Лесная тропинка до храма

Дневник Эмили, его матери.

Когда становилось совсем невыносимо – Альберт вгрызался в скругленные буквы и неровно пляшущие строки. По страничке в месяц. Чтобы растянуть на подольше…

Внезапный порыв ветра разворошил бумагу и вытряхнул закладку – дубовый лист.

Альберт сел на корточки, подобрал листок и взял в руки дневник. Нужно вернуть закладку туда, где она лежала.

– Это читал, – он пролистнул страницу с записями о проданных мандаринах и корице, потом страницу с воспоминаниями о первом выходе в море, хотел уж было засунуть листок в любое место и закрыть дневник, но одна из страниц привлекла внимание.

Альберт, сощурившись, принялся вчитываться в треморное танго букв.

«Дата: 13 июня. 1823 год.

Я не могу больше выносить это. Уже семь чертовых лет, каждый раз, когда закрываю глаза – вижу всполохи огня, чувствую жар на щеках и резь в глазах. Карл говорит, что ему очень помогло вылить мысли на бумагу. Я попробую.

Мне было семнадцать, когда это случилось.

По всей деревне уже месяц как шел странный слух – что видели труп огромной шестиногой лани. Настолько большой, что вода вышла из берегов, когда люди попытались сплавить ее по реке, чтобы не накликать ворон. Но что еще хуже – вороны, охочие до свежего мяса, даже не притронулись к… этому. Сначала я смеялась и думала, что люди все придумали – у нас такое любили, разыгрывать.

Но через две недели земля затряслась, заходила ходуном.

Мне было так страшно, когда стены дома начали рушиться.

По улицам тогда ходил один из местных цыган – на нем было разноцветное тряпье, в ухе огромная серьга, в руках – гитара. А глаза безумные, будто кукольные. Он кричал, что люди из Ордена Очищения убили нашего бога.

Мне хотелось схватить его за шкирку и встряхнуть, как следует. Люди из Ордена – наше спасение, а не шарлатаны, которые скитаются по городам и просят мелочь. Какая глупость! Я была уверена, что орденцы спасают нас от катаклизмов и помогают всем, даже беднякам и деревенщине!

Цыган погиб первым. На него обрушилась стена одного из домов.

Крик моей подруги я не забуду никогда – она, вопя от ужаса, показывала на ближайшую нашу гору, Дунаджото. Эта гора испокон веков дарила нам плодородную черную землю, которая растила фрукты и овощи.

Сейчас с Дунаджото текла обжигающе-красная масса, а сама гора плевалась яркими всполохами.

Я чувствовала этот жар, когда пыталась вывести старух и детей из разваливающихся домов. Дышать было нечем. Я так боялась умереть.

Нас увозили на заговоренных лодках. Я проснулась от того, что Карл тряс меня – хотел удостовериться, что я жива. И напоить холодной водой.

Первые несколько дней я бредила и плакала, у меня была лихорадка.

Но я точно помню, как мой будущий муж встал за штурвал, одернул плащ и злобно сказал: «Эти орденские сволочи готовы пожертвовать чем угодно во имя своей призрачной цели».

Карл был прав. Мне становилось лучше.

На этом обрываю запись. Надеюсь, когда Альберт подрастет, он не сильно испугается этого отрывка».

Берт выдохнул.

Запись – тринадцатилетней давности.

Он знал, что мама не по доброй воле уехала из своей родной страны, которую она описывала, как лучшее место на земле – фрукты, солнце, добрые люди и все такое. Но чтобы с такими потерями и такой болью…

О гибели северного побережья Зора мало написано в книгах по новейшей истории. Но все знают точно – это было непредсказуемое извержение самого крупного вулкана, который спал несколько тысяч лет, и должен был спать дальше.

Эмили выделила слух о шестиногой огромной лани, которая была убита за пару недель до катастрофы.

Альберт вложил дубовый листок на этой странице и принялся судорожно листать записи.

Большинство страниц было залито черным – как будто дневник плавал в огромной чернильнице.

После этой тревожной заметки, наполненной воспоминаниями и болью – только записки о проданных товарах, нежные зарисовки о корабельных буднях и муже, несколько сладких строк о том, как Эмили скучает по сыну.

Альберт улыбнулся.

Конечно, он ничего не понимал, и тревога сжимала горло, когда он мысленно возвращался к прочитанному. Юркие пальцы листали дальше.

«Дата: 30 августа. 1823 год.

Я так тревожусь за Альберта. Каждый раз представляю его огромные серые глаза, крохотные рожки и белые волосы, и в сердце становится тепло, как будто я выпила целую чашку домашнего какао. Лучшие моменты в моей жизни – когда я рядом с ним и Карлом. Я так скучаю по нему. И тревожусь. Как он там без нас?»

Поставив книги на полки, Альберт в бесконтрольном порыве подбежал к окну и широко его распахнул, впуская ноябрьский свежий воздух в темную комнату. Сразу же стало легче дышать и, кажется, даже поднялось настроение.

Где-то рядом раздались звуки звонкой флейты. Должно быть, это упражняется в игре младшая сестра Софии, Ева…

Тонкие, покрытые веснушками губы Альберта тронула радостная улыбка, и он перелез через окно на черепичную, поросшую мхом крышу. Полупрозрачная мелодия трогала его душу, и становилось так славно, что на глаза наворачивались слезы.

Запрокинув голову, он взглянул в небо, чувствуя, как быстро и ритмично стучит сердце где-то в горле. Перистые облака, будто чудесные птицы, парили в болезненно-яркой синеве.

Наконец, по щекам скатилось несколько прозрачных капель.

* * *

– Милый, – рука Софии легла ему на плечо, и Альберт вздрогнул от неожиданности. Он, замечтавшись, не заметил, как к нему подобралась девушка. – Ты в порядке?

– Конечно. Твоя сестра играла на флейте, и я витал в облаках, – мазнув теплыми губами по прохладной щеке, Альберт сплел с Софой пальцы. В очередной раз он улыбнулся тому, насколько разными они были. Темные, смуглые руки с веснушками, покрытые мозолями – и нежная белизна фарфоровой кожи девушки-альбиноса.

– У тебя мокрые щеки, – встревоженно сказала Софиа.

– Я знаю, – спокойно отозвался тот и вновь сощурился на осеннее солнце. – Я мечтал.

Светлые глаза остановились на его лице. Софиа ждала продолжения.

– Я видел, будто мы с тобой живем в маленьком, уютном доме. У нас есть огромный лохматый пес, а в загоне пасутся белые пушистые ягнята, которым суждено подрасти. В нашем доме всегда светло, пахнет печеньем, свежим хлебом и выстиранным постельным бельем. На потолке сушатся травы, которые ты выращиваешь на подоконнике и в огороде, и иногда листья падают тебе на волосы, а я смеюсь и стряхиваю их с твоих прядей… В доме играет музыка. И нам здорово.

Последняя фраза, совсем тихая, замерла в спокойствии ноябрьского вечера.

– Как подробно, – взглянув на заснеженные горные вершины вдалеке, шепнула Софиа и крепче сжала ладонь. – Но звучит привлекательно. Я бы хотела так жить.

Потянулось молчание, уютное и теплое, как внезапно возникшая мечта.