Визави французского агента

Мы молчали. Я боялась отвести глаза. Вдруг он исчезнет, вдруг мне это только кажется? Пришло время, и я незаметно сошла с ума?.. Но он сидел, не шевелясь, и смотрел на меня.

Мне почему-то стало трудно дышать, я не могла перевести дух, я вся замерла, руки и ноги заледенели. Звуки фильма слились в какую-то ужасную какофонию, все как-то померкло, стало удаляться…

Когда я открыла глаза, то обнаружила, что лежу на диване в холле кинотеатра, только диван развернут к стенке и жутко воняет нашатырем. Рядом убирала в ящичек свои принадлежности тетка в белом халате, со скорой помощи, наверное.

– Ну вот, теперь все в порядке. Сосуды надо полечить. Ты тут полежи. Через полчасика можешь идти домой.

Она встала, и у меня над головой мелькнула рука, передававшая деньги врачу.

Потом Марсель сел рядом со мной. Здесь было светло, и я рассматривала его лицо, как рассматривают картину, которую достали с чердака и теперь, стерев пыль, пытаются вспомнить, какой она была много лет назад.

Сомнений нет, это он, но как постарел! Загорелое лицо с мелкими сухими морщинками, яркие голубые глаза, очки в тоненькой светлой оправе.

Почему-то все время кружилась голова, но не сильно, мысли как будто пробирались сквозь вату.

– Поехали отсюда! – сказал он, бережно поднимая меня за плечи.

Потом, подхватив мой рюкзачок – такой господин и с рюкзачком в руках – придерживая меня под локоть, подвел к машине.

Там, открыв дверь, посадил меня и, как мальчишка, обежал её спереди.

– Вот, мы вдвоем! Дай мне на тебя насмотреться! – Он взял мои руки за запястья, – Как я мог?..

– Значит мог…

– Если бы за это время я хоть раз прикоснулся бы к тебе, я бы уже не смог жить без тебя! И сейчас… я боюсь тебя отпустить… Вдруг ты исчезнешь!

– Я тоже боюсь…

Мы сидели в машине, почти не говорили, только смотрели друг на друга.

Не знаю, сколько мы просидели, но он взялся за руль, и мы поехали.

Я не смотрела на дорогу. Онемение начало проходить, стало жарко, вот тут-то и поднялась та самая «волна», о которой пишут в книгах. Кровь запульсировала по всему телу, даже в кончиках пальцев. Мы приехали в гостиницу Мариотт, поднялись к нему в номер. Мы по-прежнему ничего не говорили. Только когда Марсель закрыл за собой дверь, он упал на колени, обнял меня за ноги и заплакал. Я медленно опустилась на ковер рядом с ним.

Чтобы Марсель плакал… этого просто не может быть! Но дотронувшись до своей щеки, я обнаружила, что она мокрая. Почему, я что, тоже плачу? Ну да, слезы просто льются как вода, свободно, и я этого не чувствую.

Не помню, как я сняла шубу и сапоги и как я оказалась на белоснежном диване, в свитере и потертых джинсах…

Он протягивает мне бокал светлого вина и… он смеётся, как тогда…

– За встречу, мой ангел!

Я поднимаю свой бокал. Мы снова вместе, этого не может быть, но это есть, и слово МЫ существует. Оно обозначает что-то одно, неразделяемое. Мы… никогда мне не было так спокойно и надежно. Вот рядом часть меня, он взял мою руку и стал рассматривать «линии судьбы», водя по ним пальцем.

– На тебе то колечко, – Марсель не удивился, только голос был грустный и очень тихий, – а я свое потерял еще в семьдесят седьмом году.

Я положила голову ему на плечо, мне показалось, что мое тело поплыло по теплой волне, от Марселя пахло чем-то родным, давно забытым. Я не могу сказать, что это была волна желания, нет, просто это было другое измерение, и у меня нет таких слов. Доверие, растворение друг в друге. Он обнял меня. Я не знала других мужчин, кроме Валеры. Мне не было страшно. И было такое ощущение, что, наконец-то я с самым родным и дорогим.

Потом… потом были слова. Мы набросились на паштет и вино, ели, пили, разговаривали и не могли наговориться. Мы говорили одновременно, не перебивая друг друга, но прекрасно понимая. Слова лились без остановки.

– Ты надолго?

– Завтра?

– Ты работаешь здесь?

– На себя?

– Ты правда, имам?

– Ты мусульманин?

Вопросов было море, а отвечать не успевали.

Потом он достал платок и стал вытирать мне нос, а я (как всегда без платка) взяла салфетку. Мы и смеялись, и говорили, и шмыгали распухшими носами. Словно какие-то шлюзы открылись и, наконец, выпустили все накопившееся и невысказанное.

– Какой я был дурак! Да и сейчас не умнее… Тогда – потому что не приехал, а теперь – что приехал… ты не любила меня тогда, тебе было просто интересно и тебе нравились приключения, я только надеялся заслужить твою любовь. Любовь это испытание, я оказался недостойным, сбежал. На самом деле я испугался трудностей, которые я бы тебе создал, не хотел подвергать опасностям – тебя-то за что было обижать? Теперь ты меня любишь, не знаю за что. Но я счастлив, я не надеялся ни на что, просто хотел взглянуть на тебя, мог бы, наверное, уйти сразу, нет, не мог… Я так испугался за тебя в кино! Люблю тебя! Когда ты была далеко, но в безопасности, я терпел разлуку, но теперь я не смогу больше без тебя. Что будет дальше известно только Аллаху.

Он провел руками по лицу, смущенно улыбнулся:

– Ты знаешь.

Этот жест стал настолько привычен для него, что он его почти не замечал. Что это означает у мусульман, я не знаю.

– Я расскажу…

Что ж, мне не привыкать, столько служу жилеткой! Мужчинам часто надо поплакаться, а я, на свое несчастье, очень подхожу для этой цели.

– Если бы ты была со мной, я не стал бы таким. Тогда, после катастрофы, я жил ненавистью. Только она давала мне силы. Ты спряталась в самый уголок моего сердца, но ты была там всегда. И женился я потому, что получил должность, где должен быть женатый человек. Они убили Дениз и ее ребенка.

Когда я понял, что ненависть сожгла во мне все, что нас соединило, я уехал в Тибет, как раз в это время в моде был Лобсанг Рампа. Я хотел уйти от всего, такой оригинальный способ самоубийства. Наверное, я тогда просто сошел с ума, параноик, следующий своей идее фикс, которая удерживала меня на грани разума.

– Я знаю, – тихо говорила я.

– Да, Бернар. Он-то как раз никогда не мог спокойно смотреть на страдания людей.

– Продолжай! – я смотрела на его руки, на его длинные, слегка припухшие в суставах пальцы. Голубоватые вены на смуглых руках рельефно выделялись, их хотелось погладить…

– Я добрался до Гонконга, менял гостиницы на все худшие и худшие, пока из последней не вышел без гроша в кармане. Да что говорить о деталях, добрался я до Тибета совершенно больной, прямо полутруп, но зато в борьбе со всякими болезнями, голодом, холодом, жарой, я стал ощущать себя частью природы. Там я понял, что все мы песчинки в огромном космосе, и эти «грязные» цветные рядом со мной, и аристократы, и я на самом дне…

В какой-то момент я понял, что пришел. То есть все потеряло смысл. Сил не было, желания не было, никаких чувств. Я просто ждал конца.

Какие-то монахи подобрали меня, притащили к себе. Кормили меня. Но мне было все равно. Я не вставал. Потом они меня куда-то долго везли по горам.

Там, куда меня привезли, со мной занималось несколько монахов. Это было удивительно. Кому-то есть дело до меня? Я пил всякие настои, меня мазали разными мазями… В результате мне стало интересно. Я стал задавать вопросы, и однажды ко мне пришел старенький лама и на отличном французском языке рассказал мне мой дальнейший путь.

Забавно, он называл меня «крестоносцем»!