Вершина. Сага «Исповедь». Книга четвёртая

– Замолчи. На то его право «первой ночи».

– Вы здесь – дремучие люди! Давно уже нет такого закона! Уже сто лет назад Папа Римский запретил это извращение!

– Ты врёшь!

– Вас не просветили, чтобы продолжать бесчинствовать! Конечно, откуда вам, бедным крестьянам, знать, что написано в папских буллах?

– Почему Бог не дал мне сына?! – он по-отцовски провёл рукой по моей спине. – Если ты ударишь меня и свяжешь, возможно, тебе удастся сбежать, а мне – остаться в живых.

– Тебя всё равно накажут.

– Бог с ним, не впервой с плетью поздороваться.

– Как я уйду без неё?

– С ней точно ничего не выйдет. Там много охраны и слуг, ты не пройдёшь. Разве что собрав армию отца вернёшься, тогда есть шанс, – он горько вздохнул, – и всё-таки я – Иуда.

– Ты – не предатель, Анастасио, ты – хороший человек! Я приду за тобой и освобожу, обещаю!

– Ваши люди не пощадят наших женщин…

– Этого я не обещаю, ты сам всё понимаешь. Но твои дочери могут сбежать… Одно твоё имя, Анастасио, – и им отворят врата. А уж после, я позабочусь о твоей и их безопасности. Давай, убежим вместе!

– Тогда кто предупредит моих девочек? Нет. Иди один. Иначе мне придётся тебя заковать. Хочу, чтобы ты знал, Эрнесто, – он как-то особенно тепло произнёс моё имя, – я делаю это для тебя, как для сына, которого у меня нет. Не ради денег и освобождения, но из сострадания к твоему горю.

– Я знаю это, добрый человек. Спасибо!

– Ударь меня, вот хотя бы тем ящиком.

– Зачем?

– Без крови и побоев меня сразу же на дыбу определят, а так, может быть, доживу… Торопись! Скоро закончится обед, и стражники вернутся, – он начал раздеваться, – одень мою одежду и обувь, босиком всё равно далеко не уйдёшь, а так не будешь сразу бросаться в глаза…

– Бог не оставит тебя, Анастасио!

Я старался ударить его несильно, и всё же глубоко рассёк бровь, густая кровь потекла по лицу. Убедившись, что старик не умер, я, прося прощения, связал ему руки его же верёвкой.

– Прости, отец, и жди меня! Я очень скоро вернусь, во что бы то ни стало, если только останусь в живых.

Прихватил его оружие и флягу с водой, запер камеру и стал выбираться.

Одному охраннику без лишних звуков я перерезал горло ножом, так, словно занимался этим всю жизнь. Второму пронзил сердце. Но звук его падающего тела обратил на себя внимание третьего, а с ним пришлось повозиться, прежде чем он умолк навеки. Убивая этих людей, я слышал только одно – крики отчаяния моей изнасилованной жены и был беспощаден, как раненый зверь.

«Я здесь всё залью вашей поганой кровью!» – пообещал себе.

Вырвавшись на свежий воздух, от которого закружилась голова, я чуть не ослеп от света. Глаза начали слезиться, почти ничего не видя перед собою, шатаясь, побрёл прочь. Кто-то со стороны принял меня за пьяного.

– И когда нализаться успел, средь бела дня? Из новеньких? Будет тебе, иди проспись, пока не поймали!

Я подыграл, изображая пьянчугу, добрался до крестьянских домов.

Теперь меня было не остановить, только смерть могла отобрать от меня долгожданную свободу. Кинул последний взгляд на дворцовые стены, пленницей которых осталась Патриция, сказал, что вернусь, и помчался в чащу дворцового парка. Впереди ещё была крепостная стена и ров с водой, которые я преодолел без особого труда, словно открылось второе дыхание, и я всю жизнь готовился к этому дню, ожидая побега.

Часть 1. Глава 3

Теперь, когда у меня в руках было оружие, я мог оказать сопротивление. Патриция осталась далеко, и я стал менее уязвим. Разузнав, где нахожусь, понял, что ближе всего постоялый двор, где мы остановились в ту проклятую ночь. Нужно раздобыть лошадь, узнать, что случилось с воинами отца, удалось ли кому-то выжить. Конечно, при условии, что кто-то из хозяев остался в живых…

До заката скрывался в лесу, опасаясь погони, и лишь к ночи добрался до трактира. Взглянув в окна, с удивлением обнаружил хозяина дома и его домашних в добром здравии и приподнятом настроении. На старшем из них красовался мой бархатный пелиссон*, подбитый дорогим горностаевым мехом. На полной поварихе висело жемчужное украшение Патриции, веселье шло в полном разгаре. Понятно, поживились за наш счёт, теперь пропивают награбленное. Я в одежде старого солдата, стоял и смотрел на этот разбойничий праздник, вспоминая, как хозяин в тот вечер пресмыкался предо мной, узнав о том, что я сын великого Гриманни. Картина складывалась сама собой, они и сообщили о нас нападавшим. Потому и добыча осталось им в награду.

Мышцы налились свинцом, понял, скрипя зубами, что сейчас не смогу ничего сделать в одиночку против целого семейства и их дружков, но обязательно вернусь и тогда посчитаюсь со всеми. Всё, что мне остаётся, – это попытаться украсть коня, пока в пылу пира негодяи потеряли бдительность.

В конюшне обнаружил, что мой Джюсто всё ещё здесь, бедняга, бока его были грязны и тощи, но он сразу же узнал меня. В этом прекрасном Божьем творении живёт часть моей души. Мы вместе росли в далёком и безвозвратно ушедшем беззаботном прошлом. Этот скакун, который стоит сотен других, жемчужина селекции, стоял в заброшенном виде в неубранном вонючем загоне! Сколько же дней пируют эти грязные ублюдки? Наверное, с тех пор, как обогатились, предав нас врагу.

«Ешьте и пейте всласть, я скоро вернусь, чтобы распороть гнилые ваши потроха!» – крикнул я, оседлав Джюсто и пришпорив.

Он так долго ждал освобождения, что вместе со мной всей душою насладился прохладой ночи, скоростью и ветром, но недолог был наш путь: силы вскоре покинули животное. И я был вынужден остановиться, что б он поел травы и вдоволь напился из ручья. Пока мой верный друг отъедал истощённые бока, я смог немного вздремнуть. Снился Анастасио, занявший моё место в темнице. Он молил меня вернуться и дать ему умереть. Последнее, что помню, – как пронзил его сердце. Проснулся в холодном поту.

«Может быть, не всё так страшно, это ведь только сон?!» – утешая себя, подозвал Джюсто, и мы снова стали единым целым, но оберегая его, остаток пути я не гнал, а вёл его размеренным шагом. Лишь оказавшись во владениях отца, позволил нам обоим небольшой отдых и снова в путь. К вечеру, падая от усталости, увидел очертания родового гнезда… Помню руки слуг, принявшие меня полуживого, и голос Деметрио:

– Сын мой, я дважды терял тебя! Но больше этого не случится!

Очнулся в родной постели, отмытый и выбритый начисто. Сердце болело от хранившихся здесь светлых воспоминаний о потерянном счастье. Всё так же поют птицы за окном и ярко светит солнце. Только её рядом нет… Больше не нужно скрывать свою боль, родные стены не выдадут и не предадут. Я понял, что нет у человека ничего дороже родных, всё остальное – пыль и тлен. Семья – вот единственная отрада, дарованная нам Господом Богом на этой грешной земле. Нет другого надёжного прибежища, чем плечо отца и любовь матери.

Когда спустился вниз, жизнь уже во всю кипела. Можно сказать, что во дворе собралось целое войско, солдаты и рыцари продолжали прибывать. Замок ожил. Меня приветствовали издали. Даже друзья бесшабашной молодости не рисковали ко мне приблизиться, узнав о моём несчастье. Прибыл и Борелли со своими людьми и незаменимым заморским доктором. Гостей стало больше, чем на нашей пышной свадьбе, ещё так недавно проходившей здесь. Авторитет моего отца заслуживал всеобщего уважения. Все знали его как мужественного и ловкого воина, вкусившего с полна нектар побед, не ведовавшего поражений в боях с османами. И теперь моё сердце было ему открыто. Даже тень Эделины не возникала между нами. Всё нынче стало неважным перед тем, чтобы спасти Патрицию и отстоять честь нашего рода.

– Я сообщил Папе о своих намерениях, но ждать благословения из Рима не стану. Ещё не пришёл тот день, когда славный род Гриманни безнаказанно смогут попирать! – громогласно объявил Деметрио

– Брат мой, я пролью за тебя кровь до последней капли, если понадобится! – пафосно провозгласил Джованни, театрально обнимая Деметрио, прежде чем заметил моё приближение. – Разделяю твоё горе, Эрнесто, и скорблю о потерях.

В ответ я лишь кивнул, ничего не ответив.

– Над моим сыном долго издевались, они ответят за всё!

Его поддержала сотня воодушевлённых голосов:

– Они ответят по заслугам!..

Я заметил, что имя Патриции никто больше не упоминает, будто её и нет вовсе. С её отцом случился сердечный приступ, но люди от них прибыли в многочисленном составе, хорошо вооружённые. Все готовились к войне. Волнение и жажда крови витали в воздухе. Я даже не догадывался, сколько людей станет на нашу сторону, когда придёт беда.

Теперь я хорошо понимал, что двигало поступками отца, приведшими к разладу между нами, почему он так жестоко поступил с Эделиной и всеми остальными, сметая на своём пути все преграды, Деметрио не стоял перед ценой, не ведал стыда и страха, во имя и во благо процветания нашего рода.

Всё в жизни относительно, даже сама жизнь…

Вечером того же дня за большим ужином с принявшими сторону отца знатными людьми обсуждался план наступления. Крепость Романьези хорошо укреплена и может выстоять долгие месяцы при осадном положении, но никто не думал сейчас о цене. Подлость должна быть наказана. А голова графа украсит стены его же дворца в назидание всем, кто посмеет не уважать древние и славные фамилии.

– На этот раз я доберусь до его логова и никого не оставлю в живых! – Деметрио был полон решимости. Я понимал, что есть предыстория случившегося, но публично не мог задавать ему вопросов. Гости засиделись почти до утра, а мне нужно было набраться сил и как следует отдохнуть перед походом.

Вернуться в спальню тяжело. Горько лицезреть кровать, где ещё совсем недавно я упивался возлюбленной. Мысль о том, что кто-то другой сейчас прикасается к ней, сводила с ума.