Окно с видом на счастье. I том

Неслышно ступая, дед отошел за угол.

«Пусть успокоится девчонка, видно, все у них в самом разгаре, раз такое дело, – снова придя в хорошее настроение, подумал он. – Ну Сашка! Хорошая такая… Раньше ведь не возил сюда никого, надо же!»

Катя же, чувствуя, что от рыданий скоро начнет икать, стала понемногу успокаиваться.

В этот прекрасный летний вечер он забыл обо всем. Просто забыл, и все. «Моя птичка, – хрипло шептал он ей на ухо, – девочка моя, самая нежная, самая лучшая! – Он не помнил ни о своей тщательно оберегаемой мужской свободе, ни о том, что раньше в его жизни были другие женщины (Где они? Как их звали?), ни о том, что дает ей надежду на что-то большее, чем происходило между ними сейчас, потому что большего, наверное, он не мог и желать… – Ка-а-атька, козочка, какая же ты красивая!»

Саша сидел верхом на скамейке, давным-давно поставленной на самом берегу реки его дедом, а Катя – лицом к нему, тесно прижавшись и закинув ему на бедра свои стройные ножки в старых джинсах.

Он заправлял ей за уши длинные темные локоны, которые от его объятий моментально рассыпались по плечам, и целовал нежные припухшие губы. Ему все время казалось, что ей холодно, потому что он знал, что прохладный ветерок с реки очень обманчив, и он накидывал на нее свою джинсовую куртку. Катя же смеялась, запрокидывала голову и сбрасывала куртку вместе с его руками.

– Катька! Сейчас же оденься! Холодно, ты простынешь! – сердился Саша.

– Да не простыну я! – хохотала она. – Не будь таким занудным, Саша! – и вдруг добавила тихо: – Лучше поцелуй меня еще…

Он замолчал, оставив свои попытки, и куртка упала на землю, а он целовал и целовал ее губы, вдруг ставшие солеными – он только потом понял, почему – целовал мочки маленьких ушей с вдетыми в них сережками в форме цветка, персиковые щечки, тонкую и стройную шею, а добравшись до глубокой ложбинки в вырезе клетчатой рубашки, совсем потерял голову и попросил жалобно:

– Ка-а-ать… Пойдем спать, а? Пожалуйста…

У Кати кружилась голова от сознания того, насколько, оказывается, это непреодолимое препятствие – два слоя джинсовки между ними, потому она хрипло промычала в ответ:

– Пошли…

Обнявшись, они потихоньку побрели во двор. Саша все не мог оторваться от нее, и они несколько раз надолго останавливались, не в силах двинуться с места, потому что он все тискал Катю и обнимал, и прижимал к себе. Путь до сарая оказался таким длинным и изматывающим, что, добравшись, наконец, до душистого сена, они вместе упали в него, смеясь и стаскивая с себя одежду.

Ночь была прекрасна. Пожалуй, это была первая по-настоящему летняя ночь в этом году: небо было бархатным и черным, а звезды – огромными и мерцающими. Луна светила теплым желтым светом, и во дворе было светло, как может быть светло только теплой июньской ночью. Соловей – как же без него! – разливался на все лады где-то в ветвях старого клена, который рос здесь с давних пор…

А если бы вдруг какой-нибудь добрый ангел, задержавшийся на старых улочках на окраине Бердска по своим ангельским делам и опоздавший на последний небесный трамвай, присел отдохнуть рядом с поющим соловушкой на ветке старого клена, он с улыбкой долго смотрел бы на них. А назавтра, добравшись к себе на облако, обязательно доложил бы там, наверху, что со времен сотворения мира не видел на самой красивой во Вселенной, но грешной планете пары прекраснее, чем эти двое.

2016 год

Катю накрыло где-то между по-южному жаркой Самарой и серым от дождей Уралом – слезы вдруг полились сами.

«Он так и не перезвонил мне, – думала она, – так и не перезвонил… Надо было хоть шляпку купить! Вот прилечу сейчас, и что? Снова серое свинцовое небо, дождь и холод. Холод за окном и холод в душе: похоже, никакой надежды на то, что Саша будет хоть как-то присутствовать в моей жизни, не осталось. Ведь он мужчина, и, безусловно, если хотел перезвонить, сделал бы это давно: нашел бы телефон, набрал номер и спросил, зачем я ему звонила… Решил, наверно, что я какая-то ненормальная, записку эту его вспомнила – вот дура!»

Она еще долго растравляла себе душу мыслями о нем, воспоминаниями о лете девяносто третьего года – безлюдном, странном, единственно счастливом, обернувшимся неизбывной печалью и словно приговорившим ее к одиночеству.

В сердцах Катя дернула с ленты транспортера свой неподъемный чемодан и в очередной раз подумала о том, что на юге люди куда более открытые и сердечные: «Там бы уже обязательно кто-нибудь из мужчин предложил помочь! Не то что наши сибирские дундуки – стоят и делают вид, что не замечают, как хрупкая женщина надрывается!»

– Мама! – Агата попыталась сдвинуть чемодан с места. – Ты с ума сошла?! У тебя там вообще что?

– Синька, – обнимая дочь, ответила Катя. – Граппа, вино, чача… Послезавтра же день рождения у меня, ты хоть помнишь?

– Мам, ну конечно, помню! – возмутилась Агата.

– Уборку сделала?

– Все блестит! – доложила та.

Катя помолчала, а потом осторожно спросила:

– Кто-нибудь звонил?

– Куда-а-а-а? – сквасила презрительную физиономию Агата. – На домашний, что ли?

– Ну да…

– Да про него забыли все давно, мам, ты что? Все общаются по сотовым, а твой сотовый был с тобой!

Катя не стала развивать тему и спорить с дочерью, тем более, подумалось ей, Агата права: те, кому было нужно, дозвонились на сотовый. Она вздохнула и, вдвоем с Агатой опрокинув чемодан в багажник, уселась на пассажирское сиденье.

Природа смилостивилась над Екатериной Николаевной – небо было синим, без единой тучки, и настроение ее улучшилось, несмотря на то, что она очень устала, и почему-то у нее немного побаливал живот. Она принялась обдумывать свой предстоящий «ягодный» юбилей.

«Мы из девяностых, где было все непросто…

На дворе стояло лето 1991 года, когда Катя решительнейшим образом отвергла предложение руки и, можно даже сказать, сердца местного записного красавца Кости Калинина. Отвергла по причине весьма оригинального свойства, однако, на Катин взгляд, веской и существенной.

Костя Калинин был старше Кати на два года и учился с ней в одной школе. Жил он в одном из соседних домов, здесь же, на улице Пушкина. В то лето он вернулся из армии и, оглянувшись вокруг, вдруг заметил эту красивую и стройную девочку. «А Катька-то Мороз как повзрослела и похорошела, – самодовольно и самонадеянно подумал он, – надо, пожалуй, ею заняться вплотную…»

Костя был красив самой что ни на есть голливудской красотой: правильные черты лица, ровные зубы, темные волосы, волевой подбородок с ямочкой посередине и, конечно же, косая сажень в плечах. Отменная фигура (Костя был кандидатом в мастера по плаванию), рост сто девяносто, белозубая улыбка. Девчонки еще в школе млели от одного его взгляда и все, как одна, мечтали, чтобы этот парень обратил на них внимание. Все, но не Катя.

Однако в школе Костя на Катю и не смотрел – мелковаты она и ее подружки были для него по возрасту. А тут как-то, проходя через Катин двор, он увидел ее, болтающую с девчонками возле подъезда, и буквально остолбенел: какая красотка!

Он решил не терять времени даром – сразу же подошел к стайке девочек и начал прощупывать почву:

– О, девчонки! Привет!

– Привет, Костя! Привет! – вразнобой откликнулись те.

– Скучаем? – залихватски улыбнулся он.

Катя, сразу заметив его интерес именно к своей персоне, насмешливо ответила:

– Да вроде не померли еще от скуки!

Подружки – Машка и Анька – удивленно на нее оглянулись: чего это она? Такой парень…

– Что, Катюша, не с той ноги сегодня встала? – ухмыльнулся Костя. – Чего такая неласковая?

Катя фыркнула:

– А с чего мне тебя ласкать-то, Костик? Тебя всегда найдется, кому…

Девчонки прыснули.

– А я, Катюша, может, два года в армии мечтал, чтоб ты меня приласкала!

– Да ладно! – ответила Катя. – В армии дунька кулакова вам главная подружка. Куда уж мне…