Лунитана – лунная фея

В стеклянных глазах игрушечного медвежонка на секунду вспыхнула ярость. И обида промелькнула, горькая такая. Но тут же всё исчезло и погасло.

– Не трону. Клянусь! – тихо сказал Мишутка.

– Тогда я сейчас…

Букабяк поднял с земли брошенную панамку, опасливо пристроил её на голову игрушечного Мишутки, потом закрыл глаза, вытянул вперёд руки, сказал громко, но не очень внятно:

– Бяки, глюки, закорюки! Буки, зяки, закаряки! Бум, блям, троллялям!

Плюшевая игрушка моментально выросла в размерах и превратилась в огромного живого медведя.

Михайло Потапыч, как только почувствовал, что настоящий его облик вернулся к нему, первым делом сердито рыкнул на злого Букабяка. Очень сердито. Бедняжка уже с жизнью попрощался, на всякий случай.

Но медведь не стал его есть. Во-первых, он дал слово. А во-вторых, обида на этого горе-волшебника почти вся куда-то ушла. И злость – тоже. Ладно, пусть живёт!

Михайло Потапыч походил туда-сюда, радуясь лёгкости движений, повалялся в густой траве, покувыркался. А потом улёгся возле дома, дожидаться – а не понадобится ли его помощь?

Исправление ошибок

– Ну вот, одну ошибку ты, можно сказать, исправил. Теперь – главное, ради чего я сюда пришёл. Ты знаешь, что лунная фея потеряла свою силу?

– А она её потеряла? – спросил Иван Кузьмич, глядя куда-то в сторону.

– Скажи честно – это твоих рук дело?

Букабяк опустил голову, выдавил из себя:

– Кажется, да…

– И не стыдно тебе обижать ребёнка?

– Я… Понимаешь, она такая красивая. Да при этом ещё и фея. А кто я? Жалкий неудачник. Приобрёл себе по случаю оборотную, превращательную панамку. А что толку? Может быть меня и боится кто-то, но только не такая это радость, как я мечтал. А она… А её, Лунитану, все любят, все уважают. Вот мне и стало завидно.

– Чего замолчал? Рассказывай дальше! – сердито потребовал дед Пихто.

– Что рассказывать?

– Всё по порядку, пихтач ельник, понимаешь ли… Как ты придумал свой злой хитрый план?

– Да я и не придумывал ничего. Оно вышло как-то само собой. Спонтанно.

– Спонтанно, значит? Слов умных нахватался, а сам дурак дураком. Ты знаешь, что по твоей милости Лунитана больна? Очень серьёзно. Она даже умереть может!

– Нет! Нет, нет, нет!!! – испуганно вскричал Иван Кузьмич и схватился руками за голову. – Только не это! Если она умрёт – я тоже жить не хочу!

– Раньше надо было за голову хвататься! – поворчал старик. – А сейчас надо спасать нашу маленькую фею.

– Говори, что делать – я на всё готов!

Он посмотрел на деда Пихто умоляющим взглядом.

– Ну… – старик задумался. – Для начала, пока не забыли, не мешало бы тебе освободить настоящего Гошеньку. Где ты его держишь?

– В подполье…

– Бедный, бедный Гошенька! Немедленно пойди к нему, выпусти, извинись, пихтач-ельник… И скажи, что больше так не будешь!

– Я больше так не буду! – совсем по-детски пообещал злой Букабяк.

***

Гошенька всё это время сидел в подполье собственного дома на большом ворохе свежего сена в окружении своих любимых плюшевых игрушек, и пел песенки. Гошенька любил петь песенки. Особенно, когда его никто не слышит.

Он их не просто пел. Он их сам сочинял. Каждый раз – новые. Иногда – весёлые. Иногда – совсем печальные. Но всегда очень добрые и мелодичные. Он пел про зайчика, потерявшего маму. Про мотылька, который поранил своё крылышко о горящую свечу. Про земляничные поляны в лесу. Про птичек, улетающих на юг. Про солнце, про небо, про зелёную траву… Одним словом – про всё, всё, всё.

Сидение в собственном подполье не доставляло ему особого неудобства. Наоборот, сено было такое мягкое, такое тёплое и уютное. Стеклянный фонарь, внутри которого находилась горящая свеча, светился мягко и ненавязчиво: он совсем не мешал Гошеньке думать о жизни. А думать о жизни Гошеньке нравилось!

Он не успел передумать и половины того, что планировал передумать, как крышка подполья в очередной раз открылась. Гошенька поднял голову. Обычно в это время ему приносили завтрак. Однако, на это раз вместо завтрака к нему спустился, кряхтя и чертыхаясь, старик, дед Пихто, и сказал ласково:

– Ну, всё, соколик, посидел и – будя… Я пришёл дать тебе волю!

– Гошенька не хочет воли! – Узник замотал головой. – Гошенька хочет варёной картошки и молочка!

Долго пришлось объяснять дурачку, что не дело это в подполье сидеть. Надо наверх идти, там солнышко. А ещё – звери разные, больные, подраненные, которые ждут от него помощи.

Заявление деда Пихто про ждущих его помощи зверушек решило всё. Гошенька собрал в охапку все свои игрушки и полез по ступенькам наверх.

***

– Пора, однако, нам возвращаться к Василисе Наркисовне, поглядеть, как там Тата! – сказала птица О. – Что-то у меня сердце не на месте.

– Вот и у меня, пихтач-ельник… – не стал возражать дед Пихто.

– А можно я тоже с вами, – жалобно попросился злой Букабяк, который давно уже перестал быть злым. – Может быть, я вам пригожусь, а? Я ведь уже почти совсем исправился, честное слово! Я уже почти что хороший. Правда-правда!

В общем, подумали и решили, что не следует отталкивать человека, когда он жаждет исправиться и стать лучше!

Ехали так: дед Пихто на Ириске. Букабяк, то есть Иван Кузьмич – верхом на огромном медведе (с Михайлой Потапычем они уже совсем помирились и даже, можно сказать, по-своему подружились!) А огненная птица О летела сама по себе. Ей никакой транспорт даже и не понадобился.

***

– Ну и как наша больная? – первым делом обеспокоился дед Пихто.

– Ой, боюсь, что никак, – вздохнула Василиса Наркисовна.

– Никак… – тихо, словно маленькое лесное эхо, выдохнул недавно проснувшийся Нилка.

Тата тоже уже не спала, но лежала всё такая же бледная и безучастная ко всему происходящему.