Окно с видом на счастье. I том

Она не отпускала его, смеялась, обнимала, висла на нем и, только когда он всерьез прижал ее к стене, скользнула под его рукой и, часто дыша, отпрыгнула в сторону:

– Все, иди уже! Иди! Учи свои уроки!

Саша, тяжело вздохнув, быстро вышел, а Катя, повернув замок, прижалась к двери спиной и прошептала в щель: «Иди-и-и», зная, что он стоит снаружи и ждет, когда она передумает и откроет ему. Дождавшись, что двери лифта громыхнут друг о друга, Катя схватила с полки сигареты и зажигалку и вприпрыжку побежала на балкон – проводить Сашу взглядом. «Он наверняка оглянется, – думала она, и я помашу ему…» Это было время, когда Саша уже перестал терзать себя каждое утро мыслями о том, что возвращаться к Кате не станет, поэтому он вышел из ее подъезда, мурлыча себе под нос какую-то мелодию и улыбаясь. Он поднял голову, увидел на балконе Катю: стройные ноги – попа едва прикрыта легким шелковым халатиком – виднелись через решетку перил, в руке зажженная сигарета, узел волос на макушке, прихвачен, похоже, шариковой ручкой, которая до этого валялась в коридоре на полочке – уж больно заметный цвет – ярко-зеленый.

«Ну козочка! – подумал он и помахал ей. – Попа наголе, сверкает на весь двор! Что ж такое, а! Хоть бы лифчик догадалась надеть, когда к деду поедем…»

У Саши было достаточно чувства юмора, чтобы не стоять в ожидании Кати возле машины, опершись задницей о капот, и картинно курить. Он припарковался возле ее подъезда, чуть в стороне от входа, под раскидистыми рябинами, которые росли тут всегда, с самого их детства. Машину почти не было видно из окон, выходящих на подъезд. Пару раз нажал на клаксон, как договаривались, и снова сел за руль.

Через пять минут вышла Катя и, пока она шла к машине, он смотрел на нее и думал восхищенно: «Ну вот как так! Платье какое-то абсолютно простое, даже не платье, а сарафан на лямках, проще может быть только мешок из-под картошки! Сандалики – три ремешка. И при этом – как картинка из журнала! Модные круглые темные очки подняты надо лбом, к ремешку крошечной сумочки – тоже последний писк, это даже я знаю, все крутые телки с такими ходят – привязан небрежным узлом легкий синий в мелкий белый горошек шелковый полупрозрачный шарфик. Да, правду говорят, что важно не что надето, а на что. У меня не было еще такой красивой женщины… И… породистой, что ли», – он засмущался своих мыслей, потому что никогда раньше не думал ни об одной женщине, что она породистая.

Выходить и открывать перед ней дверь машины он не стал, искренне считая это позерством. Ему и раньше казалось, что это какая-то деланая, притворная галантность – подчеркнуто вежливо открывать перед женщиной дверку машины. Да в конце концов, женщина – такой же человек, сама, что ли, не откроет? Это примерно то же, думал он, как если мужик несет женскую сумку – типа помогает, ха-ха! Не беда, что сумочка – это вообще-то деталь туалета, дополнение к платью… Ладно – сидор с продуктами взять и донести, это нормально, но тащить в руке дамский ридикюль… То же и с дверкой машины.

Открыв ей изнутри переднюю дверь, он с улыбкой наблюдал, как она скользнула на пассажирское сиденье – легко, правильно, словно ездила на машине постоянно. Бросив на заднее сиденье сумочку, она спросила:

– Че, поди пристегиваться надо? – и немного недовольно нахмурилась. – Не люблю…

– Да прям, зачем, – ответил он. – В Новосибирске, да будет тебе известно, за ремень не останавливают.

Катя захлопнула дверь, но недостаточно сильно – не закрыла. Саша, потянувшись через нее, правой рукой двинул дверку покрепче, успев почувствовать плечом упругую грудь под тоненьким хлопковым сарафанчиком, и понял, что, пожалуй, до Бердска просто так, без остановок, не доедет.

Тронувшись с места, он, белозубо улыбаясь, спросил Катю:

– Ну, что там собакен? Тосковать не будет?

Катя, как завороженная, уставившись на него, ответила:

– Сказала, что хорошо…

Он засмеялся:

– Ах, едемте же спасать кошку?

Она в ответ тоже рассмеялась:

– Едемте-едемте! Нормально собакен, мы с ней погуляли, потом она получила миску вкуснятины и легла спать. Так что все в порядке.

Катя отвела глаза и теперь исподтишка поглядывала на Сашу: на нем сегодня были джинсовые шорты, и его длинные загорелые тренированные ноги не давали ей покоя.

Саша вел машину совершенно спокойно, без тени неуверенности или волнения. Незаметно переключал скорости, мягко притормаживал или разгонялся, легко и уверенно обходил другие машины. Руль он почти все время держал левой рукой, а правая лежала на колене. Словом, вел он себя так, словно проводил за рулем большую часть времени, – естественно, без намека на какой бы то ни было выпендреж, даже в шутку, – смеялся, болтал, подкалывал Катю, но подозрительно не делал никаких попыток схватить ее за коленку, усмехаясь иногда одним уголком губ.

Они уже выехали за город, когда Катя не выдержала – залезла-таки ладошкой ему под шорты. Он замолчал и начал искать глазами поворот на какую-нибудь лесную дорогу.

Ценой невероятных Сашиных усилий – ему хотелось остаться с Катей в этом сказочном летнем лесу навсегда и одновременно быстрее ехать к деду – они добрались наконец до Бердска. Когда, попетляв по узким улочкам, на которых с каждым поворотом все более ощущалась близость реки, они остановились у крашенных темно-зеленой краской деревянных ворот, на часах была уже половина третьего. Дед Иван, видно, ждал давно, потому что сразу вышел встречать. Вместе с Сашей они открыли ворота, а Катя тем временем вышла из машины. Дед, увидев ее, заулыбался:

– О, Саня! Ты с помощницей?

– Да, дед! – засмеялся Саша.

Катя немного смущенно улыбнулась:

– Здравствуйте!

– Здравствуй, дочка! Какая красавица! Дед Иван меня зовут.

– А меня – Катя, – ответила она, помня, что «очень приятно» должен говорить более старший по возрасту или положению.

Саша загнал в ограду машину и закрыл ворота. Подойдя к ним, спросил:

– Познакомились уже? Дед, правда, она красивая?

Катя не верила своим ушам.

– Правда-правда, сынок. Проходите, ребятишки.

Катю так давно никто не называл дочкой, с самой, наверно, смерти отца, что у нее от эмоций даже выступили на глазах слезы. Она вдруг почувствовала себя как в детстве, когда приезжала к своим дедушке с бабушкой в небольшой городок Серебрянск в Восточном Казахстане.

– Чай будете с дороги? Голодные? – дед Иван открыл дверь в дом.

– Нет, дед! Работаем, а то и так припозднились, – ответил Саша и стянул с себя футболку. – На, Кать, кинь где-нибудь. Поехали. Дед, перчатки дашь?

– А мне что делать, дедушка? – спросила Катя.

– А ты, Катюша, ужин нам приготовишь. Картошку жарить умеешь?

Катя засмеялась:

– Я все умею! Что скажете, то и приготовлю.

– И рыбку пожарить сможешь? – удивился дед.

– Смогу, конечно! Только знаете что… – она вдруг поняла, что не взяла с собой ничего, кроме ключей от квартиры и складной зубной щетки. – Вы мне переодеться что-нибудь дадите? Ну штаны какие-нибудь старые и футболку? Я что-то не подумала…

– Дам, Катенька, конечно, дам. Вон, Санькины джинсы старые и наденешь, да рубаху его, которую он еще в школе носил. Сейчас принесу.

Дед скрылся в доме и через минуту вернулся, держа в руках джинсы и клетчатую рубашку:

– На вот, иди в баньку, во-о-он там, налево, видишь? Там и переоденься.

Катя повернула голову и увидела в дальнем конце огорода небольшую приземистую баню. Отцепив от сумочки шелковый шарфик, она забрала у деда одежду и пошла по тропинке. Зайдя в предбанничек, она сняла с себя сарафан и осталась в одних трусиках. Повесила сарафан на крючок для одежды и нырнула в джинсы. Они оказались немного большеваты, но для жарки рыбы сойдет, подумала Катя. Рубашка пришлась почти впору, и Катя завязала ее узлом выше пупа.

Когда она, в довершение свернув шелковый шарфик в четыре раза и завязав его на голове, как косынку, вернулась во двор, Саша уже занимался дровами. На руках у него были строительные перчатки, а больше, кроме шорт и кроссовок, из одежды на нем не было ничего. Катя остановилась чуть поодаль так, что он, как ей казалось, не мог ее видеть, а вот ей, наоборот, было видно каждое его движение.

Саша колол дрова профессионально, и было сразу понятно, что делает он это далеко не в первый раз. Огромные чурки разлетались на две части с одного точного и сильного удара. Раз! – и полетели в разные стороны куски только что бывшего единым целым пенька. Раз! – и из пенька получилось уже четыре части. Раз! – их уже восемь.

Она смотрела и смотрела на единственного в мире мужчину, такого сильного и такого красивого, и вдруг поймала себя на мысли, что смотрит на него словно в последний раз, пытаясь запомнить каждое его движение, каждый вздох, каждую капельку пота на лице, и что ее не покидает чувство какой-то неминуемой потери. Никогда раньше Катя не испытывала таких эмоций, ей казалось, что вот он, здесь, такой близкий и такой… ее, ее до спазмов в горле, когда становится больно дышать только от того, что этот человек рядом, и что его нет: нет с ней, нет в ее жизни… Ее охватил какой-то вселенский ужас, и впервые она почувствовала себя такой одинокой, как будто оказалась на необитаемом острове безо всякой надежды на возвращение на большую землю, к людям. И она заплакала, заплакала горько, почти навзрыд: слезы полились по щекам и, не сдерживаемые ничем, покатились дальше по стройной шее, в вырез старой клетчатой рубашки, которую Саша носил еще в школе… Катя закрыла ладошкой рот, чтобы не разрыдаться в голос, но у нее никак не получалось успокоиться, и она плакала и плакала, не отрывая взгляда от Саши.

Такой Катю и увидел дед Иван, подошедший с другой стороны, чтобы позвать на кухню. Он уже было открыл рот, чтобы окликнуть ее, но осекся, нахмурился и подумал: «Ох-хо-хо-хо… А девочка-то влюблена в него по уши… Это не есть хорошо, у него таких Кать… Хотя… Она такая красавица! Посмотрим, посмотрим, кто из них больше влюблен…»