Страсти по Самайну – 2. Книга 3

* * *

Солнце достигло зенита, когда Кона шла мимо площади. Туда-сюда сновали люди по своим делам, старательно обходя головешки костров. Кона остановилась у зияющих чернотой тлеющих дыр. Казалось, что само время через эти угольные норы прокладывает людям тоннель в преисподнюю. Несмотря на ледяной ветер, Кону бросило в жар. Она подняла из кострища уголёк и бережно положила в сумку.

Эту ночь она не забудет. Девушка бродила по лесу в поисках трав и корней, а дорогу ей освещала луна. Кона попрощалась с духами предков, но непостижимым образом диалог с бабушкой Ханной продолжился. В ее голове. Кона отчётливо слышала голос старой ведьмы: «Загляни под этот куст. Да, вот так. Молодец, девочка. Бери только нижние листочки. А здесь только цветы. Сейчас осторожно. Будешь выдёргивать этот корень, он запищит», – Кона отпрянула. Корешок неприметной травки («ночная тень», – поправила ее бабуля) внезапно закричал, обвился вокруг ладони, не желая попадать в бархатный мешочек. «Стащи с себя это трусливое создание, – негодовала Ханна, – хорошо. Тебе ещё нужно найти змеиные языки, смелее».

Ночь Кона провела будто в бреду. Ее вела луна и наставляла ведьма. Кона с достоинством принимала новую важную данность – она ведьма, калех, друид. Это дар и проклятье рода. Мудрость, с которой так и не смирилась ее мать.

Ханна рассказала Коне об Уле. Красивой, мечтательной. Ула зачитывалась любовными историями и грезила о своём собственном рыцаре. Он увёз бы ее из этой захолустной деревеньки, навстречу приключениям и ветру. Ула отчаянно сопротивлялась своему предназначению. Она выходила на дорогу, ведущую на «большую землю», и ждала того, кто никогда не назовёт ее ведьмой.

И однажды летом, поднимая облако из песка и пыли, в Лаи приехал Том Кацер. Он путешествовал по побережью, и визит в маленькую рыбацкую деревню был очень кстати. Ула хлопотала вокруг него, показывая старинное кладбище, тёмный до синевы лес, скалистый обрыв у мутного моря. А наутро сбежала с ним, оставив записку для матери: «прости и прощай».

Ула и Том поженились и поселились в Дублине. В город Ула была влюблена больше, чем в мужа. Пабы и рестораны, бизнес-центры, огромные парки и оживлённые площади. Ула часами сидела на скамейке и разглядывала прохожих. Беременность приземлила девушку. Она вспомнила свои корни, и дар, как дамоклов меч повис над будущим ребёнком. Ула отчаянно верила, что у них родится сын, Кон, который прервёт колдовскую цепь родового проклятия.

Для новорожденной дочери Ула даже не потрудилась придумать новое имя. Кона стала ненавистным олицетворением того, от чего она сбежала. Однажды Ула Бирн отправилась в магазин и не вернулась домой. Спустя несколько дней ее тело прибило к правому берегу Лиффи. Ула повесилась на собственном шарфе у опор моста Калатрава. Маленькую пятилетнюю Кону отец отвёз в Лаи, к несказанному счастью бабушки Ханны.

Девочка прожила у Ханны счастливые 4 года, пока отец в один из визитов не заметил у девочки странности. Кона рисовала руны углём на стене, пела песни, носила в кармане корень мандрагоры и мастерила куклы с человеческими волосами. Том закатил скандал, и увёз дочь в Дублин подальше от дремучей мистики. Но от себя не уйдёшь. Отца давно нет. А она бежала домой с сумкой, от содержимого которой отец пришёл бы в ярость.

Ветер раскачивал безлистные скелеты деревьев. Могучий старый дуб, одиноко стоящий на холме противился стихии. Вдруг Кону словно пронзила молния. Воспоминания переплелись с недавним сном. Она узнала этот дуб. Его густая крона служила ей тайным убежищем, дупло стало хранилищем самого дорогого сокровища маленькой девочки. То теплое и родное из ее сна – дубовая щепка с руной Хагалаз.

Перед глазами всплыла сцена, когда отец, в порыве гнева бросал в камин ее тряпичных кукол с волосами висельников (из старых запасов бабушки). Пучки ароматных трав шипели от огня, а корень мандрагоры извивался и пищал. Маленькую руну Кона сжимала в кулачке. Слезы застилали глаза. Отец продолжал кричать. И тогда она выбежала босиком в ненастье. Ветер гнал ее в спину, ночь скрывала от посторонних глаз.

А что если она там? Кона ловко, как в детстве залезла на дерево и нырнула рукой в тёмную дыру. Шарить внутри было ужасно противно. Нутро было волосатое, склизкое, мокрое. Наконец, Кона нащупала несколько щепок и извлекла их на свет. Даже со стертым временем символом, она узнала свою руну. Полуистлевшая щепка вибрировала, пульсировала, и тёплой тяжестью легла на ладонь.

* * *

Кона попыталась сосредоточиться на прикосновении к дубовой щепке. Пальцем повторяла очертания руны Хагалаз. Руны страшной, молниеносной и необратимой силы разрушений. Маленькой Кона выбрала для себя эту руну как путеводную – ей нравилась ее простота и форма. Содержание? Девочка тогда не догадывалась какой глубокий смысл несет в себе символ. Hachel, называли своих ведьм древнегерманцы, для скандинавов Хагалаз это «град». Для Коны в этой руне – вся суть женщины ее рода. Она жестока и милосердна. Разрушает и созидает. Руна вернулась к ней очень вовремя. Именно сейчас нужно бросить камень в хлипкий фасад ее жизни, который стоит на иллюзиях и неуверенности. Из под града обломков она выйдет той ведьмой, которой ей предначертано быть.

Кона обхватила обеими руками толстый дубовый ствол, прижалась щекой к шершавой коре, и что было сил закричала и зарыдала. Навзрыд, не меняя темпа. Ей подвывал ее чёрный пёс, а она билась в агонии, чтобы оттолкнуться и взлететь. Душа Коны горела огнём, её поджигали эти вопли. Выжечь! Выжечь все страхи и отчаяния, чёрную тоску и серое томление. Отряхнуться, воспрять.

Потом все стихло. Вдох-выдох. Больше она не станет имитировать жизнь.

– Привет! – Тревор шёл навстречу Коне. Навстречу. Потому что кроме того мудрого дерева на этой тропинке больше ничего не было. Хотел увидеться, а удивился. Кона, вылитая Ханна, распустила чёрный хвост, покусала губы, расправила плечи. Подол ее длинного чёрного платья уже сильно испачканный осенней грязью, потяжелел. Кона улыбнулась ему глазами и, подняв юбку, перепрыгнула через лужу.

– Как в детстве.

– Ты была отличной прыгуньей.

Тревор накинул ей на плечи свою куртку. Разве было холодно? Но оказалось, что укутаться в тёплую парку очень приятно. Его куртка пахла немного рыбой, и много – мужчиной.

– Я подумал, может я смогу тебя поддержать? Ты устала.

– Поддержать или подержать?

– Как хочешь? – он остановил ее. Обнял запястья.

Целоваться с другом детства было странно. Вот только они хохоча убегали от булочника, с дымящимися пирожками, распиханными по карманам, дразнили гусей, перепрыгивали через канавы – делали все то, что доступно деревенским детям. А сейчас они делают то, что доступно взрослым – целуются и врут.

* * *

Меретте сидела у камина, но ей все равно не удавалось согреться. Женщина задумчиво смотрела на огонь, перебирая что-то в руках. Сжатая в злобе челюсть, поджатые губы.

«Где носит этого проходимца? Всего-то и нужно было, привести сюда эту чёртову девку!»

Меретте раскрыла ладонь. Маленький огарок свечи. И стоило бы выкинуть, но мысль о пророчестве засела в голове. А разве она не плакала всю жизнь? Обида, словно камень засела в солнечном сплетении – не проглотить, не выплюнуть. Однажды мать Меретте имела неосторожность рассказать тринадцатилетней дочери, кем на самом деле был отец. Не утонувший рыбак, а сосед Йон, недавно почивший. Знала бы мама, какие зерна бросила в душу молодой девушки.

«Я сестра ведьмы! У меня тоже есть дар!», – с такими мыслями Меретте бежала к Ханне. Ведьма встретила ее холодно и была высокомерна. Возможно, ей было неприятно узнать о побочном ребёнке отца. Но какое дело до этого Меретте? Пусть теперь эта глупая гусыня учит ее своим фокусам!

– Наш дар переходит только по женской линии.

– Врёшь! – кричала Меретте.

– Иди домой, девочка, выпей своё какао.

Злой ветер поселился в душе Меретте. С настойчивым упорством она доказывала себе, что у неё есть способности. Правда, без подручных средств не обходилось. Она травила чужой скот ядовитыми ягодами, и те болели. Она оставляла на домах соседей символы углём, и все боялись этих ведьминых меток.

Единственным смыслом ее жизни стало очернить Ханну. Никто не мог предположить, что за услужливой улыбкой Меретте скрывается такое коварство. Старый простофиля, муж Меретте, пытался ее вразумить. И тогда она немного увеличила дозу ягод в пироге. Удивительно, но статус вдовы в глазах людей прибавил ей значимости. Забавно было наблюдать, как ее сын и внучка Ханны подружились. Меретте даже смягчилась. Но какое же торжество она испытала, когда отец увёз Кону, и старуха осталась одна.

В последние годы Ханна почти перестала выходить на улицу. Меретте решила, что ведьма слаба как никогда, и пора доставать вишенку к торту. Она испекла яблочный пирог со своей особенной начинкой и отправилась к соседке. Старая ведьма не пустила ее дальше дверей калитки. Она выбила из рук Меретте приправленный ядом пирог, послав своей кровной сестре самых отборных проклятий.

* * *

– Что это, мама? – Тревор держал в руках книгу: каждая страница от угла к углу порезана острым ножом. Безобразная рвань поверх ровного почерка. Меретте встрепенулась. Женщина увидела в глазах сына гнев.

– Это бесполезная литература, сынок, – она попыталась придать голосу равнодушие. – Ты один?

– Я проводил Кону домой. – Мать прятала глаза, суетилась, но он встряхнул ее за плечи, – Это книга Бирн? Что ты сделала?

– А ты почитай, если сможешь, – зашипела Меретте, ткнув пальцем в порванную страницу, – там ничего нет про меня! Эта дрянь Ханна даже слова не написала о своей сестре!

– Ты с ума сошла. Какая сестра?

– Я сестра ведьмы! А они меня не научили! Ханна и ее паршивая мать отобрали у меня отца, отобрали у меня дар! И твоя чёртова девка приехала на все готовое, только потому, что это ее право по рождению!

Меретте плевалась ядом. Её привычная улыбка превратилась в уродливую щель, из которой упругой плёткой вылетали слова, разрезая пространство вокруг. Меретте выхватила книгу и бросила в огонь. Тревор в ужасе переводил взгляд с матери на пылающие страницы. Как долго она держала в заточении свою сущность? В дверь забарабанили. На пороге стояла Кона, на руках – безжизненное тело Коля. Слезы высохли, оставив на щеках солёные следы.

– Еда в миске была отравлена. Кто-то был в моем доме, – она смотрела на Меретте, хоть и обращалась к Тревору. Мужчина взял пса, приложил ухо к шерсти.

– Он жив, я отнесу его к ветеринару!

– Ты смотри, – изумилась Меретте, когда Тревор ушёл, – ни веревка его не берет, ни волчья ягода!

– Зачем вы это делаете? – Кона подошла вплотную.

Меретте поняла, что разыгрывает свою последнюю партию.

– Потому что я терпеть не могу весь ваш род, – чеканя каждое слово, произнесла она, – Тебе для Самайна нужна была чёрная собака. И я их всех истребила. Но этот гадёныш сбежал. Тогда я побила банки и книгу украла. Пирог мой ты выбросила, но псу я новое угощение припасла, – она зашлась в хохоте.

Внезапно люстры начали раскачиваться, лампы замигали и погасли. Из камина что-то выпрыгнуло. Кона поманила пальцем – и один за другим из огня посыпались пламенеющие угли, разлетаясь по дому. Меретте в ужасе попыталась увернуться, но оказалось, что дом охвачен огнём. И среди дыма сверкали глаза цвета стали.