Басурманин. Дикая степь

– И пошто ты, дура, голосишь? Пошто причитаешь? Вот воротится князь, отстроит Рязань сызнова. Стены-то не все огонь пожрал? Да и дома, хоромы, терема многие в цельности стоять остались. Небо водами на полсажени землю напитало, не дало красному петуху пир править. Людишек пожалела… Кто о них слово скажет, коли стервятник с вороньём скорбным саваном полматушки Руси укроет? Налетят стаи чёрные, застят собой небо синее! Земля без дождя мокрой от крови станет. Явится на порог супостат пострашнее нынешнего: лютый, милости не ведающий. Прольёт кровавые реки.

– Да неужто, батюшка? Да как можно то Зоремирушко? Пошто страсти наводишь? Пуще прежнего, горести кликаешь!

– Как есть сказываю тебе, придёт беда лютая. И не будет от неё спасения, покуда не явится богатырь, не снимет голову стервятнику саблей вострой. И как только скатится голова супостатова с плеч, так и вороньё само разлетится.

– Лихие денёчки накликал ты, батюшка!

– Не всё, то худо, что погибель. И пострашнее беды случаются.

– Да можно ли аще страшнее, Зоремирушко!

– А вот воротишься и прознаешь, можно аль нет.

Зоремир убрал со стола, взял с лавки большую корзину и сложил в неё горшочки с мазями, мешочки с травами, крынки со снадобьями лечебными.

– Позднехонько уже, светило за лес спряталось. Ступай почивать. А мне на болота надобно.

– Как же это, батюшка? У тебя в лесу и при свете дня мгла кромешная. До твоих болот далече идти, через чащу пробираться. А теперь ещё пуще стало. Сыщешь ли дорогу?

– Я у себя дома. Мне тут и тропки тайные, и каждый кустик, ручеёк ведом. Кликну волков и пущусь себе в путь неблизкий. Травка мне нужна. Редкая. Такую токмо в одном месте сыскать можно, да и то, по ночи. Опять же, корешки целебные, кора дикая, замшелая, да вода мёртвая. Поиссякли запасы мои. А скорёхонько понадобится, да много.

– Да кому же енто, батюшка? Кого у костлявой из лап вырвать вознамерился? – ужаснулась Агафья речам страшным.

– Цыц, баба шальная! Раскудахталась, что та кура! – прикрикнул на неё старик, разозлившись на расспросы. – То тебе знать не подобает. Ежели духам угодно станется, кого надобно, того и вырву. А ты, знай себе, помалкивай. Да языком где ни попади об чём тут слыхала ни мети. А то ты меня знаешь!

Глава 5

Стояла середина весны: та пора, когда снег сошёл, всё в округе зазеленело, но светило ещё не набрало полной силы. Ночи стояли холодные, а вот дни, напротив, жаркие, порой душные. В такой почти по-летнему знойный день княжич сидел в светлице и старательно изучал свитки, принесённые толмачом. Владислав с малолетства прилежно внимал наукам, языкам, словесности и стойко сносил учение ратному делу. Не ропща, он преодолевал трудностями. Да и страх ему не был ведом. И всё же, липкое ощущение тревоги не покидало с самого момента расставания с любимым родителем. С этим мерзким предчувствием беды он ложился, с ним же и вставал.

Шёл третий день с отъезда князя Мстислава в Муром. Как хотелось Владиславу, чтобы батюшка остался дома! Но с отрочества заложенное – «Долг превыше всего» – напоминало всяко, кто он есть, и не позволяло дать слабину. Вот и ныне, участившиеся набеги половцев, хазар, булгар и прочих басурманских племён погнали его батюшку в столицу. А дошедшие до Рязани слухи о коварном сговоре соседей-славян и вовсе лишили покоя князя Мстислава. Отчего и отправил он гонца в Муром. А оттуда повелели собраться всем наместникам на совет.

– Фёдор! Коли башни и посты в большем числе не токмо на басурманской стороне надобны, но и на Черниговской, станется ли батюшке втолковать Муромскому владыке об том? Как мыслишь?

Сидевший у окна толмач изучал толстый фолиант, кряхтя и пощипывая чахлую бородёнку.

– А то, как же! Князь Мстислав знатный почитаемый наместник. В совете ему внемлют! – отложив в сторону книгу, Фёдор внимательно посмотрел на воспитанника.

– Добро, коли так.

Княжич вновь склонился над свитком. Только тягостные мысли никак не покидали. Задумавшись о неминуемо грядущем, он исподволь поглядывал на Фёдора. Изображая усердное чтение, княжич не заметил пристального и беспокойного взора толмача.

– Фёдор, распахни оконце. Парко, – расстёгивая кафтан и не отрываясь от свитка, произнёс Владислав.

Слова княжича выдернули толмача из размышлений.

– Не изволь беспокоиться. Будет исполнено, – затараторил он и, бойко подскочив с лавки, распахнул пару маленьких витражей – окошек.

В светлицу влетел ветерок. И пускай он не был желанно прохладным, но привнёс в душные покои свежести. Запахло цветом дерев.

Теремной толмач Фёдор относился к юному княжичу как к собственному сыну. Вырастив его с малолетства, он души не чаял в ученике. И теперь, наблюдая, как воспитанник становится достойным правителем, не переставал напутствовать его. По-отечески учил премудростям всяким, журил за проказы, а то и вовсе вдруг припоминал, что перед ним княжеский отпрыск, начинал, словно девица, краснеть, робеть, заикаться и теряться, не ведая как себя с ним вести.

– Ты, княжич, не сиди сиднем над учением, шёл бы косточки поразмять. Что батюшка велел, когда уезжал? Про дело ратное не забывать, на воздухе чаще бывать. Знает он про это увлечение книжное. Есть хоть один свиток, или книга какая, которую ты ещё не читывал? Вон, за зиму как побледнел. Э-эх! Солнышку надо радоваться, кланяться траве зелёной. Ступай-ка ты, княжич, во двор, под светило ясное, под лучи благодатные. А как согреешься, так попроси воеводу Артемия Силыча, Гридю али Ивача, чтоб с тобой на мечах сразилися. Булаву, поди, с оттепели в руках не держал? Мастерство ратное каждодневного усердия требует! Да и верхо?м третьего дня не выезжал. Ступай, княжич, ступай. А то батюшка воротится, достанется нам обоим на орехи.

Владислав кивал, продолжая делать вид, будто читает. Не шла из головы грамота, что батюшка ему показывал. Донос от перебежчика с соседского княжества. Поди, как прав он? Поди, как от ближних беды ждать? Да и на басурманской стороне неспокойно. Купцы заезжие сказывали, что в ихних краях кочевники шастают, на караваны нападают, люд вольный режут почём зря.

Посидев ещё для виду княжич, отложил свитки, отодвинул книгу и, застегнув кафтан, встал.

– А и то, верно, сказываешь, Фёдор. Пойду-ка я и, правда, на двор.

Княжич очнулся. В голове гудело и шумело так, словно вешние воды кромсали лёд на реке, вскрывая берега. Пересохшие губы разъедали соль и горечь. Руки затекли.

По округе эхом разносилось конское ржание и окрики на чужом языке. Княжич припомнил, как бился с заманившими в ловушку супостатами, как гибли дружинники, защищая его, как ухмылялись злые лица басурман и как померк свет. Муторно. Владислав зажмурился. Даже с закрытыми глазами, казалось, что он летит вниз с ярмарочного столба. Надобно осмотреться, да где взять силы открыть глаза.

Вдали протяжно гудел колокол. Владислав пошевелился. От нестерпимой пронизывающей тело боли помутился разум, и он вновь провалился в черноту глубокого колодца.

В следующий раз княжич очнулся от пробирающего до костей холода. Крупные капли ледяной небесной воды, больно ударяя по лицу и шее, проникали под одежду, и, дальше, в самое нутро, сковывая стужей душу, сердце и мысли.

До слуха вновь долетела чужая речь. Совсем близко. Владислав прислушался, пытаясь понять, кто осмелились напасть на Рязанские земли и пленить его. Толмач Фёдор обучал его разным чудным и мудрёным языкам. Кто бы ни напал на их земли, надо попытаться договориться. А там, глядишь, и подмога подоспеет. Батюшка, боярин Магута, Артемий Силыч – они будут искать его, когда воротятся. Ивач! Коли выжил, не бросит в беде, вызволит. Нужно только верить. С мыслями об этом княжич прислушивался к голосам, силясь разобрать хоть слово, но в голове стоял оглушительный гул.

Выждав, пока басурмане удалятся, княжич вновь пошевелился. Сквозь полуопущенные ресницы начал пробиваться тусклый свет. С трудом раскрыл глаза, и… пожалел, что не пал вместе с ратниками.

Картина, представшая взору, выглядела ужасающей. Княжич не сразу поверил тому, что увидел. Сколько же его разум блуждал под чарами дурного сна?

Встряхнув головой и на мгновение зажмурившись, Владислав решил, что надо немного переждать и дать буяну утихнуть и лишь после осмотреться вновь. Но чья-то рука больно схватила за волосы и подняла голову от земли, а возле уха раздалось шипение на родном языке.

– Смотри, пёс, что я делаю с теми, кто попадается мне на пути.

Глаза княжича невольно распахнулись. Взору предстал объятый пламенем град на холме. Колокольня, речные ворота и стена подле неё, деревня на склоне. Всё охвачено огнём. Огромные чёрные тучи, то ли дым пожарища, то ли небесные духи, сгущались над Рязанью, нависали, наваливались, готовые вот-вот пролиться то ли водой, то ли пламенем.

«На сём холму хотел ставить я башню сторожевую», – догадался княжич. – «И помыслить не мог, что окажусь тут пленником и узрю такое».

Под холмом медленно ползли повозки, гружёные награбленным добром. Слышался плач людей и свист кнута. К горлу подкатил горький ком, в голове нестерпимо заболело, и чёрная пелена накрыла и пылающий город, и повозки, и людей.

Когда княжич очнулся вновь, боль немного утихла, и глаза, как-то сразу раскрылись. С тоской окинул взором Владислав то, что осталось от Рязани. Удручающий вид – обугленные брёвна деревянных построек да кое-где дым, поднимавшийся с пепелища. Ветер принёс с холма смрад и копоть. И не поверил бы случившемуся, да очи не обманешь.

Княжич шевельнулся, и тут же почувствовал множество рук на теле. Вороги спешно развязывали скручивавшие его узы. Но надежда на обретение столь желанной воли растаяла, как только ноги вместо тугих верёвок связали конскими путами. Владислав знал этот узел. Жаль, не научился у Гриди его вязать. Так стягивали ноги лошадей на пастбищах. И убежать не сможет, и ходить вольны.

Княжича подняли. Руки скрутили за спиной. Подталкивая копьями, подвели к молодому воину в дорогих доспехах, восседавшему на походном троне.

– Мне сказали ты кня-жич?

Так вот, стало быть, чьё шипение он слышал. Басурманский властитель, ухмыляясь, поигрывал коротким клинком.

– Да! – гордо вскинув голову и разглядывая половца, ответил Владислав. – Ты вторгся в мои земли.

Воин разразился диким хохотом.

– Нет больше твоих земель, кня-же. И града твоего – Ря-за-ни – тоже нет! – смакуя каждый слог, говорил он.