Царь-колокол, или Антихрист XVII века

Бросив кругом себя, при свете фонаря, любопытный взор Курицын увидел, что он находился в довольно пространном подвале, не имевшем никакого отверстия, кроме окна отпускной двери, через которую его втолкнули.

Аввакум поставил фонарь на небольшой отрубок дерева, лежавший на полу, и, сев на ветхую скамью, составляющую единственную мебель в новом жилище Курицына, подозвал к себе дьяка.

– От имени Господа Бога нашего Иисуса Христа вопрошаю тебя: кто ты и откуда? – были первые слова раскольника, прочитавшего про себя несколько молитв и перебравшего бывшие в руках его листовки.

Из разговора Курицына с сопровождавшими его староверами он легко убедился, как ему невыгодно было, в настоящем случае, открывать свое имя, а потому почтенный дьяк, оставя мысль стращать собою раскольников, решился прикинуться лисою и объявить себя иногородцем старой веры, уверив, что именно затем шел, чтобы вступить в их согласие. Этою хитростью он хотел приобрести себе более доверия и, следовательно, иметь возможность удобнее скрыться. Но дальновидному дьяку должно было сражаться еще с более хитрым представителем согласия. Аввакум с первых слов заметил неудачно выдуманную увертку, хотя и не обнаружил этого прямо словами. Устремя только глаза на стоявшего перед ним дьяка, он внимательно выслушал слова его, изредка поглаживая свою полуседую бороду.

Курицын, рассказав подробно Аввакуму выдуманную им историю, полагал, что тот принял ее вполне за чистую монету.

– Уж поверь мне, отче, что все, что я говорю, есть сущая правда, – продолжал он убедительным тоном, смотря прямо в лицо изуверу, – вот чтобы доказать тебе, что я старой веры, пожалуй, и двухперстное знаменье сложу. Так ли! То-то же; мало ли мне было хлопот-то отыскивать тебя, да вот наконец помог Бог за мои многие молитвы.

– Господи Иисусе Христе Сыне Божий, помилуй нас, – сказал Аввакум после краткого молчания, выслушав рассказ дьяка. – Ну а как же ты дорогу-то сюда узнал?

– Ангел Божий во сне указал мне каждый кустик, чтобы дойти, отче святый, – отвечал дьяк. – Во время пути я сряду по три ночи видел одно и то же, так диво ли запомнить, а то бы как и попасть сюда.

– Господи Иисусе Христе Сыне Божий, помилуй нас, – снова произнес Аввакум, продолжая смотреть на Курицына, – ну а заступ-то зачем же ты брал с собою? Сказывала мне братия, что тебя застали с заступом в руках.

Этот вопрос на мгновение озадачил Курицына, но он нимало не думая вскричал:

– Ах, святой отче, да если бы сны, виденные мною, не исполнились и я, придя сюда, не нашел бы тебя с братией, так неужели ты думаешь, что при таком великом горе остался бы в живых! Нет, уже я об этом раньше поразмыслил и нарочно с собой заступ захватил, чтобы, уж коли на то пойдет, думаю, так пропадай моя жизнь: вырою себе могилу, зароюсь да и умру в ней с голоду. По крайней мере тело будет в земле лежать, по обычаю христианскому, а не предастся хищным зверям на съедение!

Несколько минут продолжалось с обеих сторон молчание, причем иересиарх по-прежнему пристально посмотрел на Курицына, а тот, в свою очередь, на него. Наконец Аввакум, покачав головою, произнес:

– Вижу в тебе всехитрый сосуд дьявола, ребро от бесовских сил его и отщепенца от православной церкви. Сам антихрист говорит злодыхательными и зловредными устами твоими.

Сказав эти слова, Аввакум взял фонарь и, поднявшись по лестнице, скрылся из глаз нашего знакомца, а звук ключа, щелкнувшего вслед за запертою отпускною дверью, дал знать дьяку, какое попечение прилагают об его сохранении.

Почтенный Курицын был в самом затруднительном положении. Он очень ясно видел, что если раскольники каким-нибудь образом проведают об его имени, то он может поплатиться жизнью, потому что исступленный Аввакум, для сокрытия следа в поисках его, не задумывается сбыть таким образом своего пришельца. С другой стороны, по всему видно было, что неудачная попытка Курицына выдать себя за раскольника только возбудила в иересиархе подозрение, которое могло иметь для заключенного весьма дурные последствия.

Все эти рассуждения повели Курицына к тому, что он, вскочив на ноги, бросился, как исступленный, шарить по стенам, как бы отыскивая средства к своему спасению. Первый предмет, на котором остановилось его внимание, было небольшое окно, обтянутое пузырем и снабженное железною решеткою. Внимательно осмотрев его, он удостоверился, что окно это находилось ниже поверхности земли, которая была снаружи, как он догадывался, вырыта к верху в виде отлогой канавы, для доставления света в этот погреб. Рассматривая далее, он убедился с сожалением, что хотя в это окно и можно было бы вылезть ему с небольшим трудом, но решетка, сделанная из железных прутьев, была так крепка и мелка, что ему без инструментов нельзя было и подумать избавиться от нее. Отыскав в кармане своей ферязи небольшой складной ножик, взятый им на случай с собою в дорогу, Курицын принялся, однако же, за решетку, но, прохлопотавши за нею почти всю остальную часть ночи, он при всех усилиях своих успел отделить только один прут, прилегавший к краям ее. Впрочем, в настоящем случае и это могло почесться за большой успех, потому что, проработав несколько суток, Курицын, наконец, мог бы освободиться. Эта надежда придала ему бодрости, и он под влиянием ее дал себе честное слово во что бы то ни стало не открывать своего имени, а потом, избавившись от заключения, забрать руками все это согласие, к которому он знал так хорошо дорогу. При этом твердом решении его беспокоил, однако же, голод, томивший всю ночь, так что на другой день, просидя утро без пищи, почтенный дьяк наш чувствовал такой позыв на еду, что беспрестанно хватался за живот, как бы жалея об его одиночестве. С часу на час начал голод напоминать о себе больше и больше…

Наконец судьба, вероятно, сжалилась над ним. Около полудня отпускная дверь приподнялась и на ступенях лестницы явился Аввакум, а вслед за ним раскольник, с белым мягким хлебом, рыбою и кружкою какого-то питья, издававшего чрезвычайно приятный запах.

Пока раскольник устанавливал все принесенное им на скамью, Курицын не спускал с него глаз, заранее воображая, как он плотно пообедает, так что только голос Аввакума вывел его из этого приятного мечтания.

Курицын полагал, что первыми словами иересиарха будет приглашение своего гостя к принесенному завтраку, но, к изумлению его, вместо этого призыва из уст Аввакума раздались знакомые уже нашему дьяку слова:

– От имени Господа Бога нашего Иисуса Христа, вопрошаю тебя, кто ты и откуда?

– Неужели ты забыл, святой отче, что я тебе говорил вчера о себе, – отвечал Курицын, все еще не отводя глаз от стоящих перед ним кушаний. – Меня зовут Кирилло Петров Хлебопекин, а родом я из Псковского воеводства, откуда и пришел к тебе.

Сказав это, Курицын замолчал, но, бросив взгляд на стоявшую на скамейке кружку, не мог удержаться, чтобы не спросить принесшего ее раскольника:

– Тут что такое, в кружке-то?

– Малиновый мед, – отвечал принесший.

– Молодой?

– Годиков десять будет.

Курицын облизнул языком нижнюю губу.

– От имени Господа Бога нашего Иисуса Христа, отвечай, кто ты? – произнес Аввакум.

– Ты, видно, меня, батюшка, испытываешь, – отвечал Курицын с досадой, – только спрашивай меня хоть до Страшного суда, а я все буду отвечать тебе одно и то же, потому что говорю сущую истину.

– Собери назад, брат Прокопий, – произнес спокойно Аввакум обратясь к раскольнику, – ибо заблудшая овца не возвращается к своему пастырю.

При этих словах раскольник мгновенно забрал в руки со скамьи все принесенные им яства и кружку, и, прежде чем дьяк успел опомниться, оба старовера вышли по лестнице и замок щелкнул под западнею.

– Нехристи, кровопийцы! – заревел Курицын и, не помня себя, в совершенном отчаянии, повалился на пол своего жилища.

Глава восьмая

Курицын, придя в себя от отчаяния, в которое повергло его неожиданное унесение Прокофьем яств и, в особенности, малинового меда, почувствовал ощутительнее, нежели когда-нибудь, необходимость вырваться из этой берлоги, где он должен был или открыть свое имя, столь ненавистное раскольникам, или умереть с голоду, так как отец Аввакум был, кажется, не слишком гостеприимным хозяином.

Во время этих размышлений мысль о спасении, блеснувшая в голове, подобно молнии осветила рассудок дьяка. Посмотрев пристально на потолок своего жилища, Курицын приметил в том месте, где был край отпускной двери, тонкую струйку света, проникавшего из окна верхней избы в отверстие, образовавшееся между дверью и петлями, на которых она была прибита к полу. Привстав на скамью и рассмотря ближе, он нашел, что так как дверь была чрезвычайно толста и тяжела, то петли, прибитые гвоздями, отошли от нее несколько вверх и через то образовали замеченное им отверстие. Вынуть из оконной решетки отделенный накануне железный прут н вложить его в отверстие – было для почтенного нашего дьяка делом одной минуты. Можно себе представить его радость, когда, стараясь приподнять прутом дверь, он заметил, что петли отстают и гвозди легко отделяются от нее, так что почтенному кладоискателю стоило только, вместе с прутом, употребить в дело свою спину, хорошенько упершись ею в дверь, чтобы освободиться из заключения! В восторге от этого плана Курицын решился привести его в исполнение в следующую же ночь, едва только смолкнет на улице и вся братия уляжется в домах. Опасаясь однако же, чтобы кто-нибудь приходом не открыл тайны, Курицын прекратил работу, не отделив еще совершенно петель от дверей, что, впрочем, было уже очень легко выполнить.

С нетерпением ожидал Курицын минуты своего освобождения… Вот уж начало смеркаться, так что он едва мог различить в подвале окошко от стены и рассмотреть во мраке ведущую наверх лестницу. Повсюду настала глубокая тишина, и через несколько минут совершенный мрак распространился в подвале… Курицын с трепетным биением сердца принимается за дело, и вот после получасового труда петля отделяется от двери, самая дверь приподнимается спиною дьяка и почтенный кладоискатель, не помня себя от радости, вылезает, вооруженный железным прутом, в пустую избу… Осмотрясь кругом и взглянув с усмешкою на окна избы, защищенные решетками, Курицын, полный радости, бежит к дверям, берется за скобку, чтобы выйти в сени… но дверь не отворяется, она заперта снаружи огромным висячим замком, и почтенный дьяк после стольких трудов попал только из одной тюрьмы в другую…

Голодная смерть, со всеми ее ужасами, представилась за этим открытием Курицыну, но он, все еще не теряя надежды, решился испытать одно последнее средство: не будет ли возможности выйти через трубу печки, занимавшей почти половину избы? Осмотрев отверстие ее, он с горестью убедился, что оно было далеко не так обширно, чтобы пропустить его особу. Несмотря на это, Курицын попробовал влезть до половины в печь и хотя тотчас же должен был, из опасения задохнуться, вылезти назад, но новое открытие заставило его на минуту забыть свое плачевное положение… В печи Курицын ощупал хлеб, рыбу и все принадлежности обеда, не исключая и кувшина с малиновым медом, которые были оставлены тут раскольниками, вероятно, с тою целью, чтобы снова подразнить Курицына их привлекательностью. В настоящее время эта находка была для нашего знакомца лучше всякого клада, и он с радостью бросился на это неожиданное сокровище. Менее нежели в пять минут половина хлеба, рыба и почти вся кружка меду переместилась из печи в горло кладоискателя, и, только проглатывая последний кусок, ему пришло на мысль, какие будут из того печальные последствия! Нет сомнения, что Аввакум не замедлить посетить заключенного, и если даже Курицын снова спрячется в подвал, то отломанная дверь и отсутствие яств в печи послужат против него такою ясною уликою в желании прекратить свое заключение, что иересиарх, вероятно, не замедлит принять решительные меры…

Совершенно растерявшись и не зная, каким образом выпутаться теперь из избы, дьяк начал машинально ходить кругом, ощупывая ее стены и как бы отыскивая на них какой-нибудь талисман к своему спасению. Прислонясь к стене смежной с печью, он по осязанию открыл, что она была забрана из тонких досок и, следовательно, выходила не на улицу, но, по всей вероятности, в другую светлицу, а вспомня обширность дома снаружи, на что Курицын обратил внимание, когда был введен в него раскольниками, он совершенно убедился в справедливости своего предположения. Этого нового открытия было слишком достаточно для того, чтобы обратить на него все изобретательные способности Курицына, и он с возбужденною ревностью принялся испытывать твердость перегородки, предполагая разломать ее в слабом месте и уже в двери находящейся за нею светлицы выбраться на свободу.

Во время этих соображений слух его поражен был вдруг звуком голосов, раздавшихся за перегородкой.

– Экая темять, словно в волчьей глотке, – раздался грубый голос. – Зажги хоть у образа-то свечку, батька!

– А вот я иссеку огонь благодати из камени, нарицаемого кремнем, – отвечал знакомый Курицыну голос, в котором он узнал Аввакума.

Вслед за тем раздались удары огнива, и через минуту огонь блеснул в щель, возле которой стоял Курицын, так ярко, что он весьма ясно мог рассмотреть все находившееся за перегородкой.

Светлица, в которую проникнул взор кладоискателя, была величиною более почти вдвое той, где скрывался Курицын. Один угол стены был занят большими темными образами, освещавшимися тоненькой свечкой, прикрепленной к палке, на которой они стояли, а прямо против окон красовалась дверь, соблазнительно растворенная, почти настежь, так что свежий воздух, врывавшийся через нее в светлицу, достигал через щель до заключенного. Под самыми образами поставлен был длинный стол, покрытый ковром, на котором находились Евангелие, обложенное серебром, восьмиугольный крест, чернильница и несколько свитков бумаги, а недалеко от стола сделано было на полу возвышение, обитое тонким красным сукном. Возле стола стоял Аввакум с каким-то высокого роста человеком с темной окладистой бородою. Огромные повисшие брови и широкий шрам на щеке придавали лицу этого незнакомца зверское выражение, а грубый отрывистый голос, глухо вырывавшийся из его глотки, действовал на уши так же приятно, как завывание голодного волка. Он был одет в простой суконный кафтан и подпоясан ремнем с металлическими бляхами, из которого выказывался огромной величины нож в кожаных ножнах.

– Ай да ночка, – сказал незнакомец, отряхая на пол дождевые капли со своей высокой меховой шапки, – на небе ни звездочки, а ветер, словно бешеная собака, рыскает по лесу. Нашему брату такое время на руку.

«И нашему не худо, – подумал Курицын, – в такую ночь как навострим лыжи, так не скоро отыщут, благо бы убраться отсюда».

– Ну, так что же тебе опять понадобилось от меня, батька? – произнес снова незнакомец после небольшого молчания, обращаясь к Аввакуму.

– А вот что, – отвечал старик. – Я хочу доставить тебе преславную честь уподобиться ветхозаветному Сампсону и даровать случай опалить рыскающего волка, именуемого Никоном, подобно тому, как Сампсон опалил лисиц на ниве филистимской…

– Полно тебе не по человечески-то растоваривать; говори прямо, да скорее, а то тебя сам черт не разберет, – прервал его грубо незнакомец, стукнув кулаком по столу. – Ты ведь знаешь, что я долго дожидаться не люблю? – При этих словах он схватил свою шапку, как будто собираясь выйти из светлицы.

Слова и движение незнакомца, казалось, сильно подействовали на образ выражения почтенного иересиарха, потому что, помолчав минуту, он начал говорить довольно ясно, бросив всякую кудреватость:

– Ведомо тебе, молодец, что предерзостный волк, именуемый Никоном, воздвиг гонение на веру и что по сему подобает отнять от него если не самую жизнь, то все средства к учинению зла, каковое он сотворить может…