Мышка-норушка. Прыжок в неизвестность.

У входа в библиотеку стоял шкаф со стеклянными дверцами. На нижней полке лежали стопками и стояли рядочком мои любимые истории. Их специально положили так низко, чтобы проще было достать. Сверху лежала толстая книга сказок. Неслыханная редкость, как говорила мама.

Сказки не помещались вертикально, и бабушка положила книгу на корешки, выстроившихся по росту приключенческих романов Жюля Верна, серии о юном волшебнике, сборников рассказов Чехова и томиков Пушкина. Я очень любила яркие иллюстрации. Могла часами разглядывать витиеватые узоры из листьев и цветов, обрамлявших текст, или всматриваться в мелкие детали причудливых картинок, искусно выписанных умелой рукой мастера. Добрые, умные сказки занимали шестьсот страниц. Я знала их наизусть почти все.

Но больше всего меня заставляла трепетать дата издания книги, сохранившейся в идеальном состоянии. 1954-й. Бабушка рассказывала, что эти сказки подарили её маме на день рождения. Прабабушка читала сказки бабушке, бабушка маме, а мама мне. И я, наверное, с таким же трепетом и любовью читала бы их своей дочери. Но увы, где в нашем непростом мире найти того единственного, о котором пишут во всех этих книгах? Был один… Больше нет. Что с ним стало? Передумал? Начальство запретило? Погиб на внешних рубежах? Теперь уже не узнаю…

Тряхнув головой, я прогнала накатившие воспоминания и выглянула в окно. Вахтовый автобус, увозивший родителей на работу, докатился до конца улицы и повернул к комбинату.

– Надо поесть и разобрать продукты, – настраивая себя на работу, сказала я вслух и пошла на кухню, где на пластиковой низкой табуретке у обеденного стола меня ждали два больших и два маленьких контейнера.

Ручка и амбарная книга, куда записывались все запасы, лежали в среднем ящике узкого шкафа. Потянув ящик на себя, я не увидела их. Странно!

Бабушка очень любила порядок.

– Каждой вещи нужно своё место, – то и дело повторяла она. – Ты должна с закрытыми глазами находить всё, что тебе может понадобиться.

Сколько себя помню, это правило она требовала «соблюдать неукоснительно». И от меня. И от моих родителей. И даже от деда. Сама же настолько привыкла следовать собственному укладу, что, по её словам, даже не могла представить себе, чтобы положить вещь куда-то не туда.

Я огляделась. Все предметы стояли на местах. Мама чётко соблюдала порядок, заведённый в доме, и как когда-то бабушка, требовала этого от нас с папой. Амбарная книга и ручка нашлись на столе у окна, а рядом тарелка с галетами, баночка джема и большая чашка чая.

– Мама! – выдохнула я.

Нежность разлилась по телу, окутала заботливым теплом, согрела.

– Ну, конечно, ты знала, чем я буду заниматься после вашего ухода. Позаботилась, чтобы всё необходимое было под рукой.

Усевшись за стол и пододвинув к себе амбарную книгу, я открыла её на странице с сегодняшней датой. Разлинованный на четыре столбика лист содержал список продуктов, которые наша семья получала каждую неделю. Название, вес или количество упаковок, всё строго по списку, ничего лишнего.

Отломив половинку печенья, посмотрела на джем и скривилась. Яблочный. Последнее время в паёк кладут только его, а мама, зная, что я сладкоежка, всякий раз по утрам оставляет мне баночку на столе… Яблочный джем мне никогда не нравился. Слишком приторный, даже для меня. То ли дело брусничный. В меру сладкий, с приятной кислинкой. Да только где его взять? Нет, конечно у меня в закромах эта вкуснятина припрятана. Но я её храню для исключительного случая. Вот через два дня у папы день рождения. Он тоже не любит яблочный джем, зато обожает облепиховый и брусничный. Достану ему упаковочку.

Улыбнувшись идее сюрприза на день рождения, я отхлебнула чай, оставила маленькие контейнеры на потом и открыла большие.

Крупа, макароны, дегидрированные овощи, расфасованные в порционные пакеты и выдаваемые по количеству дней, вакуумные упаковки полуфабрикатов, всё лежало аккуратно и компактно. В этот раз опять положили пшено вместо риса. Пшённую кашу папа не ест, предпочитает макароны. Значит, его упаковку можно отложить про запас. Когда станет невмоготу, не до капризов будет. Галеты, специи, соусы и джемы, сахар и кофе в стиках остались с прошлой недели почти не тронутыми, так что коробки этой недели я отложила в сторону. А вот порционных заготовок для хлеба не осталось. Как и чая. Мама заварила для меня последний.

Раскрыв коробку с основой для ржаной буханки, я достала пакетик и направилась к хлебопечи, предвкушая, как дом наполнится ароматом свежей выпечки. Выставив программу, отмерила норму воды, налила её в ёмкость для выпекания и, высыпав содержимое пакетика, опустила крышку. Раздался мелодичный звон колокольчика и хлебопечь медленно принялась замешивать тесто для будущего хлеба. Вжик. Вжик. Вжик.

Я вернулась за стол. Прислушиваясь к равномерному жужжанию, пересчитала и записала в амбарную книгу количество коробок и банок. Порошкового молока в узких фольгированных тубах по 300 мл вместо семи штук положили всего три. Концентрата для рыбного супа оказалось на два больше. А с мясом птицы меньше и как раз на два. Мясных концентратов и вовсе не положили, заменили на гороховый, фасолевый и грибной. Хорошо, что овощные ассорти и рыбные консервы остались без изменений. Надо думать, пока. Не могли они так ошибиться. Значит, затеяли очередной необъявленный пересмотр продуктовых наборов. Тот, кто собирает эти контейнеры знает о нас всё, вплоть до того сколько раз в день мы пьём чай или кофе, какой джем намазываем на хлеб, с чем предпочитаем есть кашу и какой соус выдавливаем из пакетика на макароны. Вкусовые пристрастия могут измениться, но вот переделать список, по которому наполняют продуктовый контейнер только потому, что тебе разонравилась пшённая каша или надоел яблочный джем – нельзя. И это несправедливо.

В груди защемило. Вспомнился сосед-дебошир дядя Жора, погибший утром. Неужели он и правда, был столь беспечным, что не подумал ни о тёте Люсе, ни о сыновьях? Работал на комбинате, а значит, получал двухразовое питание в столовой, как и папа. Его продукты доставались семье. Мало, конечно, но главное, они все были живы. А теперь? Их больше нет… Куда забрали мальчишек? Отчего старший офицер не помог тёте Люсе, которая была ещё жива? Наверняка он того же возраста, что и мои родители. Они учились в другое время, нежели я. Им точно говорили и о сострадании, и о взаимовыручке, обо всём, что с самого детства так старалась привить мне бабушка.

А другие соседи? Вышли получать продукты, а увидав полицию и военных, попрятались по своим дворам-норкам, словно им всё равно, что случилось с теми, кто живёт по соседству. Испугались? Но ведь я не испугалась! Я хотела помочь! С кем-то из нас точно что-то не так, но вот с кем? С ними? Или со мной?

Удивляясь собственному бесстрашию и безразличию соседей, я переписала очередную партию банок и поставила консервы в шкаф. Заглянула в окошко хлебопечи. Слегка потрескавшаяся корочка будущего хлеба начала подниматься.

Неожиданно подумалось – люди разучились общаться. У них нет этой потребности. Наверное, виноваты новости. Каждый день по видеостене твердят об угрозе отравления и заражения. В головах засела формула: «Не ходи – отравишься, заразишься сам – отравишь и заразишь остальных – все умрут!» А может и не новости вовсе тому виной, а что-то иное. Что если папа разглядел истину? Что если все эти проблемы созданы искусственно с одной лишь целью – тотальный контроль и управление людьми?

От осознания возможной правоты стало страшно. Вспомнилось, как резко замолчал папа, когда я вошла в комнату. Как мама просила меня быть осторожной и ни с кем не говорить о том, что я слышала дома. Что если это правда? Или нет? Может мне только показалось? Напридумывала себе страшилок и теперь ищу подвох там, где его нет. Мама права. Нужно поменьше думать об этом. Наверное, даже хорошо, что кроме родителей мне поговорить не с кем…

Из общей комнаты послышалась звуковая заставка, и голос диктора второй раз за день стал зачитывать новости о девайсах-убийцах. Я прикрыла дверь на кухню, но даже через неё слышала каждое слово. Чем больше диктор говорил, тем отчётливее перед глазами вставала картина, случившаяся у пайкомата. Вспомнилось расползающееся под соседями кровавое пятно. Меня замутило. Тошнота, всколыхнув внутренности, подкатила к горлу.

Подскочив со стула, я распрямила плечи и сделала глубокий вдох. Взгляд выхватил яркое мерцание браслета. Надо успокоиться! Будет плохо, если они узнают о моём состоянии. Я сделала вдох и медленно выдохнула. Под ребром кольнуло, но и тошнота стала отступать. Подышав ещё немного, подошла к шкафу, налила из кувшина воду в стакан и поднесла к губам. Прохладная жидкость потекла в горло, перебивая неприятный кисловатый привкус, смешанный с лёгкой горечью. Облегчение пришло быстро, и это радовало. Браслет перестал мерцать.

Я вернулась к столу и прислушалась. Видимо, новостной блок закончился, громкость видеостены стала меньше.

Доставая из второго контейнера бутылку с растительным маслом и коробки с порционными соусами и джемами, я невольно продолжала думать о случившемся. Смерть соседей заставила меня вернуться в далёкое детство. Напомнила о том дне, когда у меня на глазах под машиной погиб любимый котёнок.

Мне было десять, и я испытала свой первый в жизни шок. Я осознавала то, что видела, но отказывалась верить в случившееся. Бабушка успокаивала, уговаривала. Я её не слушала. Просто не могла. Каждое утро наливала в блюдце молока и звала котёнка. Рыжик! Бабушка вздыхала, недовольно ворча. А однажды блюдце исчезло.

Да, я знала, это бабушка убрала. Она говорила, так для меня лучше. Теперь я понимаю, она была права. Но пустота, образовавшаяся внутри, на долгие годы изменила мою жизнь. Да и меня саму.

Закончив разбирать основные контейнеры, я открыла маленькие. Такие выдавали по праздникам два раза в год и на дни рождения. В них всегда был шоколад, орехи, сдобное печенье, сгущённое молоко с сахаром. Могли положить мармелад или пастилу, конфеты или цукаты. Особо ценились в подарочных наборах белковые полуфабрикаты – яичный порошок, сушёное мясо, грибы, вяленая рыба и птица в желе. Многое из этого можно было хранить довольно долго. Но самое ценное – запаянные в вакуумную упаковку, кусочки свежего мяса в маринаде. Если набор сладостей удавалось растянуть минимум на полгода, то даже в такой особой упаковке мясо долго не хранились.

Как распорядиться содержимым второго контейнера всегда решали сообща. Отставив его в сторону, я принялась выкладывать на стол и аккуратно записывать в амбарную книгу вкуснятину, подлежащую хранению. Четыре плитки горького шоколада, пачка лимонного мармелада, пара пакетиков фундука и изюма да три банки сгущёнки перекочевали к припасам, отложенным ранее. А вафельный торт с ореховой посыпкой, пакет соевых батончиков и банку с интригующим названием «Какао», отдалённо похожую на армейскую фляжку, доставшуюся деду по наследству от его деда, я решила положить обратно в контейнер и подождать возвращения родителей. Что это за странный напиток под не менее странным названием, я не знала. В продуктовые наборы он ни разу не попадал, у бабушки я его не видела, да и в школе нам ничего кроме ежедневного чая и молока раз в неделю не давали.

Подвинув к себе маленький контейнер, я достала прислонившуюся к углу упаковку с яркой этикеткой, ту самую, что привлекла моё внимание тогда на улице. Это было печенье. Ореховое. Дедово, любимое…

Я не видела, как умер дед. Вот только вчера мы были у них в гостях, пили чай с его любимым ореховым печеньем. А на следующий день, вернувшись из школы, я узнала, что его больше нет. На похороны меня не отпустили. В правилах школы смерть родственника не была внесена в перечень обстоятельств, для переноса сдачи итоговых годовых зачётов. И как-то само собой в голове сложилось – если не видела, как умер, как был похоронен, значит, жив. И бабушка, и родители понимали, что я не приняла смерть деда. Их это пугало. Они качали головами, пытались поговорить со мной. Но я не желала, чтобы кто-то вторгался в мои душевные переживания.

– Мне так проще справляться с болью, с потерей, – твердила я. – Не было этого! Я не видела!

Родители всякий раз горестно вздыхали.

Отправляясь к бабушке на остров, я всегда брала пачку орехового печенья для деда. Бабушка плакала, просила не привозить, не напоминать. Но я упорно твердила, что он вышел ненадолго, вот-вот, хлопнет дверь и дед вернётся…

Я так и не смогла подобрать слова, чтобы объясниться с бабушкой. Она умерла незадолго до того, когда я осталась без работы. Умерла в госпитале, сказали, от отравления. Родителям по статусу можно было получить разрешение на погребение. Но им даже прах её не выдали. Сказали – запрещено. А я, как и прежде для себя решила – не видела, значит, не было. И когда родители сказали, что мы переезжаем на остров в городок химкомбината, я поначалу отказалась собирать вещи.

– Зачем нам ехать? – допытывалась я у мамы. – Бабушка вернётся и что тогда? Опять переезжать?

– Рита! – мама всплеснула руками. – Бабушки больше нет. Она умерла. Если в детстве мы с папой снисходительно относились к твоим причудам, то теперь… Ты взрослый человек, дипломированный специалист, профориентолог. Как ты можешь отвергать действительность? Твоя работа помогать понять себя, научиться избавляться от проблем. А ты сама себе не можешь помочь. Я просто не понимаю, как тебя взяли на работу в школу?

– Сапожник без сапог, – пожала я плечами, и, хотя в этот раз мы с мамой так и не смогли понять друг друга, собрала вещи и отправилась за реку. Ждать бабушкиного возвращения.

Самое страшное для меня было признаться себе, что родители правы, и ни дед, ни бабушка не вернутся. Мне не хватало их мудрости, их житейского опыта и смелости осознать действительность. Бессонными ночами я ругала себя: вместо того, чтобы проводить время с бабушкой и дедом, стараясь при каждом удобном случае сбежать в кофейню, побродить по острову или вдоль реки. Как чувствовала, что вскоре это станет непозволительной роскошью. Но каждый раз, слыша звук открывающейся двери, я мчалась в общую комнату в надежде, что они вернулись.

Видя недовольство родителей, я замкнулась в себе.

– Понятно, почему мы переехали, – однажды, поймав на себе косой взгляд папы, я решила показать родителям, что смирилась. – Я понимаю, отсюда вам ближе добираться на работу. Да и дом без присмотра оставлять опасно. Это же не городская служебная квартира под круглосуточной охраной. Вы правильно сделали, что решили переехать.

Я надеялась, что, видя моё смирение, они успокоятся. Но папа мне не поверил. Да и мама тоже. Мне так показалось…

Кухню огласил мелодичный сигнал хлебопечи. Надо же! Я так задумалась, что не заметила, как кухня наполнилась ароматом хлеба. Вдыхая его горячий с лёгкой кислинкой запах, я открыла крышку и надела на руки перчатки-прихватки:

– Ах, какой дух!

Достав ёмкость для выпекания, укутала её в полотенце и перевернула. Пришлось немного потрясти, буханка крепко держалась за лопасти тестомеса.

Теперь выпечке надо «отдохнуть», как любила говорить бабушка. Ужин буду готовить, перед папиным возвращением с работы. Мама на сутках, так что одного пакета макарон с овощным соусом нам на двоих вполне хватит.

Я достала из шкафа приготовленную заранее коробку и убрала в неё всё, что удалось сэкономить на прошлой неделе. Положив поверх оставленные «про запас» продукты из нового набора, огляделась. Всё лежало на своих местах. Только завёрнутый в полотенце хлеб, чашка с почти нетронутым чаем и тарелка с печеньем и джемом нарушали идиллию.