Лунитана – лунная фея

– Идём, раз такое дело. А только ты себя не казни зазря, не мучайся, пихтач-ельник, понимаешь… Ты тут не причём. Это всё злой Букабяк, чтоб его приподняло и шлёпнуло!

Баба Вася уложила в корзинку варенье и пирожки. Дед Пихто и Мишутка уселись верхом на Ириску. И поскакали.

На полдороге их догнала Огненная Птица О.

– А меня почему не взяли? – спросила она обиженно. – В конце концов, пирожки с вареньем – это моя идея!

– Да вот, пихтач-ельник, понимаешь… Прости, не подумавши мы…

***

Дед Пихто постучал в окно Гошенькеного дома, громко крикнул:

– Хозяин! Открывай, гости пришли.

– А ты кто? – ответил изнутри недовольный сонный голос.

– Я это… ну… О, вспомнил: чёрт с рогами, с горячими пирогами! Открывай, пихтач-ельник, понимаешь…

– Уходи, чёрт, Гошенька тебя боится!

– Что значит уходи? – удивился старик. – А чай пить? С малиновым вареньем, с пирожками!

На минуту воцарилось молчание. Потом голос уже не такой сонный и не такой сердитый поинтересовался:

– А с чем пирожки?

– С картошкой!

– Ух, ты! А точно с картошкой, ты не обманываешь?

– С чего мне обманывать-то, пихтач-ельник, понимаешь…

Дверь приоткрылась. Из неё высунулась голова в нелепой розовой панамке на макушке.

– Больше всего на свете я люблю пирожки с картошкой! – сказала голова незнакомым голосом, и облизнулась. И тут же, словно спохватившись, добавила голосом Гошеньки: – Г-гошенька любит, когда с картошкой!

– Эх, Ванюша! И не надоело ваньку-то валять? – укоризненно покачал головой дед Пихто.

– Что? Где Ванюша? Какой Ванька? – Дурачок сделал испуганное лицо. – Нет тут никакого Ваньки. Есть только Гошенька. Г-гошенька есть, а больше никого тут н-нету! Я… я вот что… я спать пойду, однако…

– Да ладно тебе, Ваня, пихтач-ельник… Хватит прикидываться-то: тут все свои, выходи, не стесняйся! Посидим, поговорим, как люди.

Гошенька вздохнул, неуверенно вышел из дверей, присел на ступеньку крыльца. Дед Пихто плюхнулся рядом. И тут откуда-то, прямо с неба, спикировала огненная птица О.

– Иван Кузьмич, пожалуйста! – попросила она. – Не надо больше притворяться! Мы же к вам, как к человеку, чаю попить… С добром пришли, с гостинцем, с душевным разговором…

– Разгадали, значит! Э-эх. Ладно, ваша взяла! – Гошенька досадливо сдёрнул с головы панамку, бросил её на землю. И тут же моментально преобразился в того самого лысого некрасивого мужичонку средних лет, про которого рассказывал лунный зайчонок Митя.

– Ой, – изумился дед Пихто. – А ведь я тебя, кажись, знаю. Ваньша, ты что ли?

– Я, дядя Пиня. Я ведь подумал, что ты меня сразу раскусил.

– Да нет, это я наобум, так сказать…

– А я подумал…

– Надо же, еле признал родственника, пихтач-ельник, понимашь… Вот, прошу любить и жаловать: Иван, племянник мой, двоюродный.

– Рада знакомству, – грациозно склонила свою красивую голову Птица О. – А я – здешняя жар-птица!

– Очень, очень приятно! – Иван Кузьмич привстал, церемонно поклонился.

– Да-а, – задумчиво протянул дед Пихто. – А помнишь, как я тебя на собственном горбе катал, как мы с тобой в «козу-дерезу» играли? Помнишь ведь: «Идёт коза рогатая за малыми ребятами…»

– Помню, – ностальгически вздохнул Иван Кузьмич.

– Сколько лет-то прошло? Да… Пообтрепался ты, парень, подрастерялся как-то…

– Что поделаешь, такова жизнь…

– Жизнь, значит… пихтач-ельник… А с чего это ты в злые букабяки подался, а?

– Да вот, судьба так распорядилась.

– Судьба, стало быть. А чего это ты всё на судьбу да на жизнь валишь? Сам-то не причём, что ли?

Иван безнадёжно махнул рукой:

– А, и не говори, дядя Пиня…

– Я и не говорю, понимаешь… Я тебя прямо спрашиваю: ты чего это вытворяешь, а? Ты зачем нашего медведя в игрушку превратил?

– Какого медведя?

– А вот этого! Мишутка, выходи!

Плюшевый медвежонок выбрался из зарослей полыни, подошёл понуро.

– Ну?

– Да я это… Пошутил я… Я же не насовсем его, я бы его потом – обратно.

– А ты – не потом! – сурово велел дед Пинуфрий. – Ты прямо сейчас давай!

– Хорошо. Только пусть он сначала пообещает, что не съест меня, сразу, как я его… это… обратно…

– Я бы на его месте ничего обещать не стал, ни сначала, ни потом! – пробурчал старик. – А ты как, Михайло Потапыч?