Иновидцы

…Этот мир так основательно стар, что каждому только кажется: вот моя история – первая такая! Впрочем, Славик был ещё слишком мал, чтоб думать так сложно. Славику было от роду пять лет, но случилась авария и остались двое детей сиротами. Брату тогда было всего семнадцать и одна Вячеславу осталась дорога: детдом. А потом – интернат.

Как все детдомовцы, Славик «домашняков» ненавидел: завидовал им люто. У них хоть кто-то был. Потому что своего брата он потерял (или его потерял брат) и Славик остался в этом мире в полном одиночестве.

Он решил твёрдо: вырастет и сразу женится. И только на «домашнячке», чтобы родни было много и всякой, и детей у них будет куча большая-пребольшая. Во-первых, у каждого непременно должны быть братья и сёстры, а во-вторых, тогда жена, если они не сойдутся характерами, его не бросит, но до такого он додумался лишь лет в десять.

Сжав зубы, он стерпел всё: и постоянную вокруг толпу, и учёбу, и работу, и наказания, и ранние вставания и всё остальное, что было в его детской, трудной жизни. Ему всегда было несладко, ведь он был слабее многих и только классе в седьмом вдруг набрал и роста, и силы. И тогда, наконец, смог не просто отвергать все попытки его согнуть и подчинить, но верховодить и теперь сам подбирал друзей.

Но и самые близкие друзья не знали, о чём молчит он иногда, о чём стонет в нелепых и странных снах.

Он вырос, конечно. А поскольку был так называемым переростком, то есть ребёнком, которому по возрасту следовало бы учиться минимум на два класса выше, то пришлось ему услышать в свой адрес много нелестных высказываний. Не остановило злословов и то, что из-за слабости здоровья он пошёл в школу на год позже, и что провёл ещё год по санаториям, умудрившись подхватить невесть где туберкулёз, отчего и отстал. Так что сразу же после окончания десятилетки осенью его взяли в армию. Там тоже было – не мёд, но гораздо легче, чем многим домашним, потому что Славик умел давным-давно и постель стелить так, что не придерёшься, и полы драить, и картошку чистить и много чего ещё. А потому он стал совершенно открыто добиваться своей цели: получить такую специальность, которая могла бы быть употреблена в дело сразу же, как только он вернётся в гражданскую жизнь. Ведь у него главная задача – жениться, как из армии выйдет. И он получил водительские права.

А потом попал в «горячую» точку и дрался там так, что «духи», только услышав его имя, предпочитали отползти и перенести своё нападение в другое место. Но нашлись такие, что попытались его и группу его взять. Ха, после этого случая на участке, где стояла его часть, наступило столь длительное затишье, что Славка успел не просто с того света вернуться, но и практически полностью восстановиться и занять своё место в строю. А о том, что он видел и что получил в невидимых другим местах, он молчал. И тогда, и теперь.

А первое, что рассказал ему друг интернатовский, Стёпа, встреченный сразу после дембеля, была история с Саней Каменковым.

Тому, кто имеет свой дом, даже пусть такой, из которого только и остаётся сбежать, не понять силу удара, какой нанёс Славику этот рассказ. Для которого (как и для доброй трети всех бывших выпускников) домом был именно интернат и именно его навестить собирался и сам Славик. Так что не зря матерился через слово страшными словами рассказчик – детдомовский и интернатский однокашник.

У Каменкова была такая же судьба, как у Славика – судьба и участь сироты. Понятно, что после армии он первым делом помчался в свой дом родной, в интернат, поскольку другого не знал. Все радовались Сане, поскольку он был не только трубачом, горнистом, но и парнишкой замечательным, добрым. Ни одного человека не обидел за все десять интернатских лет, но помог – очень многим. И вообще был из породы тех, кого очень легко любить.

Саню немедленно затащили на кухню нынешние десятиклассники, которые его прекрасно помнили. Повара его помнили тем более и радости от встречи не скрывали настолько, что шеф-повар дядя Федя лично накрывал на стол. Саня рассказывал, как ему служилось, чему в армии научился, каких друзей завёл, что он теперь намерен делать, кто из одноклассников приезжал. И тут на кухне появился директор, всё тот же – Бочников Иван Иванович. Он, правда, всегда был суровым дядей, но ведь – такой случай! Так почему же он не заметил ни радостного Саниного лица, ни равноправно протянутой впервые руки? На «здрасте», правда, ответил, хоть и чем-то похожим на «угу». Но смотрел на накрытый стол. А потом перевёл взгляд на дядю Федю. И оказал ему:

– У нас, между прочим, не бесплатный пансион и кормить без разбору всех подряд мы не можем. И не будем.

Дядя Федя, подобного выговора не ожидавший, невзирая на солидный возраст и стаж, растерялся, как дитя:

– Но ведь это…

– Вижу. У меня с памятью нормально. А если весь выпуск сюда заявится, так вы что, всем такие столы станете накрывать за государственный счет? Хотите угощать – делайте это дома!

Повернулся и вышел. Что стало с Каменковым – слов нет. Он молчал так, как молчат, теряя единственную в мире ценность и понимая, что она – последняя. И дядя Федя, и все остальные молчали, и никто не посмел Саню утешать.

Славик выслушал всё это молча. Он понимал, что не только Саша Каменков не сдержал там, на интернатской кухне, слёз, но и он, Славик, сейчас их едва сдерживал. Это и он, и ещё многие потеряли надежду на приют родного дома.

Ну что же, план у нас есть: не пропадём, невест, как известно, всегда больше, чем мечтающих стать женихом, а значит – и мужем. Так что выбрать из всех невест одну, свою, будет несложно.

Всё было, как в мечте: и «домашнячка», и светленькая, и тоненькая, и… даже имя было такое, как мечталось – Женя.

Ах, золотое время любви, ах незабываемые дни согласия и ласки, до смертного часа не забудется: рука в руке, и вкус единственных губ, и звук единственного голоса…

И кто же придумал, что всё должно заканчиваться, причём чем оно лучше, тем быстрее заканчивается. Как смогла она, ещё так недавно самая нежная, самая ласковая, самая-самая, сказать:

– Ты что, пропиваешь ползарплаты?

– Да я всё до копейки принёс!

– И ты всю жизнь намерен приносить столько??

– Если – мало, я перейду на большую машину, но тогда, ты меня видеть будешь только раз в неделю.

– Переживу! Но в обносках ходить не собираюсь, учти. Не умеешь заработать – не женись!

– Да, Жень, да ты что! я тебя всю жизнь ждал.

– Ты уверен, что меня?

– Абсолютно уверен! Я заработаю много-много денег, вот увидишь. Ну, не злись же!

Ссора погасла, но уже не бесследно. Ссоры стали повторяться с завидной частотой, становясь всё более злобными – со стороны Евгении, по крайней мере. Но Славик всё не хотел поверить, что ошибся в выборе жены. Он только пропадал на работе, надеясь заработать столько денег, чтобы ей перестал мерещиться призрак холода и нищеты. А тут и сын появился. Ничего, всё перемелется.

– Ах, ты ж идиот, опять я беременна. Ты что, намерен, как кролик, размножаться? Мне что теперь, вечно дома сидеть и нянчиться с твоими… —хорошо, что она слова не нашла…

И умерло что-то в его душе. Защемилось что-то в сердце и ныло, не проходя. И Славик, как себя не убеждал, не мог успокоиться: она просто устала, ведь всё на ней, его и дома-то почти не бывает. Ну, и мать её тоже, конечно, влияет на неё. Нужно, когда он дома, больше ей помогать. Ну, и денег стараться приносить побольше.

– Женечка, я же всю жизнь мечтал кучу детей иметь. Мы, детдомовские, всегда мечтаем о большой семье. Конечно, обеспечу и тебя, и детей. Хочешь, завтра же на Север махну, там люди за пару месяцев на машину зарабатывают, хочешь? Обещаю вернуться живым и богатым.

– Ладно.

Он уехал через неделю. И слал ей каждый месяц суммы в две-три обычных зарплаты, чтобы она не нуждалась ни в чём. И копил похлеще Плюшкина. Ведь двое детей будет скоро. Он и не догадывался, что того второго ребёнка, кому он был бы отцом, уже не будет. Посему, списывая её поведение именно на вторую беременность, прощал жене, что писала она скупо и мало: устаёт ведь она как. Но сам писал регулярно, сообщал, что скопил уже на полмашины, но если она согласится, то ему здесь предлагают остаться ещё на одну смену – может и лучше так, чтобы не мотаться лишний раз. Чтоб за один раз уже надолго обеспечить себе жизнь? Жена согласилась и он остался.

Но пробыл недолго. Потому что пришло, всё от того же однокашника Степана, письмо, век бы его не получать. Писал Стёпа коротко, в три предложения уложился, причём первое и последнее были поздороваться и попрощаться. Жена твоя, суть и была в единственной фразе письма, – партнёров меняет слишком часто, и коли не хочешь чужих детей кормить, приезжай и наведи порядок, и желательно побыстрее.

Приеду, думал Славик, тебе, Степан, живым не быть, коли соврал. Но уже сердце оборвалось и билось где-то в животе, в груди стыла пустота: интернатское братство сродни воинскому и здесь в таком важном не соврут. Он показал это письмо своему бригадиру и уволился в один день, пообещав вернуться, если письмо ложное. Ведь это, конечно же, не может быть правдой. Всё – от зависти. Он вылетел назавтра первым же рейсом.

У него был свой ключ. И Славик вошёл, как и планировал – очень тихо, почти беззвучно: без телеграммы, даже без звонка в дверь. И, думалось ему, найду её, подойду неслышно и после испуга увижу радость в глазах, увижу улыбку, ну а потом, со Степаном поговорю. Чтоб впредь неповадно было…

А увидел, открыв дверь в комнату: две головы на подушке, и чужая голая спина. Где же, где же, Господи, дом мой?

Разводили их в несколько приёмов, всё пытаясь примирить, склеить вдребезги разбитый семейный горшок – всё же двое детей, хотя второй родился настолько не в срок, что просто физически быть ребёнком Славика не мог. Но по закону женщина, состоящая в браке, рожает ребёнка от того и только от того, с кем в браке состоит. Однако, поскольку Славик не пытался отцовство своё отрицать, поскольку имущественных претензий у него, инициатора развода, не было, их всё же развели. Тем более, что Славик дня не жил дома после возвращения.

Он не только скандала не устроил ни жене, ни её сопостельнику, но даже слова не сказал. Просто дождался, чтобы оба его увидели, а после молча повернулся и ушёл, как стоял. Ушёл к тому самому Стёпе, который прислал письмо.

А полные карманы ставшими совершенно не нужными денег он потратит совершенно иначе, чем собирался.

В общем, как припали вдвоём к бутылке, неделю оторваться не могли. Они бы и больше не отрывались, да со Славиком стало внезапно так плохо, что он был на грани потери сознания, не теряя его, однако, столь долго, что пришлось вызывать «Скорую». Которая, конечно, отвезла его в вытрезвитель. Но Славик, и протрезвев, не выходил из своего почти обморочного состояния. Его из вытрезвителя переправили в психиатричку. А там догадались сделать рентген и обнаружили, что у Славика – туберкулёз в открытой форме. Вернулся в лучшем виде! Подарки судьбы были один другого щедрее.

Славик почти год был на государственном обеспечении: сначала месяцев восемь – больница, потом – санаторное лечение. Правда, больничный ему не оплатили, поскольку он на момент поступления в больницу нигде не числился работающим. Но разве год не работать и при этом не иметь совершенно никаких забот о хлебе насущном – плохо? Вернувшись из санатория, Славка первым делом перепрописался к Степану, что стоило ему долгих хождений и объяснений, причём и не ему одному. Потом он вынужден был устроиться на работу. Так что бывшая жена оснований предъявлять претензии не имела никаких. Алименты, конечно, платить Славик не отказывался, но поскольку он работал за самую минимальную зарплату, какую только можно было найти, то и суммы на детей поступали такие, что не только на месяц – на неделю их не хватало. Но жена-то не инвалид, и сама пусть работает. Или замуж выйдет за того, который ей второго ребёнка подарил.

А тут, как стоящий на учете туберкулёзный, Славик получил отдельную, однокомнатную, только свою квартиру. Узнав об этом, жена мириться прибегала: давай обратно жениться, сменяем твою одну, мою одну и будет – трёхкомнатная, но Славик выслушать её – выслушал, но вместо ответа предложил сходить на пиво. Пиво, это дело, а меняться – чушь собачья. Ему и так хорошо. Бывшая поняла, что тут где сядешь, там и слезешь.

Всё бы хорошо, да только если бы обнаружились две вещи: руки стали дрожать ужасно и с бабами пришлось завязать. Уже дважды опозорился – хватит. Стёпа легко его убедил, что это не он виноват, это бабы такие непутёвые попались, а Славик и согласился. Хотя в душе точно знал: это он не смог. Что ж, завяжем.

Но не это, однако, заставило его остановиться. Даже и Степан, тоже всё понявший, стал пространно разглагольствовать на данную тему. Ему же и тридцати полных нет, и чтоб – так?!? Ну нет, я ещё начну всё сначала. А такой, кому я буду нужен? Однако, это была только половина проблемы. Вторая была – похуже. Славик выяснил абсолютно точно, что с женщинами образованными ему таких контактов, которые бы потом перетекли плавно в семейные отношения, завязать не удастся. Точнее, именно перевести их в семейные – не удастся. Потому что он недавно встретил свою бывшую одноклассницу, обрадовался ей, она – ему. Встретились потом снова, он зашёл к ней в гости, посмотрел на её уютный дом, познакомился с семьей, а потом они сели поговорить. Дочка спала, муж деликатно удалился, а они сидели и вспоминали. Пока – вспоминали, всё было хорошо. Зато потом, когда она перешли на разговор об их теперешней жизни и он узнал, что она закончила институт и работает инженером, ему стало худо. Ещё до того, как она сказала про диплом института, он понял, что она его давно и очень мощно обогнала – на годы. Она называла такие имена, которых он никогда и не слышал. Говорила л таких вещах, о которых он и понятия не имел, озвучивала такие мысли, которых он ни принять, ни оспорить не мог, потому что… не понимал. Слышал слова, смысла которых не мог понять…

То, что она через какое-то время заметила это и стала за собой следить, даже более того, не просто вернулась к интернатским воспоминаниям, но и перешла на просторечно-разговорный язык, было ещё хуже. Так хоть можно было сидеть с умной мордой и кивать глубокомысленно, а это же – ужас, потому что всё понимать, знать, что собеседник тоже всё понимает, но делать вид, что ни ты ничего не знаешь, и ни собеседник, а что всё в порядке…

Из своего же морально-образовательного уровня жена, повторяющая первую, ему была не нужна. Потому что любой накормленной и одетой бабе, у которой так же сыты и одеты отпрыски и муж, дурь в голову шибает. Эта себе не найдёт вечного удовольствия и вечной желанной радости в работе, потому что работа эта – физическая и не так уж часто будит желание ею заниматься. Работаешь, чтобы есть, ешь – чтобы работать. А в промежутках между этими двумя занятиями ищешь третье, да чтобы подушещипательнее, позанимательнее, позабористее было. Мужику легче – всегда можно напиться. Бабу же всегда, в конечном итоге, тянет к другому мужику.

Сложились две половинки проблемы и выросли в одно непреодолимое препятствие. Самому пойти учиться вроде уже и поздно. Во-первых, возраст, во-вторых, кто его кормить будет? А в-третьих, даже если на заочном учиться, нужно же сначала поступить, то есть сдать экзамены. А он за более чем десять лет начисто перезабыл все школьные премудрости, которые и тогда не очень давались. А, в-четвертых, кому какое дело до того, кем он работает? Никому никакого дела – нет.