Иновидцы

Даже если он повесится завтра, так узнают не раньше, чем через неделю. И то только потому, что больничный лист в обычных случаях дают не больше, чем на семь дней. В крайнем – на десять. А его так и вообще не хватятся раньше месяца, поскольку он туберкулёзник. А обнаружив его повесившимся, или вскрывшим вены, или иным способом на тот свет отправившимся, л ю б о й скажет: «Ну вот, допился…» Этого и следовало ожидать! Что с него взять, с алкаша? Так придётся оправдать это гордое звание алкоголика. Не рубли на нас работают, а мы на них. А погонят с водителей, автослесарем я ещё больше буду иметь. Особенно на левых машинах. У Стёпы, между прочим, в деревне есть свой дом, с кое-каким огородиком, на котором автомастерскую устроить словно сам Бог велел. Не пропадём, клиенты всегда найдутся.

«Ну что ж, Славик, – сказал он сам себе, – начинаем бодро идти ко дну. Уповая на то, что всё-таки существует общество спасения на водах». Он как-то несколько призабыл, что сам как раз к числу спасателей и принадлежит. А потому ему не тонуть положено, а спасать.

***

Эпитет «глупая Галя» так давно и так прочно слился с Галиной Васильевной, что отмыться от него она не смогла бы ничем и ни при каких условиях. Если бы, конечно попыталась это сделать. Ведь для такой попытки ей бы надо было узнать не только то, что её так назвали, но и узнать, за что именно.

Была ли она действительно глупой? Ведь всегда есть – с одной стороны и с другой стороны, с третьей… Посему, если оценивать Галину Васильевну с точки зрения профессиональной, то назвать её глупой было никак нельзя. Точно так же и нельзя привешивать ей такую кличку, оценивая её интеллектуальные способности – студенткой она была хорошей, хотя и звёзд с неба не хватала и пороху, как говорится, не выдумала б и за сто жизней.

Финансово она тоже не выглядела глупой, потому что заработала на всё точно так же, как и прочие её сверстницы. Во всяком случае, её мозговых способностей хватало для, пусть и медленного, но уверенного продвижения по служебной лестнице. Случалось, к ней даже и некоторые более опытные обращались за советом и помощью, или, выражаясь нынешней терминологией, за консультацией. И она всегда, в меру сил своих, старалась помочь. Если в этом плане её и можно было назвать глупой, то с той только точки зрения, что свою самую срочную работу она могла отложить и выкладывалась на чужой, оборачиваясь на каждый взывающий голос. А потому свою работу ей нередко приходилось доделывать уже после рабочего дня.

Назвать ее глупой, как женщину, тоже нельзя было: её жизнь ничем особенным не была отмечена. Впрочем, этот термин имеет столь многослойное значение, что применить его можно было не только к Галине Васильевне, но практически к каждому человеку, отличающемуся не совсем обычными поступками.

По общему мнению, Галине Васильевне, давно разведенной и бездетной, вполне можно было позволить вести себя не особенно строго, да что там, куда веселее могла бы она жить. Но жила она спокойно, так что и за манеру жить никто назвать её глупой всё-таки не мог. Хотя она имела, по общему мнению, полное право не делать многое из того, что делала совершенно добровольно. Галина Васильевна как-то не озаботилась эти мнения не то, что услышать, но и учитывать, почему и вела себя, как Бог на душу положит. Делала, не заботясь, что о ней люди скажут, то, что считала необходимым и правильным делать.

Не то, чтобы её не заботило, какой она выглядит в плазах людей, нет, просто, имея на руках «забытого» у неё первым мужем (кому бывшая жена оставила ребёнка и исчезла к неизвестном направлении) сынишку, будучи обязанной успевать везде и всюду: за отца и мать чужого, по сути, дитяти, вместо канувших неведомо куда родителей, за работника, да и оставаясь дочерью довольно пожилых родителей, она могла бы от всех этих хомутов легко избавиться. А, освободившись, вполне себе позволить то самое лёгкое поведение, которое якобы неизбежно для таких женщин, как она, лишь умозрительно.

Нельзя было назвать её глупой и потому, что – разведенная. Ни потому, что не обладала никакими особенными талантами – ни особым в чём-то мастерством, ни какими-то недюжинными способностями, ни даже красотой особой она не отличалась и её было очень удобно использовать в качестве образца среднестатистической женщины. Ни красивой не была, ни уродливой, ни гениальной, ни тупой – везде и во всём золотая середина, которая никогда к себе не привлекает пустых взоров.

Правда, иногда что-то странное вдруг загоралось в её глазах, в глубине зрачков её не то серых, не то светло-синих глаз и пронзительно сияло на всё встречаемое, превращая её обычно серое, заурядное лицо в нечто манящее и загадочное. Тогда на неё оглядывались не только абсолютно все мужчины, вдруг понимавшие, что у этой женщины, которой ещё минуту назад, при попытке определить возраст, можно было дать и двадцать лет, и тридцать пять, но и женщины, с изумлением обнаруживавшие, что у них, прямо под боком, есть такая красавица, мимо которой ни один принц не пройдёт. То есть такая конкурентка, которой они ещё час назад совершенно не опасались, во внимание не принимали. Потому что у Гали становились волшебно прекрасными не только черты лица, не только волосы становились такими, что к ним невольно тянулась всякая рука – погладить, не только возраст совершенно терял всякое значение, но исчезало и всякое сомнение в том, что ей назначено было стать кем-то куда большим, чем занятое ею положение, которое назначила ей реальность: стерев краски с её лица, смазав чёткие рисунки с её облика, так что хочется попробовать угадать, каким же всё-таки есть настоящее предназначение этой такой постоянно невзрачной особы.

Но это бывало – редко… Очень редко. И для неё самой настолько неожиданно, что только по вдруг изменявшемуся поведению окружающих она понимала это в себе изменение. Галина пыталась понять, что это, откуда, как возникает… Вспоминая, сопоставляя, анализируя, она пришла к выводу, что это ярчайшая иллюстрация закона о переходе количества в качество. Когда шла полоса удач и одно за другим случалась хорошие события, у неё, мало-помалу, день за днём улучшалось настроение, а потом что-то случалось с душой. И в какое-то мгновение она, от какого-то микроскопического, ею самой не осознанного и не отмеченного, повода становилась непостижимо загадочной, мимо которой совершенно невозможно пройти.

Нужно признать, конечно, что конкретных событий должно было случиться или много мелких достаточно длительное время или несколько крупных. Притом неважно, в чём именно они заключались: неожиданная премия равнялась прекрасному солнечному дню, неожиданно подаренному букету, удачной покупке, завершению рабочего задания и так далее. Что самое смешное, цветы ей дарили не тогда, когда она в этом нуждалась, а тогда, когда она и так уже была счастлива.

Имея такие возможности – во времена свечения – охмурить кого угодно, она ни в один из этих периодов так и не завела себе никого. Из страстно желающих и желание это облекавших во вполне конкретные действия – вот что самое странное! Ну, как её дурой не назвать? Правда, Галина Васильевна вращалась в среде инженерно-научной, так что и тут её дурой назвать вряд ли было бы верно. Слово это здесь использовалось только когда, когда сотрудники яростно воздевали руки горе, страстно возмущаясь очередным поступком Галины Васильевны из разряда тех, что – ни в какие ворота…

…Как было доподлинно известно, в былые времена Юрий Петрович был великим эрудитом и ещё большим талантом. Во времена оны он разрабатывал какую-то сногсшибательно серьёзную штуку. Настолько сногсшибательную, что им, то есть разрабатываемой этой штукой, заинтересовался ВПК. Но и им самим, конечно, тоже, ведь штука была очень серьёзной. В общем, предприятию проект должен был принести неслыханные прибыли, а самому автору, как минимум, патент и солидную кучу денег. Юрий Петрович прошёл уже три четверти пути, притом – в одиночку. Что он там придумал, теперь, за давностью лет, установить трудновато – да и кому это нужно?

Юрий Петрович последнюю часть пути не прошёл. А почему? – жена бросила! Не вынесла, что муж не только днюет и ночует на своем заводе – но и дома настолько закопался в свои чертежи и писанину, что и грома не слышит – ни настоящего, небесного, ни искусственного, женой организованного. Поднимет голову, и: «А? Что? Где?» и уже на «где?» сам себя не слышит. Так что жене приходилось либо закрывать рот, не высказавшись, либо высказываться безответно.

Казалось, разве Юрию Петровичу нужна жена? Нет, тысячу раз нет: он и забыл, как она выглядела в последний раз. Однако, когда жена исчезла из дома, он, обнаружив это, – правда, где-то дня через три, когда понял, что его перестали кормить, и выяснил, что случилось – он впал в депрессию столь необъятную, сколь необъятной была его рабочая углублённость в дело, в себя.

Ну, свет не без добрых людей, которые помнили Юрия Петровича компанейским, весёлым товарищем – до штуки, станка или чего-то там. В общем, налили раз, налили два, а в третий – он сам попросил. Доверчив был, как последний дурак: не могли же его обмануть, сказав, что это залечивает раны. Залечился так, что…

Вот в этот период его и встретила Галина Васильевна. Какая нечистая сила занесла её на предприятие Юрия Петровича, что Гале было там нужно, уму непостижимо. Однако – занесла. Юрий Петрович, как и всегда, сидел в холле своего этажа и курил. Потому что не только кабинета у него не было давным-давно, но даже и рабочего стола. Любой уважающий себя человек, а тем более – женщина, прошли бы, естественно, мимо. Галина Васильевна же стала именно у него выяснять, туда ли она попала, да на месте ли тот, к кому она пришла, да действительно ли таковы его имя-отчество… В общем, Юрий Петрович настолько почувствовал себя уважаемым человеком, что слово за словом, перешёл на себя и прочёл Галине Васильевне длиннейшую слёзную лекцию о коварстве женского рода вообще и его конкретной бывшей жены, в частности.

И она – ну, не глупая ли? – слушала его со всем возможным вниманием, словно родного начальника, поручающего ей работу государственной важности. Конечно, вступить с Юрием Петровичем в контакт на уровне первичных вопросов, а то и, – при соблюдении некоторых условий – например, все прочие сотрудники испарились от летней жары или стоят в очереди за австрийскими сапогами, – мог каждый. Но только до этой грани. Если бы очередь продвигалась из рук вон медленно, мог бы и выслушать исповедь Юрия Петровича. Однако, естественно, ограничился бы в беседе с Юрием Петровичем ответной краткой нотацией о нехорошем отношении к женщинам. В самом крайнем случае расщедрился бы на несколько практичных, но невыполнимых житейских советов.

Невыполнимых потому, что всё ведь зависит от того, сможет ли получатель совета его осуществить. Но первый же взгляд на внешность Юрия Петровича убедительнейше свидетельствовал, что он подобные советы может разве что услышать. Даже в отношении понимания гарантий не было. Куда уж тут выполнять!

Внешность Юрия Петровича была довольно примечательная. Народ нынче, слава Богу, на работу одевается не хуже, чем когда-то в праздники, а посему крайне затрапезный вид Юрия Петровича просто автоматически останавливал на себе любой взгляд. Мало того, создавалось впечатление, что этот человек спит, не раздеваясь, уже очень долгое время, да ещё и в подвале, ибо его одеяние издавало какой-то тошнотворный гнилостный запах. А между тем было известно, что у Юрия Петровича – прекрасная двухкомнатная квартира. Кроме всего остального, взгляд на него немедленно вызывал к действию все возможные отрицательные рефлексы здорового организма.

Очевидно, сознавая всю свою непривлекательность, Юрий Петрович упорно стремился уменьшить свои рост и былой разворот плеч. С метра восьмидесяти он умудрился ужаться как минимум сантиметров на десять, для чего ссутулился, достигнув при этом и второго результата: скрыть, что он ещё довольно молодой и сильный мужчина, ещё совсем недавно неизменно привлекавший женские взгляды.

Кто кому из них назначил свидание – неизвестно. Однако, факт остаётся фактом: Галина Васильевна как пришла в один прекрасный день в гости к Юрию Петровичу, так и застолбила для себя эту квартиру в качестве участка приложения сил. Вот же глупая баба, прямо кошмар какой-то: имеет собственный дом, имеет на шее чужого ребёнка, имеет в другом конце города больных стариков-родителей – ей мало… Ходит теперь ещё и к Юрию Петровичу убираться, стирать и готовить. Притом тратит на эти сомнительные удовольствия собственные гроши. Ибо Юрий Петрович свою зарплату в день получения немедленно относит в гастроном: частью покрывает задолженность продавщице Даше, а на остальные тащит домой вино прямо в ящике. Бывает, что и два, если ему перепадает премия, ибо коллективу совестно не наделить его лишней десяткой. Хотя он и не имеет на неё практически никакого права.

Лечить Юрия Петровича – абсолютно бесполезно. Его уже дважды лечили: не проходит и двух недель после выписки – в аккурат до очередной получки, в которую нужно обмыть результат лечения, и Юрий Петрович опять неделю отсутствует. И ни для кого не секрет, где он и чем занят. Впрочем, из него такой работник, что его самое время переводить в сторожа, если только не была бы столь высока опасность потерять даже самое малоценное имущество. Пусть уж лучше дома сидит. Оно, конечно, он давно заслужил, чтоб его уволить по статье… Так ведь пропадёт окончательно и уже тогда ничто его не спасёт.

***

Но Галину Васильевну не зря называли глупой. Бытует такая поговорка в просторечьи: «дуракам закон не писан…» Так она, словно именно по этой поговорке, и поступила: отвезла Юрия Петровича в психушку, да не поленилась с лечащим врачом-наркологом поговорить по душам, да при этом умудрилась договориться (ведь – не за так же, а?), чтоб её бесценному Юрочке – и палату поменьше, и лечение в соответствии с его индивидуальными особенностями… Можно подумать, что они у него есть на сегодняшний день! Галина Васильевна носилась по городу в состоянии, когда, как говорится, «язык шарфиком», то за апельсинами, то за творожком, а то и за лекарством каким-то дефицитным… И можете быть уверены – всё находила!

А ко дню выписки Юрочки отколола ещё один номер: взяла да уволила Юрочку с его завода, на котором только и могли его держать, памятуя былые заслуги. Уж что она собственному начальству наговорила и наобъясняла, что наобещала клятвенно, – тайна. Однако, Юрия Петровича взяли на работу инженером-конструктором.

Но не глупа ли Галина Васильевна? – она не остановилась на достигнутом и взялась обменять Юрочкину квартиру на другую, поближе к работе. Кто менялся, представляет себе масштабы этого бедствия во всех аспектах. А кто не менялся, пусть представит себе три поэтапных переезда с интервалом в два месяца: хоть какое-то понятие будет. Обменяла, хоть и потратила на это год времени. А оно, спросить, ей было надо?

В общем, года через полтора бывшие сослуживцы узрели Юрия Петровича – где бы вы думали: – в театре! Белоснежная рубашка, модный галстук, костюм – явно не отечественный, а выглажен! – порезаться можно! Неужели у этой глупой бабы всё-таки вышло?

Но надолго ли хватит Юрия Петровича»?

– Её хватит ли? – кто-то – задумчиво…

Пока её хватало. И на работу, и на дом, и на сына, и на Юрия Петровича. Пока хватало. Пока её никак не касался обычай обмывать первую зарплату, Галина Васильевна как-то мало об этом и думала. Но теперь она иногда измышляла достойную кару тому, кто это придумал. Дело было абсолютно безнадежное, ибо так ведётся неизвестно с каких пор, а следовательно, настоящий инициатор давно сгнил в могиле – но это Галину Васильевну не останавливало. Она кровожадно мечтала о том, как заставляла б его пить и пить, не давая закусывать и не спрашивая, хочет ли он ещё, может ли, а если стал бы отказываться, заливала бы в глотку! Проследив, чтобы не захлебнулся, а выпил бы всё, что выпили по его почину все те невинные жертвы – во все времена, вплоть до сегодняшнего дня – которые начинали именно с обмывания зарплаты.

Эти её планы становились особенно желанными к исполнению в дни, когда Юрий Петрович напивался снова. Ибо никогда он не делал этого в одиночку. Но всегда находился кто-то, кто уговаривал его выпить, уверяя, что от такого маленького стаканчика не будет ему ничего. Бывало, каждый раз бывало. И снова тащила она Юрия Петровича к тому же врачу и отлеживался Юрочка две-три недели и до очередной встречи с каким-нибудь давним знакомым воскресали надежды Галины Васильевны, что снова станет Юрий Петрович таким, каким был семь лет назад.

Уже сколько раз она начинала всё сначала, сколько раз! И, пожалуй, самым трудным было убедить ей Юрия Петровича в том, что он вовсе не сидит у неё на шее. Не разорится же она и самом деле из-за нескольких передач. Да ведь и Юрий Петрович помогает ей тоже: дом без мужчины – это дом без мужчины. Правда, сын уже подрос, сам кое-что может отремонтировать, но это всего лишь мальчишка двенадцатилетний. И конечно, он всего не может. Так пусть Юрий Петрович вспомнит всё, чем он помог по дому, а Галина Васильевна подсчитает. И не окажется ли вдруг, что она у него в куда большем долгу.

Но это помогало временно. Хотя Юрий Петрович обретал потихоньку былой разворот плеч, сутулиться тоже почти перестал и запах этот гнилостно-затхлый Галине Васильевне удалось-таки искоренить. Но всё-таки оставался он в состоянии какой-то внутренней сломленности, что-то так и не понятное Галине не давало ему окончательно поверить в собственные силы, в собственную ценность, значимость. Галина Васильевна перепробовала, передумала всё, но одного она разгадать не могла.

Это «одно» разгадалось само собой. В один прекрасный день, вернее вечер, когда они возвращались из театра, впервые за всё время их знакомства в глазах Галины Васильевны вспыхнул свет. Основания, конечно, были, тут её душа не обманывалась никогда: и дома, и на работе было всё хорошо, вот Юрия Петровича она подняла до такой степени, что он естественно чувствует себя в праздничной одежде и праздничной атмосфере… Да, основания были. И вдруг, абсолютно для Юрия Петровича неожиданно, она расцвела неведомо как: ведь такую он её уже видел, в такой одежде, имеется в виду.

Если мужчина видит взгляды, которые бросают на идущую рядом с ним женщину, причём едва ли не чётче, чем сама она, и осознаёт, на кого смотрят, его это всегда поначалу удивляет. Поняв, что смотрят на Галину Васильевну, на женщину, которая – с ним, в Юрие Петровиче словно тоже что-то вспыхнуло. Плечи его расправились окончательно. И он это понял, ощутил. И догадался, что теперь он должен быть с Галиной Васильевной другим, то есть прежним.

Ну вот, теперь ей вполне полагается награда за мужество. Если только их выдают в обыденной жизни. Теперь, поскольку для Юрия Петровича это значило гораздо больше, чем для обычного человека очередная женская ласка. Первого своего, единственно любимого мужчину она такими словами не ласкала, нежностью такой не пьянила… А здесь все смогла, всё сумела, неважно – как.

Важно – смогла. И будет мочь столько дней, сколько будет нужно. Ему. Как она это сможет всегда: с её дохлым темпераментом, которого, возможно, у неё и вовсе нет, – неважно. Вот и ты подтвердила делом утверждение о женском великом актёрском даре…

Единственное, чего она не смогла сразу – согласиться выйти за него замуж. Но, потеряв то единственное, что только и держало её на линии «мочь всё» – свободу, знание, хотя и абсолютно бесполезное из-за невозможности использовать, – что в любое мгновение можно уйти. Хотя абсолютно точно знала, что уйти нет совершенно никакой возможности. Ей понадобилось несколько времени, чтобы, лишившись этой единственной опоры для постоянного мужества, не отступить, согласиться. Она и это смогла. Она не только это, но даже больше смогла: выглядеть счастливой! И те, кто всегда безапелляционно произносил в её адрес «глупая», теперь лишь молчаливо дивился: вот так глупая!!?

Она смогла ещё больше: осуществить предложенный Юрием Петровичем съезд. Потому что как же она могла бы отказаться? Не было иного выхода, не было!

Она твёрдо запретила себе думать о собственной душе. Этого было нельзя. И – почти удавалось. Тем более удавалось, что уж теперь-то ей сказали, что вечно считали её глупой. Самой глупой из всех, и не только женской половины населения города, но, вполне возможно, страны, а посему просят у неё извинения, право, пусть она простит, что они за глупость её почитали то, что оказалось целеустремлённостью.

Врут, что рока – нет. Чем тогда объяснить, что в самые счастливые для себя дни Юрий Петрович встретился со своей первой женой? Причём его несколько дней угнетало что-то, хотя никаких причин для плохих предчувствий не было. Но сапожник – всегда без сапог!

Абсолютно случайно встретились бывшие супруги, на улице. И она, оценив, каким он стал сейчас, заговорила, а он – ответил! Старая любовь не ржавеет! И потом он встретился с ней снова, а потом – ещё раз… А она, состоя как раз во втором уже, после Юрия Петровича, разводе, решила провести с ним время до следующего супружества.

Почему Юрий Петрович напрочь забыл о Галине Васильевне и снова потянулся к той, которую даже великая его к ней любовь не остановила от предательства? Она, знал бы Юрий Петрович, вовсе не случайно встретилась с ним, и, естественно, была прекрасно осведомлена не только о состоянии всех его дел, включая информацию о существовании Галины Васильевны, но и даже о новом его адресе. Но когда Юрий Петрович в какую-то безумную минуту предложил ей снова стать его женой, она со смехом отказалась. За потенциального алкаша? Ни за что!

И вскоре Галине Васильевне пришлось начинать снова: с куда меньшими шансами на успех. Нет, она и вправду – глупая!

***

Пока рассказывалась история Галины и Юрия Павловича, Лена всё ещё переживала рассказ Саши. Особенно окончание его повествования было ей очень близко, потому что оставалось лишь удивиться, каким удивительным образом они с Сашей умудрились в Доме печати ни разу не встретиться, хотя бы в буфете. Они встретились в совсем другом месте – в парке культуры, и, знакомясь, не подозревали, что работают в одном здании, только на разных этажах.

Лена всегда о себе знала, кем будет. Ей казалось, что она прямо-таки родилась с этим выбором профессии. Хотя, конечно, понимала, что этого быть не могло – гены, по логике вещей, должны были звать её в медики. Но не это, существующее у неё знание, её поражало. А то, что из десяти её приятелей и знакомых только каждый девятый знал, да и то не совсем убеждённо, что намерен делать, каким делом заниматься всю оставшуюся жизнь. Которая только начиналась.