Окно с видом на счастье. I том

– Да, Лёх?

– Саня, привет! – с несвойственной ему экспрессией воскликнул друг.

– Здорово… недоуменно протянул Корольков. – Чего стряслось?

– Сань, ты представляешь! – начал Алексей. – Пятаков-то…

– Что?! – в ужасе перебил его Саша. – Что Пятаков?

Он, памятуя историю с бормашиной, которая так и не нашла себе никакого разумного объяснения и сидела у него в мозгу некоей занозой, время от времени напоминающей о себе, уже нарисовал себе страшную картину разоблачения маньяка – врача сорок третьей городской клинической больницы доцента Пятакова.

«Сейчас Лёха скажет, что Пятаков оказался, например, людоедом, который убивает пациентов и расчленяет их при помощи бормашины… Нет… Окажется, что Пятаков приковывает пойманных на улице людей к батарее в снятой для своих кровавых целей квартире на улице Демьяна Бедного и насильно сверлит им, например, зубы. Или что-нибудь похуже… А бормашину, скажут, он арендовал в фирме „Добрые РуКи“, которая, по странному стечению обстоятельств, принадлежит двум другим врачам – Румянцеву и Королькову из горбольницы номер четыре… И завертится дело „врачей-убийц“, и затаскают нас с Румянцевым по допросам».

– Саня, че ты так орешь? – удивился Алексей на том конце провода.

– Ну говори уже, – почти крикнул Корольков, нервы которого были и так на пределе из-за собственных внутренних терзаний. – Говори, что там с Пятаковым!

– Да все понятно, наконец, стало с Пятаковым, Сань! – радостно воскликнул Лёша. – Все очень просто, хотя и неожиданно как-то…

Корольков похолодел:

– Ну?

– Я тебе сейчас фотку пришлю! – давясь от смеха, ответил Лёша и отключился.

Пиликнул Вотсап, и Саша немеющими от страха пальцами открыл сообщение.

На фотографии был виден плакат. «Или как там оно называется, – мучительно подумал Корольков. – Которые по обочинам проезжей части висят… Не растяжки, а как… Тьфу ты, пропасть, из головы выскочило!»

С плаката улыбался добродушной улыбкой Вася Пятаков – без халата, в какой-то клетчатой рубахе. На выставленной к солнцу ладони виднелось яйцо. Саша сначала даже не понял, что это, потому что яйцо было не простое, а… резное, словно сотканное из тончайших кружевных узоров.

«Что за черт? – подумал Корольков. – Яйцо-то тут при чем? Он же проктолог, а не птицевод!»

И тут же прочитал текст: «Сибирский карвинг – кружево тайги. Художник Василий Пятаков. Выставка работ. Дом актера. С 1 по 10 августа 2016 года».

Саша остолбенело уставился в экран телефона, не в состоянии охватить сознанием увиденное: «Василий Пятаков? Художник? Может, это другой Василий Пятаков? Нет, эту физиономию ни с кем не перепутаешь… Может, брат? Но почему тоже Василий? Двоюродный? Для двоюродного слишком похож, одно лицо! Близнец? Разлучили в детстве и по стечению обстоятельств второго назвали тоже Василием? И, о, создатель, что такое карвинг?»

Экран деликатно погас, и Корольков машинально включил телефон снова. Художник Василий Пятаков никуда не исчез, и Саша подумал: «А вот так с ума и сходят, граждане! Очень даже запросто! Так и буду ходить, всех спрашивать, кто такой Василий Пятаков – проктолог или художник, пока не догадаются меня на Владимировскую поместить, прямиком в восемнадцатый корпус, к Георгию Павловичу Громову. Еще и на каком-нибудь НГСе напишут: так мол и так, знаменитый доцент Корольков того… с глузду съехал».

Экран снова погас и тут же засветился снова: звонил Румянцев:

– Сань, ну че? – позвал он. – Дошло до тебя?

– Не совсем… – начал было Корольков.

Однако Лёша другом был настоящим и терзать озадаченного Королькова не стал:

– Ну ты че, дебил? – засмеялся он. – Васька резьбой по яичной скорлупе занимается, оказывается! Серьезно причем, Сань! Он, прикинь, член Союза художников!

– М-м-м-э-э-э… – промычал в ответ Корольков.

– Надо будет обязательно сходить, Сань! – продолжал Лёша. – С первого по десятое августа, в Доме актера.

– А-а-а-а… – просипел Саша. – Бормашина-то ему нахрена?

– Так он ею, – ответил Румянцев.

– Что – ею? – снова не понял доцент Корольков.

– Что-что! – просветил его, наконец, лучший друг. – Режет он ею, Сань! Узоры по скорлупе режет, че непонятного-то?

Королькову, конечно, хотелось сказать Лёше спасибо, но буря эмоций – от досады до удивления – охватила его, и вместо слов благодарности он выматерился так витиевато и длинно, что Румянцев присвистнул и отключился.

Заноза из воспаленного сознания наконец исчезла, и Королькову стало так легко и свободно, как не было уже много-много лет. Он вдруг понял, как много сил отнимала у него неразгаданная и зловещая история с проктологом Пятаковым и арендованной им бормашиной. Мир вокруг засверкал яркими красками, и Александр Леонидович словно увидел его заново: вот, оказывается, за окном светит солнце, а на ветвях доросшей за десять лет, которые они с Ариной живут в этом доме, до их третьего этажа липы чирикают какие-то птички…

«Хорошо, что еще пока не райские, – вернулся к действительности доцент Корольков. – Господи, хорошо-то как!»

Осознал он и то, что Вася Пятаков – тот самый добряк и увалень, которого он знает много лет, а вовсе не маньяк, расчленяющий пациентов посредством бормашины, и осознание это принесло ему несказанное облегчение.

Сразу появились силы для принятия решения относительно так терзающей его дилеммы – позвонить Кате или нет, и Корольков решительно набрал, наконец, номер ее домашнего телефона.

Ответили быстро, а вот кто произнес: «Алле!» – то ли мальчишка-подросток, то ли девушка со слегка хрипловатым голосом, – Саша не понял.

– Добрый день, – поздоровался он.

– Здравствуйте! – ответил голос.

– Могу я услышать Екатерину Николаевну? – сердце его вдруг предательски забилось.

– А мамы нет! – радостно, как показалось Королькову, ответило Катино дитя.

– А-а-а… Во сколько я могу перезвонить?

– Ой, а вы маленько опоздали! – сообщило дитя. – Мама утром улетела в отпуск.

«Опоздаешь ты, драго», – Корольков словно наяву услышал голос цыганочки Тамилы.

«Опаньки! – вздрогнул Саша. – Ничего себе! Все сбывается!»

– А когда она вернется?

– Она пятнадцатого числа прилетает, вечером. Может, что-то передать? – заинтересовалась… «Похоже, все-таки девушка», – подумал он.

– Нет-нет, – торопливо ответил Корольков. – Благодарю вас, это не срочно. Я позвоню Екатерине Николаевне после пятнадцатого. Всего доброго!

– До свидания…

«Ну что ж, – Корольков сбросил вызов и понял, что лоб его от волнения покрылся холодной испариной, несмотря на то, что жара стояла неимоверная: на календаре значилось воскресенье, 31 июля. – Значит, Катя уехала в отпуск. Интересно, одна? Пятнадцатого вечером… Шестнадцатого звонить не буду, человек после перелета, скорее всего, сразу выйдет на работу, как обычно это бывает… Позвоню семнадцатого, – продолжал размышлять он и вдруг вспомнил: – У нее же семнадцатого день рождения! Тоже не есть хорошо: наверняка будут гости или она пойдет куда-то с подружками… Или не с подружками? Я старый ревнивый идиот», – резюмировал он и остановился, наконец, на восемнадцатом августа.