Убийство – дело житейское

… Эвелина Родионовна своим звонком в дверь переполошила Марину и Стаса. Только увидев Лину в глазок, они успокоились и впустили ее. Оставив в прихожей вещи, Эвелина прошла в комнату, села в кресло и без всякой лирики рассказала о случившемся. Молодые люди, вытаращив глаза, словно перепуганные и взъерошенные совята, обалдело смотрели на тетушку.

– Еще раз повтори, пожалуйста. Я со сна не врубилась, – заикаясь, пробормотала Марина. – Если я правильно поняла, Мишу вчера убили, Фрося при смерти, Алкис в реанимации, а Валя за решеткой.

– Все так и есть. С этим буду разбираться я. Вы мне нужны для другого. Надо обезвредить Агина. У него есть копии бумаг, в которых указано, что Валя родилась на два месяца раньше, чем записано в ее метриках. Фрося отдала их на хранение Борису. Что это за документы, я не знаю. Понимаю главное – их надо обменять на пленку со снимками. Борис согласится. Он человек разумный.

– Боитесь, что девчонку поставят к стенке?

– Я не знаю, что ее ждет. Я хочу, чтобы Валя отвечала по закону. Но только так, как ей положено по возрасту, указанному в документах. Аферы ее бабки и мамаши не должны иметь к этому никакого отношения.

– Я все сделаю, Эвелина Родионовна. В юности сгоряча можно такое натворить, что после не расхлебаешь. Без помощи хорошего человека можно и жизни лишиться. Я лично без Загориной, давно был бы трупом. А мне было уже двадцать лет, когда я попал в переделку. А Валя? Та просто соплячка!

– Спасибо, Стасик. Еще одна просьба. Если позвонит Софа, Вы ничего не знаете. Я сама ей обо всем сообщу, когда станет известна дата похорон Миши.

Не успела Эвелина выпить кофе, как объявился Николай и сказал, что обо всем договорился в больнице. Там Лину ждут, хотя из-за этого разговора он в лице дежурного медперсонала нажил себе кровных врагов.

В «Скорой» Пазевскую встретили с плохо скрываемой ненавистью – персонал предположил, что ее подослали следить за их работой. Однако, узнав, что больной она приходится свахой, немного поостыли, решив, что перед ними обыкновенная блатная баба, а не доносчица.

Эвелину переодели в больничное белье и уложили в реанимацию рядом с Фросей, благо, соседняя койка оказалась свободна.

Под утро Ефросинья Павловна очнулась, увидела Лину, узнала и попросила попить.

– Ты здесь. Это хорошо, – заплетающимся языком пролепетала умирающая. – Знаешь, я безумно хотела иметь детей. Много. А Носов меня бросил. Алкис – пустоцвет. Я помогала Поле. Думала, будут внуки. А она подсунула нам чужое отродье. Через полгода я это поняла. Девчонка оказалась не нашей породы. Мой приятель узнал, с кем эта шлюха путалась. А эта дрянь мне твердила, что девчонка похожа на Алкиса. Сифаева была проституткой! Я ее возненавидела. Уговорила сына от нее избавиться. План придумала. Пришлось делать все самой. Только Боря и помогал. Миша и Митя слабаки. Куда им… Думала, у Тани будут дети. А она тоже пустой стручок. Я знала, Миша спит с Валей. Надеялась, у них будут дети. Она же молодая, здоровая. А она убила Мишеньку.

– А откуда у нее пистолет?

– От моего солдафона. Этот дурак думал, я не знаю, что у него в сейфе. Я его игрушки переложила в шифоньер. Знала, Валя утащит. Думала, она хочет соперницу убрать. Миша ведь говорил, что Таня вернется. Я и на этот раз все рассчитала. Таню в могилу. Валю в колонию. Миша свободен… Мог бы нормально жениться. А эта дрянь моего сыночка пристрелила. Должна была Таню прикончить, а убила моего ненаглядного. Ну, теперь ей недолго осталось жить…Ей уже шестнадцать. Исполнилось…

– Ну и гадюка, – думала Пазевская. – Погубила Полю, подстроила взаимоуничтожение Тани и Вали. А теперь подготовила все, чтобы и девчонка получила высшую меру. Не приведи, Господи, сообщит врачам, что оружие принадлежит Алкису. Он же тогда тоже помрет. Окочурится от сердечного приступа!

– А Вы зря думаете, что моя дочь бесплодна! – в сердцах выпалила Эвелина. – Таня уже в положении. Не от Миши, конечно. Это Ваш сын пустоцвет, а не его женщины. Он может спать с кем угодно, и все это будет без толку!

Ефросинья Павловна уставилась на Лину широко открытыми глазами. Потом они померкли.

– Миша уже ни с кем не сможет спать…Он будет спать в земле… Рядом со мной. А эту сучку расстреляют! Вышку дадут! – гневно воскликнула Фрося, приподнявшись на локте. – Понимаешь? Вышку! Ее поставят к стенке! Ей конец! – завопила, что есть силы умирающая и ничком упала на изголовье.

Ее выкрики услышали врачи и, выгнав из палаты Пазевскую, взялись за дело. Однако все их усилия были тщетны. Через полчаса Ефросиньи Павловны не стало.

– Господи, не наказывай слишком строго душу этой заблудшей, – шептала Лина, стоя в коридоре у окна.

… На рассвете Пазевская вернулась на квартиру Миликовых, рухнула без сил и забылась тяжелым сном. Она не слышала, как молодые разбежались по делам. Разбудил Эвелину Родионовну следователь. Он пришел поговорить с ней о последних минутах жизни Ефросиньи Павловны. Своих людей к ней он не приставлял, так как не предполагал, что она придет в себя – врачи его убедили, будто это невозможно.

– Они сказали правильно. Фрося в себя так и не пришла. В бреду она говорила, будто вместе с Агиным убила свою первую невестку и требовала «вышки» для Вали, застрелившей ее сына. Меня она так и не узнала, хотя мы расстались несколько дней тому назад, – объяснила Пазевская. На вопрос сыщика, с какой целью Лина возвратилась в столицу, Эвелина объяснила, что ее пригласил сват – полковник Рийден. Алкис Степанович. Он хотел, чтобы кто-то из родственников ухаживал за ним и его супругой.

– Мне показалось, что врачи сделали все, чтобы спасти Ефросинью Павловну. Но, сами понимаете, не всякой матери под силу пережить смерть своего единственного сына! – завершила речь Эвелина. Следователь что-то пометил в своей записной книжечке и ушел, а Лина, не мешкая ни минуты, собрала кое-какие продукты и отправилась в больницу к Алкису.

– Меня скоро выписывают, – объяснил Ал, увидев свою подругу. – Не представляю, что буду делать один в своей грязной квартире. Прошу, поживи у меня. После того, что случилось, я просто загнусь. Пока будет следствие, я даже уехать не смогу. Потом, Вале надо передачи носить. Об адвокате я уже позаботился. Но дело практически безнадежно – преднамеренное убийство девушкой, достигшей шестнадцати лет…

– Ты все правильно решил, Алкис. Но я и не собираюсь сидеть, сложа руки. У меня есть свой план.

– Ладно, Лина, действуй по своему усмотрению. После суда над Валей я выйду в отставку. Возможно, уеду к брату. Но сейчас главное – спасти девочку. Она – все, что у меня осталось после двадцати пяти лет брака.

– О семейной жизни поговорим после, когда выздоровеешь. И учти, твоя змея ждет, не дождется, когда ты ее согреешь.

Эвелина поцеловала Ала в небритую щеку, шепнула: – Держись, старина! – и удалилась.

– Ну и жизнь пошла! – ворчала она, пытаясь остановить такси. – Еще немного и я, как Иса, буду мечтать о скучной пристани. Похоже, после пережитого, нудное бюргерское существование станет для меня синонимом счастья.

…Эвелина Родионовна расположилась на отдых в кабинете Ми-Ми. Не успела она хорошенько выспаться, как появился насупленный Градов. Не говоря ни слова, он положил на стол несколько листочков, сказал, что у него мигрень и ушел в спальню прилечь. Лина схватила с таким трудом добытые бумаги и углубилась в их чтение. Помимо выписки из какого-то регистрационного журнала, там было заявление двух врачей и одной санитарки. Составленные по всем правилам с подписями, заверенными в отделе кадров роддома, они свидетельствовали о том, что Полина Рийден родила девочку раньше положенного срока, из-за чего восемь недель ребенок находился в отделении для недоношенных. Далее стояло число и месяц выписки младенца из роддома. Эта дата в метриках Вали была записана, как время ее появления на свет.

Тяжело вздыхая, Эвелина позвонила Ирине Родионовне, объяснила сложившуюся ситуацию, и стала выспрашивать о тех, кто подписал эти бумаги.

– Не волнуйся, Лина, этих дам я знаю. За эти годы одна стала абсолютно склеротичной старухой, вторая переехала жить куда-то в Россию, а третья превратилась в такую взяточницу, что боится милиции, как чумы. Она сама приплатит, лишь бы не зарисовываться в органах. Лучше скажи, когда похороны Миши. Я сообщила Сидоренко о трагедии в семье Рийденов, так он расстроился до слез. Собирается ехать к вам, чтобы выразить Алкису свое соболезнование. Иван Петрович рассказал мне, что Ал спас жизнь его родному брату, когда тот оказался в окружении, а после помог избежать концлагеря. Поэтому Сидоренко и помогал родственникам Рийдена. Сначала Полине с ребенком, а потом тебе с Таней. Из-за этого и произошла эта неразбериха с метриками Вали. Иван не смог отказать Ефросинье Павловне. Она страдала оттого, что Миша мог стать отцом в любой момент. Потому и привезла невестку к нам. Рассчитывала, что Поля родит в срок, то есть еще через два месяца после их появления здесь. В таком случае Фрося объявила бы знакомым, будто ребенок недоношенный. Тогда в глазах окружающих ее семья выглядела бы респектабельно. А Полина возьми, да и разродись, едва они здесь появились. А это произошло как раз через пять месяцев, после регистрации их брака. Вот Ефросинья и уговорила пойти Ивана на подлог. Записать датой рождения Вали то число, которым ее выписали из роддома. Сидоренко пошел на это. Он искренне полагал, что дело пустяковое. Это же не мальчик, возраст которого напрямую связан с призывом в армию. Тем более, здесь речь шла о каких-то двух месяцах. Надеюсь, ты теперь все уразумела? И учти, Лина, на похоронах должна присутствовать Таня. Я уговорю ее поехать. Отправлю вместе с Иваном. Она, практически, здорова, но компания хорошего врача ей не помешает.

Распрощавшись с сестрой, Эвелина с волнением подумала, что по гроб жизни обязана Алкису: если бы не его дружба с Сидоренко, она уже давно была бы изъеденным трупом, а Таня инвалидом, обреченным на жалкое существование.

– Не мне осуждать Ала, который хранил в сейфе трофей, за который его друг заплатил кровью или Ивана, который, сам не ведая того, дает шанс выжить девчонке, отомстившей за свою загубленную жизнь и за убийство матери, – размышляла Эвелина Родионовна, роясь в бумагах Миликова. Час работы, и из папки с аккуратно подшитыми счетами, сберкнижками и документами Лина извлекла разыскиваемые листки.

– Все-таки, Фрося была гениальной бабой. Я ее, явно, недооценивала. Организовала убийство одной невестки. Подстроила так, что вторая загремела в дурдом. И все безнаказанно. Вот и с рождением внучки. Все сделала так, что в общественном мнении брак ее сына выглядел благопристойно. И при этом – такая дотошность с бумагами Вали. Ничего не поделаешь, истинная математичка. Но какая разница между нашим поколением и нынешними женщинами. Фрося шла на преступления только ради того, чтобы иметь потомство. Даже я, несмотря на гибель Саши, сохранила Леночку. А современные дамочки, что Софе, Марина или танцовщицы Караевой – все живут в свое удовольствие…О детях даже не помышляют. Рожают такие, как внучка Гаврилихи. И то, ради того, чтобы вылезти из грязи. А образованные, утонченные и самостоятельные думают только о себе. Если бы не ад, через который прошла Таня в заведении у Ми-Ми, она бы тоже о детях не думала. Жила бы так же, как эти умные, расчетливые и в меру эмоциональные особы.

Вскоре с работы пришла Марина. Увидев на столе два экземпляра документов, из-за которых Лина и Стас так намучились, улыбнулась, чмокнула тетушку в щеку, сказала – Ну, вы молодцы! – и пошла переодеваться.

– По-моему, твой Градов заболел. Подошла бы, спросила, как он там? – посоветовала Эвелина племяннице.

– Ничего. Отлежится, встанет и скажет, что ему нужно. На кухне в шкафу не аптечка, а целый магазин. Думаю, он все необходимое уже принял.

– Не возражаешь, если к нему подойду я?

– Иди, иди, тетя. Видно, тебе на роду написано быть клушей. Ты всегда за кем-то ухаживала, то за детьми, то за учениками, то за ближайшими родственниками. Не мне, а тебе замуж надо. Возьмешь какого-нибудь старикашку, и будешь делать привычную работенку. Тебе ведь без нее скучно! Лучше бы позанималась, а то, по-моему, уже забыла, как выглядит клавиатура.

– Я начала понемногу. Но всерьез не получается. Уж больно всякой всячины свалилось на меня!

– Я это понимаю. Но тебе уже можно так жить. Ты – пенсионерка. А мне нельзя. Я себе всегда говорю – нет дня, когда не было бы уважительной причины, чтобы не делать свое дело. То кто-то болеет, то сама дохлая, то тебя довели до ручки. Что ни день, то сюрприз. Один похлеще другого! Поверь, изнеженность никого до добра не доводит!

– Ты права, Мариночка. Но я все-таки подойду к Стасику.

Эвелина легонько постучала в дверь. Не услышав в ответ ни слова, она вошла. Градов расположился на кровати. Вытянувшись во весь рост и заложив кулаки под голову, он лежал с открытыми глазами, уставившись в потолок.

– Стасик, может я смогу помочь? Наверняка у Вас что-то случилось. Неужто, Агин снова Вас достал? Может, поделитесь? Уверена, всем скопом мы положим его на лопатки!

Градов сел и пятерней расчесал спутанные волосы.

– Утром я пошел в свою Альма-матер. Думал, сердце екнет. Но, слава Богу, почувствовал, что теперь сердца у меня нет. Нашел Бориса, сунул ему под нос снимки и выложил условия обмена. Он меня сразу узнал, испугался, побелел и пообещал все сделать. Договорились, что обмен состоится в стекляшке – это кафе, что в центральном парке. Пришел я туда в назначенное время, а там вместо Агина – его рыжая стерва. Она отдала бумаги Вали, забрала у меня пленку и фотографии. Ну а потом пообещала, что через неделю моей ноги ни в одной из редакций республиканских газет не будет. Сказала, что деятельность папарацци несовместима с моральным кодексом строителей коммунизма, а потому о моих наклонностях подсматривать в замочную скважину узнают все, кто причастен к печатной продукции.

– Думаю, о влечении к подсматриванию она судит вполне профессионально! У нее самой эта страсть давно приобрела патологическую форму! Вставай, сынок. Пойдем, выпьем что-нибудь. Надо придумать, как остановить эту неистовую Катерину!

– Это невозможно! У ее отца связи до самого верха. Мне конец. Я не найду себе работы даже в заводской многотиражке. Не возьмут. Побоятся. Разве, что в органы придется идти. Трупы фотографировать!

– Ну мы еще посмотрим, дружок! – грозно заявила Пазевская и решительно отправилась в кабинет.