Басурманин. Дикая степь

***

– Вставай! – купец проснулся от болезненного пинка вбок.

С трудом разлепив глаза и поднявшись с остывшей за ночь земли, рыжебород заохал, заскулил. Перед ним, сложив огромные ручищи на груди, стоял Мансур. Этого басурманина купец страшился больше остальных. Его появление не сулило добра пленникам. Вот и теперь, жёсткий удар в спину и железная хватка, которой Мансур вцепился в руку, образумили замешкавшегося русича.

– Иди. Хан зовёт.

Светало. Большинство костров погасло. Кочевники чистили сабли и занимались лошадьми, словно и не ложились вовсе. Спотыкаясь и охая, рыжебород бежал рядом с Мансуром, опасливо поглядывая по сторонам.

Хан сидел у шатра на походном троне. Загодя принявшись низко кланяться, купец подошёл ближе. Кыпчакский властитель молча встал и распахнул перед ним полог, приглашая внутрь. Косясь то на Мансура, то на хана, рыжебород вошёл в шатёр. Множеств ковров, шелковые подушки на лежанке, выложенный камнем очаг, резные светильни и кувшины на низеньком столике. Купец замер, дивясь красотой жилища басурманского хана.

– Сесть не предложу, – Дамир медленно ходил вокруг, разглядывая пленника. От его ледяного голоса и колючего взора по спине купца пробежал холодок.

– Мы скоро двинемся в путь. Ты для воинов обуза, да и мне боле не надобен. Всё, что у тебя было: товар, челядь, девчонка теперь принадлежат мне. И хотя сбруя и ремни у тебя дрянные – для ловушек сгодится. Прислужники твои, крепкие, но мне без надобности, ибо не мастеровые – я их продам. За таких сильных рабов мне дорого заплатят. А вот твоя дочь! Она стоит дороже всего скарба. Ведомо тебе, что с ней станется в моих краях? Она будет рабыней у богатого бея или хана, а может статься, он сделает её наложницей. А когда надоест, сменяет у Джанга на клинок или ткани. Джанг любит такой спелый товар. Сказать, что с ней станется? Она украсит собой пир Великого мавра. Живая или на вертеле.

От этих слов купца бросило в жар, затрясло, будто в лихорадке, к горлу подкатила удушающая тошнота. Слава о кровожадном мавре-людоеде, торговце рабами из Персии, поставлявшем живой товар во Фрикию, докатилась и до Руси. Правду сказывали, али нет, но попавшие к этому изуверу, зубами разгрызали себе жилы, бросались под копыта несущегося табуна, кидались на острые пики, лишь бы не остаться живыми. Участь рабов, попавших к нему, незавидной. Лучше сгинуть, пасть от меча или сабли басурманской, чем быть съеденным. Подумав о жуткой участи для дочки, купец переменился в лице, впал в оцепенение, а потом рухнул на ковёр, завыл, ползая на коленях перед ханом, и бессвязно запричитал.

А Дамир, словно не замечая горя безутешного родителя, лишь улыбался.

– Ты можешь выбрать, – склонившись к несчастному, прошипел хан, – сдохнуть, как пёс посреди поля, на забаву волкам да воронью, или служить мне. Может статься, я передумаю продавать её. Кто ведает, может, и отпущу вас.

Купец смолк, вскинул голову и посмотрел на басурманина. Как же он ошибался! Ему казалось, что страшнее Мансура нет. Но хан Дамир заставил бояться сильнее. Разве могут сравниться огромные ручищи араба, его гигантский рост и свирепый взгляд, с коварством этого молодого хана? Мысли носились в голове, что стая диких уток, вспорхнувших из высокой травы. Узрев для себя и дочери зыбкую надежду на спасение, купец схватил руку хана и принялся целовать. Но Дамир вырвал кисть из толстых пальцев и отшвырнул сапогом, ползающего у ног рыжеборода.

– Решил сохранить дочь? Стало быть, поживёшь и сам.

Хан присел рядом, и, больно схватив купца за волосы, потянул его голову вниз.

– По первой сказывай мне, что за град на холме в изгибе реки стоит? Кто в нём правит?

Полог приподнялся, и, заслоняя собой свет, в шатре появился Мансур.

Выслушав сбивчивый рассказ купца, хан задумался, потом тихо заговорил.

– Ступай в град на холме. Узнай, сколько башен на стенах, да ратников на них. Сочти ворота и стражников, кои стерегут их. Разузнай, какие из них завсегда открыты: где свободно ходит люд торговый и ремесленный, а которые запорами скованы. Узнай, есть ли всадники в дозоре и где стоят.

– Рязань град маленький. Там чужака сразу заприметят, – жалобно заскулил купец.

– Верно, говоришь. Потому возьмёшь немного своего дрянного товара в мешок. Продашь его в лавку по сходной цене, если сможешь.

Хан хмыкнул и отвернулся, размышляя о грядущем.

– А моя дочь? – голос купца дрожал, как и он сам. Ему не хотелось оставлять девочку у басурман. Страшился, что больше её не увидит.

– Она останется тут. Без моего слова её никто не тронет. Но помни! Если к закату третьего дня не воротишься – девчонка умрёт страшной смертью.

Купец, давясь слезами, молчал, перечить не решился. Да и толку возражать? И головы лишишься, и дочь погубишь.

Светило ещё не поднялось, когда, издали взглянув на спящую девочку, купец отправился в город. В пути он то и дело ощущал на спине ледяной, колючий взгляд хана, оборачивался, пока виднелось подножье холма. Но с вершины за ним никто не следил. И невдомёк купцу то, что трое эргашей[13 - Эргаши – соглядатаи, тайно или явно сопровождающие.] по лугам и перелескам сопровождают его. Лишь когда он добрался до крайнего дома деревушки, что примостилась возле городских стен, провожатые притаились в лесочке – ждать.

***

У ворот, прохаживаясь взад-вперёд, скучали два ратника. Посматривая на башню городской стены, они тихо переговаривались, глядя как стражники лениво вертели по сторонам головами, то и дело зевая.

Жизнь в Рязани текла помаленьку, разморённая припекающими лучами. Через ворота вышли деревенские женщины с корзинами, въехала повозка с зерном, да путник, каких много захаживало, в пропылённом плаще и с мешком за плечами прошёл за ней вслед и растворился в шумных рядах торжища.

Светило почти скрылось за лесом, когда в корчму у речных ворот, спотыкаясь от усталости, ввалился мужичок. Оглядев взором, полным обречённости, немногочисленных посетителей, он рухнул на лавку у двери и тяжело вздохнув, прикрыл глаза. Добротная одёжа, перепачканная землёй, рыжая борода со следами спёкшейся крови, слипшиеся волосы, торчащие в разные стороны из-под измятой шапки, да голодный взор вызвали у завсегдатаев жалость и сострадание.

– Ряха! Поднеси чарку мёда бедолаге, не то сгинет у тебя на пороге. Кто к тебе захаживать будет, коли в твоей корчме люд пришлый помирать станет? – покачал головой в углу посетитель в дорогом кафтане, и, рыгнув, принялся уплетать добрый кусок пирога с грибами и жирную утку.

– Слыхал я, на Муромском пути опять разбойники лютуют. Почём зря грабят купцов да путников, – поведал сидевший напротив ратник.

Он отломил половину от краюхи хлеба и, положив на стол, махнул Ряхе головой в сторону рыжеборода.

– А может басурман какой в наших краях завёлся? – послышалось из тёмного угла.

– Откель ты, мил человек?

Опустив на стол перед рыжебородом чарку с мёдом и ломоть хлеба, пожалованный ратником, хозяин корчмы Ряха, уселся напротив. Приоткрыв глаза и с трудом сев, посетитель привалился к стене, взглянул на упитанного детину с красным лицом и толстыми короткими пальцами и перевёл взгляд на стол. Схватив чарку и залпом осушив, вгрызся в краюху. Оторвав зубами кусок и прожевав, рыжебород посмотрел на хозяина и слабым голосом произнёс:

– Разбойники окаянные товары забрали. Меня по голове дубиной охаживали, да и бросили в канаве помирать.

Ряха, сочувственно кивнув, подскочил с лавки и кинулся в погребок. Вернувшись оттуда с крынкой мёда, налил рыжебороду ещё.

– Пей, мил человек, пей. Страху-то натерпелся!

– Сказывал я вам, – подал из угла голос посетитель, – купцам должно по воде товары возить. Разбойнички-то они пешие, на реке их почитай не водится, чай не рыба.

– И куда ж ты теперича подашься, мил человек? – подливая мёду, расспрашивал Ряха.

– В Ростов мне надобно. Домой, – запихивая последний кусочек хлеба в рот и сметая со стола крошки в ладонь, пробубнил рыжебород.

– Коли так, я тебе подсоблю, – подал голос посетитель в дорогом кафтане. – Купеческим завсегда помогать друг другу до?лжно. Завтрева мои товары прибудут. Апосля, на другой день к полудню из Ростова по реке купеческий караван придёт. Мне их потребно дождаться, дела повершить. До вечерней зорьки подводы возить товары станут. А как мгла кромешная спустится, то лодьи вверх не пойдут. Купцы Ростовские у Ряхи завсегда на постой становятся. Третьего дня с ними по реке назад воротишься. Только уж и ты меня, Кутепу, не забудь. Я в Ростове гость частый.

– Благодарствую, добрый человек, – повалившись с лавки, принялся биться головой об пол рыжебород. – Жихарь я. Меня на торжище в Ростове всяк знает. Я, почитай ужо и не надеялся выбраться.

– Ты, это! В ногах валяться негоже. Апосля расплатишься, – отхлёбывая из чарки мёд, пробурчал Кутепа. – Ряха!

– Туточки я! – отозвался хозяин.

– На постой определи горемычного. Да баньку ему снаряди – смердит. Всю корчму провонял, кусок в глотку не лезет.

Глава 3

– Значит, сказываешь, воинов в граде Рязани около двух сотен наберётся? А конных и того меньше?

Колючий взгляд обжигал и жалил словно змея. Теребя шапку, посреди шатра на коленях стоял рыжебород и смотрел на кыпчакского хана, сидевшего на походном троне. Подрагивая всем естеством, он то и дело озирался по сторонам, стараясь укрыться от пристального взгляда.

– Твоя правда, господин. Всё так, как сказываю, – медленно говорил купец.