Зверь, именуемый Кот

Станция была совершенно пуста, желающих ехать в последней электричке больше здесь не нашлось. Мы сидели в машине и просто молчали, глядя на надвигающуюся грозу. О чем думала я?

Как ни странно, о том, что счастлива совершенно. Даже вдруг если умру прямо сейчас, в моей жизни сегодняшний день уже был. Я никогда ни в кого не влюблялась вот так: молниеносно, как будто стрелой насмерть подстреленная. Я вообще никогда не влюблялась, – теперь это стало мне очевидно. Было все что угодно: уважение, симпатия, даже амбиции, но – не любовь.

Мне просто казалось, – большее чувство недоступно глупой, никчемной Илоне Олеговне. Я серая мышь и эмоции мои тоже серые. А теперь…

Кот вошел в мою жизнь как гроза, что сейчас шла за нами. Он с ума меня тихо сводил, заставляя фривольные мысли резво бегать по кругу со рвением цирковых лошадок, игравших свой номер.

Он молчал, сидя рядом, и пусть. Это ничего уже не меняло. Мои чувства, – мои лишь проблемы, и я благодарна ему за открывшиеся глаза. Могу ведь, оказывается, я быть такой, как сегодня. Просто… все эти годы его рядом не было. И не будет теперь, очевидно.

Снова взглянул на часы. Как хотелось просить его: – “Не отпускай, забери меня из этой серости, хоть собеседницей, хоть прислугой!” Да, за один только день, всегда несчастная, но очень гордая Илонка Король растеряла всю свою эту чертову спесь. Но роль свою нужно играть до конца. Молча кивнула, отстегивая ремень безопасности и дверь открывая.

Он тоже вышел, и под недоуменный мой взгляд плечами пожал:

– Я провожу тебя. Под поезд еще упадешь, а мне соскребать потом тебя с рельсов.

И почему столько грусти в глазах его? Жалеет о потраченном на меня времени?

Забрала свою сумку из его рук и пошла вперед, не оглядываясь почему-то. Мне казалось, что он потихоньку отстанет сейчас и останется. Сядет в машину, помашет, наверно, рукой и уедет. До поезда десять минут, никуда без Кота я не денусь.

Капал крупный дождь, первый предвестник грозы, его крупные капли оставляли мокрые круглые пятна на бетонном покрытии платформы. Это все белые ночи, они коварно стирали ощущение времени совершенно. Я стояла, ловя ртом эти самые капли, скрывавшие слезы, и смотрела на загорающийся красным светофор переезда.

Мягкое тепло на спине стало такой неожиданностью, что я даже вскрикнула.

Кот подошел сзади неслышно, осторожно сейчас приобнял, нежно притягивая снова к себе. Раздался тихий щелчок и над нашими головами развернулся большой черный купол его зонта.

– Ты куда убежала опять? Лю, нельзя так все время метаться. Мы же не попрощались. – Низкий голос над ухом предательски уничтожал все построенные мной снова защиты и все опоры.

– А надо? Зачем? – само как-то спросилось.

Ох, слышала бы это моя благовоспитанная мама, ох, что она бы сказала. А мне отчего-то вдруг стало сейчас все равно. Я не хотела прощаться.

Он снова промолчал, лишь зачем-то прижав меня крепче. Настолько, что сквозь все слои плотной ткани я услышала звук его сердца, гудевшего как набат.

Сквозь стену хлынувшего все же дождя полыхнули глаза электрички, приближавшейся неотвратимо, безжалостно. Я осторожно освободилась из крепкого круга таких нужных мне рук, медленно разворачиваясь. Очень хотелось увидеть его еще раз. В самый-самый последний. Пристальный взгляд, потемневший, складка непрошенная между бровей, сразу сделавшая улыбчивое это лицо очень жестким.

Секунду мы молча смотрели друг другу в глаза. А потом… мужская рука у меня на щеке, пальцы подняли дрогнувший подбородок, прикосновение губ, жестких, сухих, раскаленных. Дыхание на лице. Этого быть просто не может.

Поцелуй наш был похож на удар близкой молнии. Разряд, вспышка, боль, грохот рушащегося сознания, подкашиваются колени.

Кот поймал меня, нежно целуя в висок, рядом раздался звук открывающихся дверей вагона электрички. Бежать!

Только бежать. Я вырвалась из ладоней его, прошептала: “Прости” и рванула туда, где меня не догонят. В окна видела, как Кот развернулся и быстро пошел к автостоянке у станции.

Вот и все.

Я плохо помню дорогу домой. В электричке почти никого не было, а в этом вагоне сидела вообще только я. Ошарашенная, всю дорогу судорожно трогавшая свои губы, как будто не веря в их существование. Так и ехала, всю дорогу глупейшим образом улыбаясь и пялясь зачем-то в окно на стоявший за стеклами лес.

Раз за разом я возвращалась туда, на автобусную остановку в объятия Марка, на улицы Питера, с их горячим асфальтом, и серыми вертикалями улиц. И на камень, где Кот меня обнимал. Поцелуй на платформе и вовсе казался мне сладким сном.

На пиликнувшее сообщение в телефоне смотрела с искренним недоумением.

“Как доедешь домой, – обязательно мне напиши пару строк. Да, беглянка, я очень волнуюсь.”

Зачем ему это? – мой логичный, казалось, вопрос перечеркнут был одним только словом: “Волнуюсь”. Просто потому, что это снова мой Кот. Тот самый, который следя за моим возвращением поздно ночью с работы писал мне простое: “Волнуюсь”. Он вернулся опять, в сторону отодвинув невероятного Марка.

Погладила пальцами светлый экран, улыбнулась его аватарке.

“Постараюсь не заблудиться в своих трех соснах”. Подождала ответ. Не дождалась. Значит, это была просто вежливость. Дала мысленно себе подзатыльник: Кот на трассе сейчас, за рулем, ему не до болтанок со мной, непутевой.

А мне еще нужно будет теперь как-нибудь пережить эти дни. Позвонить что ли Муле, напроситься к ним в гости? Пусть прячут меня, партизанку, раз уж Абрамыч на койку по-дружески уложил.

Дождь шел следом за поездом, и когда электричка причалила к конечной станции, гроза накрыла нас мокрым крылом. Стена воды, настоящий поток. И, как назло, ни единой машины такси. Хорошо еще белые ночи, на улицах так светло, что даже фонари не включались. Выплыла на платформу, достала из сумки свой зонт, (непременный атрибут всех дамских сумочек жительниц этого города). И большущий пакет, в который спрятала эту самую сумочку.

Уже минуты спустя стало ясно: зонтик можно сложить и размахивать им, словно жезлом, исключительно ради хорошего настроения.

Дождь был везде. По улицам зажурчали потоки. Теплые, бугрившиеся крупными пузырями целые реки дождевой воды превратили пустынные улицы в русла. Несчастные туфли очень быстро стали подводными лодками. Я разулась, бредя едва ли не по колено в воде, мокрая, как та мышь, совершенно. По коленям стекала вода, а я еще волосы распустила, ощущая себя натуральной русалкой.

Шла по совершенно пустому городу и смеялась. Моя жизнь не останется больше прежней, сегодня в ней все изменилось. Я словно заново родилась. Дышала, жила и любила. И врать себе даже не буду.

Нельзя было солгать себе: мол, глупая пустая влюбленность в иллюзию или фантазию, в придуманного человека, как в принца на белом коне. Кота я знала отлично. Точнее – он меня знал, но это ничего не меняло. Нет. Мне нужен был именно он. Тот самый, что пишет: “Волнуюсь”. И украдкой нюхает мои волосы.

Так и брела я, раздвигая босыми ногами потоки воды. И дошла бы наверное, даже домой. Оставалось совсем немного: буквально пару кварталов под настоящим тропическим ливнем проплыть.

Единственной прямой дорогой здесь был проход в арку между домами, место темное, скрытое от глаз случайных прохожих и жителей стоящих рядом домов. В школе мы прятались там от родителей, пытались курить и пить пиво, кажется, целовались там даже, я и не помню уже. Как давно это было.

Сделав первый шаг под свод арки панельного дома, я кожей вдруг почувствовала неладное.

Странное чувство опасности, но откуда? Городок наш закрытый, все давно знают друг друга, попасть сюда посторонним практически невозможно: куча секретных НИИ охраняются всеми возможными службами. Откуда тревога? Совершенно сдурела я с этими приключениями на свою голову. Сейчас еще предстоит объяснение с мамой по поводу безнадежно испорченных платья и туфель…

Внезапный удар между лопаток не просто толкнул меня прямо вперед, он выбил воздух из легких так больно, что я не смогла даже вскрикнуть. Уже падая на колени, прямо в вязкую лужу, судорожно попыталась не нырнуть туда хотя бы лицом. Поймала ладонями твердый асфальт под водой, и тогда уже взвыла от боли. Второй удар пришелся прямо в живот. Секунду спустя только всевышние силы уберегли меня от удара ботинком в лицо. Я дернулась, падая на бок, ослепнув от боли, пытаясь лишь голову спрятать в руках. Нападающих было несколько: громкое дыхание со всех сторон, и странное ощущение, будто в капкане захлопнуло тушку многострадальную мою.

Мелькнуло в голове запоздало: “Не убивают, разве что ногами насмерть забьют. И изнасилуют вряд ли, или зачем им тогда так бить? В синяках некрасиво.”

И пропало. Все вдруг пропало, и причиной тому была вовсе не острая боль. Сознание работало очень ясно: я слышала, видела, чувствовала. Что-то вдруг изменилось, всех мучителей моих разом как будто бы отшвырнуло невидимой и огромной рукой. И тут же раздался оглушительный мужской визг. Никогда не слыхала такого, и вам не советую слушать. Похоже на вопль поросенка, не желающего стать котлетой или колбасой.

Вокруг топот ног, фонтаны поднятых брызг, снова вопли и визг, прозвучавший откуда-то новый странный звук еще, очень похожий на рык крупного зверя, и все разом стихло.

Только шум ливня вокруг и бурление потоков воды. Все еще сжавшись от страха и боли, я лежала в проклятой воде и думала, что наверное очень нескоро теперь смогу принять ванну спокойно. Если вообще выживу, говоря откровенно. Мучительно болели спина и живот, кружилась голова, тошнило. Хотя отделалась я довольно легко, не убили же сразу. Наверное.

Теплое мокрое прикосновение к щеке, очень нежное, оборвало дыхание. Страшно. Даже глаза открывать было страшно. Пусть лучше думают все проходящие мимо, что я умерла и валяюсь тут дохленькая совершенно. Кто “все”? Да вот эти… кто тыкается теплым носом и шершавым языком щеку вылизывает. Языком?!

Глаза сами открылись, а разум напомнил мне совершенно некстати, что Илона Король – как бы вообще-то биолог. И по структуре огромного языка эта самая горе-биолог определила легко, что рядом с ней лежит в луже огромный, горячий и мокрый представитель семейства кошачьих. Везет все-таки мне на котов.

8. О плохом воспитании

Похоже, мне по вкусу очень пришлась древняя традиция трепетных дев падать в обмороки. Эта мысль была самой первой. Из тех, что тихонечко раздвигает плотную темную завесу, закрывающую сознание.

Вторая мысль была куда более трезвой и приземленной: “А где это я?”