Разбуженное лихо

Вдруг повозка остановилась, Кузьмич повернулся к девушкам, неуверенно оглядываясь по сторонам.

– Слышь, барышня, поворачивать бы надо, дороги- то дальше нет.

– А куда ж она делась? – удивилась Ольга.

Они столько раз ездили по этой дороге, что она была знакома им до каждого пенечка, до каждой сломанной ветки. Но сейчас, и правда, впереди темнел подлесок, переходящий в такую же непроходимую еловую чащу, как и по сторонам. Небо меж тем затянулось тучами, стало заметно темнее и холоднее, поднялся ветер.

– Поворачивай, Кузьмич, – Ольга махнула рукой.

Кони пряли ушами, фыркали и подрагивали кожей на крупах. Их явно что- то беспокоило. Кузьмич стал осторожно их разворачивать, но они внезапно дернулись вбок, как бы отшатнувшись от чего- то, невидимого человеческому глазу. Сани дернулись, стали заваливаться на бок, выплюнув из себя седоков. Все трое покатились по белому снегу, застряв в придорожном сугробе.

Пока они выбирались, отплевываясь и отряхиваясь, повозки и след простыл. Ошалевшие кони с громким ржаньем растаяли в надвигающихся сумерках, утащив за собой новенький возок.

Ольга стояла на дороге, вглядываясь в лесную чащу. Ее внутреннее чутье подсказывало ей, что неспроста все это, ох, неспроста. И тревога за спутников исказила правильные черты ее безукоризненно красивого лица. За себя она не боялась, и не из таких передряг за свою долгую жизнь она выпутывалась. Это на вид ей было двадцать, а на самом деле жила она на этой земле уже семьдесят лет, и еще столько же прожить собиралась, если кол осиновый в сердце никто не догадается забить.

Холодный ветер начал пробираться под теплые меховые одежки, Кузьмич притопывал на ходу ногами, Нюрка начала хныкать. Вот уже около часа шли они по направлению к городу, пытаясь согреться быстрой ходьбой. Совсем стемнело, не было даже луны. Надвигалась пурга, снег сек лицо, на глаза наворачивались слезы.

Нюрка уже тихонько подвывала, Ольга, супротив своего обыкновения, кричать на нее не стала, только повторяла:

– Все будет хорошо, еще немного осталось.

Это пугало бедную девку еще больше, она привыкла к нарочитой грубости своей барыни, и такое непривычное обращение доводило ее до грани обморока.

– Слышь, барыня, как бы нам дорогу не потерять во тьме- то, – это пробурчал кучер.

– Не бойся, Кузьмич, я пока все вижу, ты же знаешь, я как кошка.

Кузьмич проворчал что- то себе под нос. А Ольга видела все прекрасно, но это не прибавляло ей бодрости. Вот уже минут десять как наблюдала она серые тени, мелькающие за деревьями в лесу с той стороны, где они шли. Тени становились все ближе.

– Ой, мамочки! – Нюрка зажала рот рукой.

Ага, вот и она разглядела зеленые огоньки. Жаль, лучше бы все оставались в неведении.

Внезапно ветер стих. Стало тихо- тихо, только судорожное дыхание трех испуганных людей короткими всхлипами висело в промерзшем до молекул воздухе. Они стояли, сбившись в тесную кучку, прижавшись друг к другу в поисках хрупкой защиты.

Раздался тихий скрип осторожных шагов. Зеленый свет приближался. Две пары, три, шесть. Потом они сбились со счета, страх парализовал их мыслительные способности. Дыхание белым облачком клубилось над их головами. Вдруг движение зверей замерло. Ольга сделала шаг вперед, закрывая собой своих спутников и понимая, что теперь настала ее очередь.

Огромный волк угольно- черного цвета постепенно как бы сгустился из темноты, глаза его горели безумным красным огнем, что явно выделяло его из общей стаи. Он пристально смотрел прямо Ольге в глаза. Чем ближе он подходил, тем более знакомым веяло на нее от его резких животных черт.

Ольга завела руки назад, нашаривая ладони Нюрки и старого кучера. Крепко сжав их, начала проговаривать заклинание, так как если бы она была одна, то могла бы подняться и просто так, а вот двоих ей было поднять тяжеловато. При этом она старалась не выпускать из вида страшного зверя. А он подошел уже на расстояние в три- четыре шага, где замер.

Вдруг морда его стала меняться на глазах, глаза стали более раскосыми, хотя и излучали все тот же рубиновый обжигающий свет, пасть растянулась в оскале, очень напоминающем улыбку, а нос сморщился. Ольга благодарила Бога, что ни служанка, ни старый кучер не видят в темноте того, что происходило. Метаморфоза меж тем продолжалась.

Вот уже леска усов укоротилась, превратившись в черную щеточку, а правый глаз стал странно отсвечивать, как из- под монокля. Вот и подтвердились ее неясные сомнения, оформившись во вполне узнаваемый портрет Демидова Василия.

Да, не прост оказался разорившийся дворянин, страшно как непрост. Да только не время сейчас об этом думать, спасаться надо. Если уж он решил превратиться в зверя, значит, решил идти до конца.

Сама Ольга не любила такие превращения, потому что, оборачиваясь животным ли, птицей, ведьмак теряет часть своего я, приобретая доминирующие черты того существа, с которым он сливает свою душу. А волк – жестокий зверь, страшный, и, почувствовав добычу, он не отступится, не выпустит из своих объятий до тех пор, пока не загрызет, не разорвет, не напьется горячей, бьющей фонтаном крови. И только, утолив первый голод, и облизывая окровавленную пасть, в нем осядет ярость и ненависть, жажда убийства, давая место человеческой мысли, позволяя связать тяжелые слова заклятья, возвращающие обладателю разума человеческий облик.

Ольга неожиданно вспомнила, как обернулась однажды сорокой. Очень ей нужно послушать было, что о ней фрейлина императрице наговаривает. Села на окошко, да и слушала. До тех пор, пока не увидела брошь, которую та самая дама Ее Величеству демонстрировала с целью презента. В центре закреплен был огромный алмаз, окруженный мелкими сапфирами и бриллиантами.

Дальше она ничего не помнит. Застило все, очнулась дома, на своей постели, загаженной собственными испражнениями. Что взять с птицы- то? Продумала слова, крикнула пронзительным сорочьим криком, и стала сама собой. Да только в кулаке- то чужая брошь зажата, сверкает и переливается, каменья играют. А что с ней делать- то? Вещь краденая, не одеть ее, ни у себя хранить, мало ли что…

Спрятала в том самом, потайном месте. Спрятала навсегда. Жалко было, да ничего не поделать.

Воспоминание так же быстро ушло, как и возникло. Волк приготовился к прыжку. С ощерившейся пасти капала черная слюна, хвост поджат, лапы полусогнуты, приготовившись послать сильное тело в полет, вцепиться в горло жертве.

Ольга подалась вперед, надеясь взглядом остановить зверя. Она сверлила его глазами, пробираясь сквозь отверстия в черепе в его мозг, и находя там только беспросветную черноту всепоглощающей ненависти.

Волк прыгнул.

И вот, как только его передние лапы оторвались от земли, ведьма рванулась вверх, крепко вцепившись руками в своих спутников, потащила их за собой. Им повезло, что целился зверь в нее, его зубы клацнули у самых ее каблучков, в то время как ноги Нюрки и Кузьмы промелькнули перед его носом, уносясь в темное небо.

Нюрка верещала, Кузьмич молчал, внизу таяли огоньки – много зеленых и пара красных, провожавших взглядом летящую троицу.

«Не дай Бог, кто увидит, – думала Ольга. – Вот так и рождаются суеверия…»

Постепенно тела стали тяжелеть, она практически выбивалась уже из сил, когда мелькнули огни заставы.

Опустившись на снег в десяти метрах от ворот Камер- коллежского вала, она отпустила слуг, и внимательно их оглядела. Нюрка, как ни странно, в обморок падать не собиралась, говорить, впрочем, тоже, только рот беззвучно разевала. Кузьмич чесал в затылке, смешно сдвинув на лоб шапку. Ладно, потом разберемся.

– Никому ни слова, понятно? – Она старалась, чтобы голос ее звучал грозно, но вышло хрипло, устало.

Однако, успокоенная согласными кивками, она немного расслабилась, и повела свою свиту к караульной. А там уже стоял их возок, который лошади по знакомой дороге притащили ко въезду в город. Через час они были уже дома, отогревались горячим чаем.

Потом Ольга позвала обоих к себе. Они молча стояли у порога, пока барышня ходила туда- сюда, кутаясь в пуховый платок, меряя ногами комнату и не зная, с чего начать разговор. Потом решилась:

– Хорошо ли вам у меня?

Те опять закивали.

– Хотите и дальше работать?

Те же кивки.

– Тогда, никому ни слова, понятно? Ни одной живой душе. Понял, Кузьмич?

– Понял, барыня, как ни понять. Кто ж и поверит- то? Да только я матушке Вашей служил, да молчал, а Вы в нее пошли, почему и сейчас не смолчать?

– Так ты знал? – Ольга искренне удивилась.

– Да так, догадывался, – уклончиво ответил старый слуга, и Ольга поняла, что знал он гораздо больше, чем даже ей сможет сказать. И хоть жил он с их семьей всего лет десять, должен был уже догадаться, что странности какие- то происходят. Столько лет, а у Ольги – ни одной морщинки, ни одного седого волоса. Да и мать ее погибла странно, тоже много вопросов можно было задать. Но ведь не задал же. Она успокоено вздохнула, повернулась к Нюрке:

– А ты, сможешь ли молчать?

– Дык, барыня, я это, того…

– Хочешь, отвару тебе налью, все забудешь враз? Так легче будет?