Басурманин. Дикая степь

Разжав пальцы отца, и высвободив штанину, отрок подполз к Полежаю.

– Беги… В колокол… вдарь. Напали…

Тишата проследил за взглядом ратника. Мимо головы просвистела и с противным звуком, врезалась в бревно ещё одна стрела. Отрок посмотрел на оперение смертоносного жала, вонзившегося в стену возле головы. Крупная дрожь нахлынула удушающим запахом долетавшей откуда-то сверху гари. Растерянно окинув взором всё вокруг, Тишата потряс ратника за плечо:

– Кто… напал? Полежай! Да, что же это…

– По… половцы…– простонал он, на миг очнувшись и посмотрев на отрока невидящим взглядом.

Договорить не смог. Глаза закрылись и безвольное тело, под своей тяжестью, перегнувшись через край помоста, рухнуло со стены, едва не повалив лестницу.

Со страху Тишате показалось, что на другой башне городской стены мелькнула голова. Он распластался по настилу, дрожа и поскуливая.

– Колокол! Надо вдарить! – прошептал отрок, собираясь с духом. – Я сдюжу!

Сделав глубокий вдох, он приподнялся и огляделся. Повсюду на помосте лежали сражённые стрелами стражники. Внизу у стены метались обезумевшие от страха люди: жались к домам, хватались за пробегающих мимо ратников, вопрошая о том, что стряслось. Но те лишь отмахивались и куда-то бежали. Со всех сторон неслись крики, стоны, плач.

То тут, то там свистели стрелы, но самих половцев, о который, умирая, сказывал Полежай, отчего-то видно не было. С соседней стены в сторону ремесленных рядов полетели две подожжённые стрелы. Одна вонзилась в крышу дома, а другая в пристройку. Солома тут же вспыхнула, отдавая на растерзание пламени и дом, и спрятавшихся внутри людей. Откуда-то повалил чёрный дым, и всё небо заволокло сизым маревом. Привстав, отрок увидел вдалеке башню речных ворот в огне.

– Колокол! – вспомнил Тишата слова Полежая.

Спустившись со стены, он бросился к торжищу. На тесных улочках было не протолкнуться.

Добежав до кузни, Тишата увидел в дверях Прушу и Ончутку, соседских мальчишек по возрасту таких же, как и он.

Пруша схватил Тишату за рукав.

– Стряслось-то чего? – пробасил он.

– Вороги! – прокричал Тишата, вырвавшись из железной хватки и оставляя в руках Пруши лоскут рубахи. – Басурмане напали! Ивач где?

– Не видал… Они с Кулагой как к Ничаю ушли, так покуда и не возвращались. Одни мы тут с Ончуткой.

Тишата оттолкнул приятеля от входа в колокольню, и стремглав помчался наверх, мигом преодолев три пролёта. Взобравшись на помост, огляделся. Стена у реки уже полыхала вовсю. Ветер гнал пожарище на улицу, где стоял его дом и жила семья подручника Гриди.

– Ончутка! Ончутка!.. – перекрикивая суетливый гам, закричал он сверху.

С тяжёлым двуручником наперевес из кузни выскочил Пруша. А следом за ним перепуганный Ончутка с коротким мечом больше похожим на длинный кинжал.

– Ончутка! Поспешай домой! – прокричал сверху Тишата. – Скажи, своим да нашим пущай ко рвам бегут. Там у мельницы лаз за? стену есть. Ладушка отведёт. Опосля Ивача разыщи. Смогёшь?

Ончутка кивнул, бросил клинок и, петляя между мечущимися по торжищу людьми, что есть сил, помчался по улице, словно на пятки ему наступали копыта басурманских коней.

Тишата намотал верёвку на руку и потянул колокол. Мощный глухой звук раздался над торговыми лотками и купеческими рядами. И в тот же миг людской гомон перекрыли крики и гиканье ворвавшихся с трёх сторон в городские стены басурман.

Тишата тянул и тянул верёвку, заставляя колокол гудеть, глядя, как всадники заполняют улицы, как гибнут под копытами лошадей женщины и дети, как сражённые саблями падают наземь мужчины. В глазах потемнело от злости, когда ему в грудь вонзилось две стрелы. Пошатнувшись, Тишата осел на доски. Внутри горело. Стало тяжело дышать. Рот наполнился солоноватой влагой. Превозмогая боль и накатившую слабость, он вцепился в верёвку и, что есть сил, потянул в последний раз. Голова закружилась и всё вокруг померкло. Тишата повалился сквозь четверик к земле. Зацепившись за верёвку, он повис головой вниз. Под тяжестью бесчувственного тела, беспомощно раскачивающегося посреди деревянной постройки, колокол всё звонил и звонил, разнося по округе скорбные звуки случившейся напасти.

– Обрубить верёвку, – приказал воинам подъехавший к колокольне всадник.

Крупнее прочих половцев, он и выглядел иначе, чем они. Огромный конь под стать седоку, храпел и нервно перебирал копытами, топча валявшиеся повсюду берестяные кузовки, глиняные черепки и корнеплоды.

– Твоя воля, Мансур! – отозвался один из воинов и бросился исполнять приказ.

– Ах ты, супостат!

Размахивая мечом, из кузни выскочил Кулага, вернувшийся за миг до того. Сразив двух половцев, преграждающих дорогу, он кинулся на всадника. В грудь ему прилетела стрела. Вторая вонзилась рядом с первой. А когда третья пронзила горло, кузнец выронил меч, покачнулся, упал на колени и рухнул навзничь.

– Басурман окаянный! Огнище с небес на твою голову!

Из-за колокольни выбежал Пруша, крепко сжимая тяжёлый двуручник.

Великан ухмыльнулся и спрыгнул с коня. На миг показалось, что он закрыл собой всё небо. Закричав, Пруша поднял тяжёлый меч и кинулся на врага.

Мансур не торопясь вынул из ножен две короткие сабли и, скрестив их, бросился на отрока. Взмах, и голова покатилась по окровавленному настилу. Обтерев лезвия об одежды несчастного убиенного, великан убрал их в ножны и вскочил в седло.

– Властитель жаждет богатой добычи! – глядя сверху на воинов, прорычал Мансур. – Найдите всё, что они прячут. А я поищу, чем тут есть потешить господина.

Бросив взгляд на тело обезглавленного им отрока, равнодушно посмотрел, как один из половцев кинул внутрь колокольни горящую головешку и поскакал к воротам княжеских хором.

***

Во дворе терема толпились женщины, дети и теремные слуги. За наглухо закрытыми высокими воротами в грохоте, криках, ржании и топоте лошадиных ног по ту сторону, не слышны плач и стенания укрывшихся в княжеском дворе.

– Поспешать надо! – Ивач открыл глубокий лаз под крыльцом, ведущий за стены Рязани и подгонял перепуганных женщин и детей. – Под утёс аки выберетесь, в лес к Агафье пробирайтесь. Схоронитесь на заимке до поры, дабы басурману в лапы не попасть, покуда князь-батюшка не воротится. Коли мы все тут поляжем, поведаете правителю нашему, что за напасть с нами приключилась.

Двое ратников спустились в лаз первыми, освещая факелами дорогу.

– Чего встали, словно идолы деревянные? – огрызнулся толмач. – Живо полезайте, не то сгинем не от меча да стел вострых, так от пламени пожарища.

Женщины и дети в нерешительности смотрели на зияющую перед ними дыру.

– Ой, бабоньки! Да сберегут нас духи и боги вышние! Почитай всё лучше самим в землю лечь, чем изуверам этим окаянным отдаться на поругание, – завопила Настасья, жена боярина Магуты, и крепко прижав к себе дрожащих детишек, полезла в чернеющую мглу.

За боярской жинкой, трясясь от страха, стали спускаться и остальные.

– А княжич-то, княжич наш где? – оглянулся по сторонам Фёдор. – Куда нелёгкая понесла эту голову буйную?

– За стену они с Гридей отправились, – глухо ответил Ивач, в душе надеясь, что княжичу удалось спастись. – Светило ещё высоко по небу ходило. Ежели басурман повстречали…

Договорить сотник не смог. Одна мысль о гибели княжеского наследника причиняла ему нестерпимую боль. О худшей участи для него он и думать страшился.

– Ой, беда! Беда лютая! – хватаясь за голову, запричитал Фёдор. – Что я князю-батюшке сказывать буду? Пошто мне такая кара? На кого уповать мне, когда правитель наш воротится?

– Ты, дурень, не голоси, аки баба, – схватил его за грудки Ивач и, притянув, к себе забубнил. – Почитай мы аще не выбрались, чтобы ответ перед князем держать. Сказывай, как на духу. Сундуки в студенец скинул ли?

– А ты почём знаешь про студенец? – сощурил глаз толмач. – Вынюхивал, как бы княжеским добром разжиться?

– Ты что мелешь, окаянный! Со страху долг свой позабыл? – Ивач приподняв толмача над землёй и с силой тряхнул, дабы оклемался.