выпроваживать всех по домам.

Объяснять ничего не пришлось. Когда он вернулся в кухню, Ника и Фил стояли на ногах. Темо потягивался. Марк без слов развел руками. Отлично посидели, надо бы повторить. Ника из коридора махнула на прощание Ане, остальные крикнули, целоваться никто не полез.

Марк только успел сказать, что это пиздец какое странное поведение с ее стороны и она явно чего-то не договаривает, как Аня сделала шаг вперед и крепко обняла его. Было ли это извинением или уловкой – он не понял, не видел ее лица.

А, может, ревнует к Нике? Осадок после того злосчастного двойного свиданья?

– Нам надо сменить обстановку, – наконец, заговорил Марк, наклонившись к ней. – Уедем на выходных в какой-то подмосковные сателлит? Номер для новобрачных, сырники на завтрак, настоящий лес?

Она ответила, когда они уже лежали в постели. Да, но только не на этих выходных. У нее, видите ли, опять важная встреча. Перенести нельзя.

Очевидно, она лжет. Зачем так долго думать? Если действительно есть план на выходные, говори сразу. Пытается показать, что я могу ее потерять?

Марк повернулся на другой бок. Сна ни в одном глазу. Ноготь на ноге цеплялся за простыню, как же бесит. Он дотянулся до него рукой и попытался отодрать.

***

«Мой дорогой Марчелло!

В Мюнхене пятый день по-библейски дождит и от этого просто раскалывается голова. Намотала на лоб тряпку и хожу по дому. Оно так слегка сдавливает виски и ничего, заодно и голову можно не мыть. Арабы все-таки знали толк в медицине. От них много чего осталось. Хотя в итоге все проебали, как и евреи. Ездят теперь к фрицам лечиться.

Недавно меня скрутила волна из отвратительной смеси зависти, тоски и ущербности. Моя старая знакомая, первая немецкая подружка, лишившая меня ментальной девственности, спустя 6 лет написала мне в фейсбук. Я полистала ее профиль и взгрустнула. Она такая классная. Училась в Лондоне. Защитила диссер в Берлине. Дважды была в Индии подолгу. Год в Ирландии. В самом начале, когда нам было по 22, это я громче всех раскрывала рот: мы должны изменить мир. И где теперь эти евреи? Кристина вооона где, а я в говне. Да еще и в чужом. Конечно, у меня никогда не было поддержки. Но для меня почему-то аргументы эти слабые, как струйка гонорейщика. Очень грустно. Грустно очень.

Все дни думаю о своей несчастной жизни. (От этого, наверно, и голова болит.) Мне 36, нет места кораблю. Мой цветок никто слезами окропить не хочет. Вернее, хочет, конечно. Но не тот, чьи слезы сладки. И все в том же духе. Я несчастна. Впрочем, это от неустроенности. Как ты тогда писал: «Душа – гнилая груша, нечего даже обрезать. Надо выкидывать целиком». Вчера еще муж сестры сказал, что скучает по прежней сумасшедшей Лелечке, творческой и безбашенной. Как посмел? Я разозлилась, потому что процесс натягивания на себя лямок ответственности и взрослости меня и так тяготит. И когда мне показалось, что вот уже почти можно почувствовать себя сознательной, он мне заявляет такую мерзость. Вы мужики вечно против шерсти.

Со всеми своими самцами опять поругалась. Надоели в который раз. Пошли в пизду. (Ох, не повторить бы судьбу Настасьи Филипповны). Тот страдающей депрессией двадцативосьмилетний итальянец из Турина, о котором я писала, еще вертится на большой орбите. Даже смешно. До сих пор пишет, моя прекрасная Бавария. (Так Ева Браун называла секретаршу Гитлера). Только вот сам итальянец совсем не тот. Где именье, где вода? Честно сказать, не очень понимаю, чего он приблудился. У них ведь холухи-гастарбайтерши, да и итальянки огого, темпераментные, курят в мундштуках. А я, кстати, мучаюсь, что не могу бросить (надо влюбиться). Может на контрасте? Впрочем, что за комплексы. А то как брюнетка завидует голубоглазой блондинке и покупает синие контактные линзы. Мы иностранцев никогда их не поймем, не познаем – я это еще со своим хорватом поняла. Они – продукт другой среды. И дети, о Боже, какие же они дети! Во истину, евреи – самый древний народ.

Короче, расстроилась и решила звякнуть бывшему. А он, падла, таким спокойным голосом со мной говорил, что я сразу поняла, снова кого-то нашел! Я-то думала, ему и вправду понравился мой римский профиль, ямочки – все остальное, за что я сама, будь я мужчиной, могла бы себя любить.

А вообще еще, знаешь, – странные вещи открываются. У него была пара друзей педиков – постоянно их вспоминаю. Прям кладезь знаний о жизни. Я по ним пронаблюдала, например, вот какую вещь. Мы, оба пола, мужчины и женщины насколько привыкли к тому, что мы разные, что чувствуем себя в этом конфликте очень комфортно. Когда же пол одинаков – невозможно сказать «да кто поймет этих мужиков?» или «ну, баба, что с нее взять»?! У гомов этого нет и все непонятки разбираются на месте досконально. Полное отсутствие стереотипов! Впрочем, едва ли стоит обобщать. Может, только эти двое такие продуманы. Но факт остается фактом. По ним скучаю больше, чем по бывшему. Вы, мужчины, исчезаете, уходите, улетаете, убегаете. И делая это, так и не узнаете главного о женщинах. Как жаль.

Даже анализировала себя с косяком. Ушло два грамма. Пришла к выводу, что мне просто не удается до конца раскрыть партнеров. У меня все в антифазе. В начале знакомства, когда я чувственна и открыта, хочу бесед и рыцарских поступков, – им нужен только секс. Не успели узнать, чем я занимаюсь, а уже мысленно пристраивают член нам в рот. А потом, когда я привыкаю, раскрываюсь и начинаю спокойно заявлять потребность – они начинают лить сопли о тяжелой судьбе и секс куда-то девается. Причем считается, что вторая часть – это уже как бы сами отношения. А когда трезво анализируешь, получается, их как таковых и не было. Ах, Марик, любила ли я кого-то в этой инкарнации? Любовь требует душевной чистоты. У меня ее нет! Я – старая, циничная стерва. Чего лукавить, хочу чтобы меня крепко схватили за зад и выволокли со шлепками и в меру сильным хватанием за волосы. Чуть-чуть сада-маза – следующая ступень шао-линя после покусываний.

Чего же я хочу? Меня тут снова потянуло в зимние горы и леса. Размышлять, фотографировать замерзшие ручьи. Твой джаз – это совсем другое, я этого не понимаю. Хотя если прижмет, могла бы подстроиться. Ты вот сохнешь по своей капризной Катерине. А она пустая, я тебе как баба говорю. Ничего в ней нет. Еще и кожа плохая, судя по фото. Все женщины об одном: любыми способами выйти замуж, сесть на шею и продолжиться. Остальное только маяние и результат неудачной эволюционной мутации с протекающей крышей. Она еще прибежит, вот увидишь. У баб есть такая отложенная функция в поисках тепла и ласки вдруг вспоминать про тех, кто был к ним добр. Другой вопрос – ты ее не примешь. Умные животные иногда делают друг другу больно ради игр, но она перегибает. В ней живет страх, надо копать, откуда и что. Хотя сосала бы, наверно, технично. В наше время на заводе профессионала найти сложно. Омочим же рукава наших кимоно слезами!

Я бы хотела быть мужчиной. Вы – другая история. Вечно озабоченные конкуренцией и комплексом неполноценности в разных вариантах. По типу у кого член больше. Ах, ничего нового, мон шэр. Только лес со временем становится все более непроходим. Подкапливается хронь, нервяки, расстройства. Зубы! Штифты, коронки, костная ткань, парадонтит, – все дорого! Парус чинить не хочется. Сидишь себе и смотришь как другие потихоньку движутся в своих направлениях, так надменно норовя задеть тебя бортом. Ждут ли нас там волшебные солнечные острова, самаритянки, спелые папаи?

Ходила намедни в лесбийский сексшоп. Закупилась дорого и со вкусом. Сначала стеснялась. Выбирала подруге лесбе, точнее – помогала советом. Всякие набалдашники и жужжалки с дистанционным управлением. Почему-то все время в голове вертелся Terminator Rising. А потом влюбилась – в белый, перламутровый, изысканной формы, сделан будто для меня. Правда все китайское. Представляю фабрику вибраторов под Гуаньчжоу, перестроенную из военного завода. В общем – купила. И с гордостью сообщила немецким друзьям, что моя интеграция в немецкое общество завершена. Пришла домой, всплакнула. Будто под одиночеством подпись поставила. Потом начала ржать. Вибратор так и лежит до лучших времен. Даже дала ему имя. Тебе не буду говорить, а то выстебешь. Имя моей первой любви. Ох, все же бабы сентиментальны под любым слоем дерьма. Когда засыпаю и вспоминаю, что он в полуметре от меня, лежит в шухлядке, – сразу фантазии плещут. Представляю половой акт в стиле оргий Кубрика в «Eyes Wide Shot» только с реквизитом, неграми, пони и в присутствии гостей. В конце – исполин кончает и втирает сперму рыжей бабе в волосы. Зрителям противно, но никто не в силах отвернуться. Эх, до просветления еще далеко.

Тут еще ржачная история приключилась. Была на гриле в честь дня рождения хорошего приятеля, настоящего тирольца. Обычно такие мероприятия скучны, и я занимаюсь тем, что задрачиваю туземцев. Хотя и это надоело. В этот раз были два ГДР-овца, которые ненавидят местный типично баварский империализм. Вспомнили «Ну, погоди», дедушку мороза и пионерские лагеря. Меня, естественно, понесло в просвещение масс с кайфом от ублажения своих комплексов. Однако, вернемся к косякам. Этот тирольский Патрик, которого я весь вечер называла Павликом, явно неровно ко мне дышит и, должна признать, за последнее время так раскачал торс, и вообще весь такой экстремал и летчик (хотя профиль совершенно не мой) был весьма заботлив и даже для снятия вселенского напряжения раздобылся травкой. Впрочем, и это стандартно. Еще там присутствовал некий Дженс, твою мать, чувак, который хочет обзавестись девушкой, чтобы быть как все. Зрелище хуже бабского в подобной ситуации. Естественно, он завизировал сингла в моей скромной персоне и пошел свиньей, но как-то не особо удачно, хотя и не нагло. Не тренировано что ли. Тут тирольский Павлик достает комок гаша. У меня в голове эхолотом проплывают мысли Дженса: вот сейчас долбану, релаксну, будет легче замолаживать. О, горе Дженсу. После первой же хапки он завис как зимний желудь на ветке и до конца вечера ровным счетом ничего с этим поделать не мог. Как эмпат, я видела время и пространство его глазами: сожаление, что вот оно, ускользает из рук баба, надо же что-то предпринять, причем все это в slow motion. После двух предложений, произнесенных в течение 20 минут, он тушевался, извинялся и говорил, что потерял нить. Когда его наконец попустило, он попросил светлого пива, сделал пару глотков и немного очухался. Этим баварцам, пиво – просто живая вода какая-то. И обрадовавшись ложному ощущению возвращения сознания выдал фразу: уф, ну меня и вспучило! Тут же понял, что сказал, засмущался и пересел подальше. Знаешь как это сложно, когда человеколюбие и ржач сходятся в тебе волнами? Что поделать, секс из жалости – не мое. Будучи в прекрасном расположении, перед уходом спела для немецких гостей «Катюшу».

Что я все о себе, да о себе? Несколько раз перечитывала то твое письмо про Катерину. И всякий раз меня посещало ощущение ирреальности твоей любви. Ты то как одуревший от голода медведь щемишься за ней по метафизическим лесам своих фобий, то как Экзюпери после крушения самолета равнодушно умираешь от самотерзаний в равнодушных марокканских пустынях. Форма твоей кастрюльки нестандартна и сложно подобрать крышечку. Ты многое осознаешь и контролируешь, но на инстинкте у любого возникает сбой. Вот хлам и валится из подсознанья. Все эти любовные обломы создают для тебя как для творческой личности питательную среду. Более того, мне сдается, ты смакуешь свое страдание! Здесь на лицо какая-то хитрая смесь из комплексов, которые дают легкий эмоциональный инфантилизм, и избегания. Неуверенность в себе, гиперрефлексия, умеренный нарциссизм – вот это все. Ты утонченка-усложненка, проникновенный и умный и при этом не слюнтяй и не педик (боже, это так здорово! И так редко!), но ты потерян. Ты вечно в сфинксах, фантазмах и ветряных мельницах, вечно в болезненном недовольстве собой, которое тут же переносится на недовольство всей жизнью – и где-то здесь ты тонешь. Мне это ох как нравится. И я уверена, нравится вимногим телочкам. Поэтому не могу однозначно сказать, что строит исправлять. Но это со стороны, мы не пара, и я на безопасном расстоянии от твоих загонов. А каково внутри – не могу знать. Как бы то ни было, мой рецепт – напихать в рот первой встречной малолетке. Худое бледное тело, большая грудь, наивное личико. Ведь ты пойми, важно, чтобы любовь была вначале. Пусть дальше трэш, измены, грязь. Но вначале важно голубое небо, сладенько, с душой. Иначе что потом вспоминать? Поэтому забывай про Катерину, забывай!

П. С. У меня кактус расцвел, и это не метафора! Пять лет назад сестра отказалась его пересаживать. Думала, сдох. Вот разродился двумя огромными цветками. А я, знаешь ли, слежу за ним как за источником примет. Переезжает со мной из квартиры в квартиру. Так что жди хороших новостей в следующем письме! Мы с Кацумото делаем тебе ручкой! Не бзди, все распетляем и заживем! Пиши мне!

Твоя такая разная и дружески любящая тебя Леля!»

Марк закончил читать и замер в кресле. На лице лежала задумчивая улыбка.

Некоторые потайные ячейки в нашем мозгу можно открыть как банковские ячейки только двумя ключами. Один у тебя, другой – у одного из друзей. Когда в нашем распоряжении неожиданно оказывается второй ключ, открывается дальнее воспоминание, как новый фрагмент большой карты. Он вдруг связывает разрозненные участки памяти и проводит нас чуть дальше вглубь, к следующему темному пятну, где нам вновь потребуется другой и его ключ. Увы, нельзя знать заранее, с кем и когда мы его найдем.

Как много утекло с прошлого письма. Читая ее отповедь о неудачных отношениях с Катериной, Марк понял, как отдалился от них за непродолжительное время отношений с Аней. Джоинт оказывается, еще держал. Эти инди-куши вечно такие долгоиграющие из-за большой концентрации сативы. Он вглядывался в черноту комнаты, в то место, где спала Аня и испытывал необъяснимый прилив нежности и благодарности к ней. Парадокс. Она делает ему больно, а он впервые за почти три месяца их отношений осознает: теперь она его женщина. Жизнь с ней – и есть его жизнь.

Тело ощущает влагу, когда погружается в нее. Когда тело целиком в воде – ощущения среды нет. Ощущение сменяется состоянием. Надо начать шевелиться, чтобы ощутить её вновь. Равно также и с чувствами. Мы ощущаем, как влюбляемся и втягиваемся в связь с новым человеком. Однако внутри этой связи – шевелений, свидетельств окружающей среды не так много, будто бы фокус разворачивается изнутри связи (где мы оба) вовне (где остался остальной мир). И только в тот момент, когда мы решаем устремиться вовне, чуть надорвать союз, достигнутой состояние (гомеостаз наших отношений с женщиной) нарушается, прорывает оболочку и через ее бреши внешнее потоком вхлынывает вовнутрь, отрезвляя нас и сравнивая атмосферу в отношениях и вне их, возвращая нас в объективный мир.

Аня высунула голову из-под одеяла и спросила, который час. Она проспала около двадцати минут.

– Пожалуйста, принеси мне стакан воды. Нехолодной.

***

Офисный коридор с неприятным кварцеватым светом вел к «водопою», небольшому тамбуру в конце этажа, где стояли очистные баллоны для фильтрации воды, похожие на микро-ядерный реактор. У водопоя кишела жизнь. Особенно, когда наступало время пить чай: первый раз между завтраком и обедом, чтобы очухаться от утренней дремоты, и второй раз классический файв-оклок, чтобы убить время до окончания рабочего дня.