Страсти по Самайну – 2. Книга 3

– Но откуда ты это знаешь?

– Это наша история, Кона. И твоя, – Тревор внимательно посмотрел на неё. – Мы, кстати, приехали!

Кона не заметила, как автомобиль уже въехал в живописную деревеньку. Небольшие овальные домики белого и желтого цветов, с яркими ставнями, и дымоходной трубой посередине черепичной крыши. На Кону нахлынули тёплые воспоминания – все здесь было знакомо. Навстречу молодым людям уже бежала маленькая женщина в платье и белоснежном переднике.

– Кона, милая! Какой красавицей ты стала!

«Тетя Меретте», – догадалась Кона, и раскрыла навстречу объятия.

* * *

Кона ощущала тревогу. Как будто вдалеке звенел колокольчик. Меретте была учтива и мила, но каждое ее слово внутри девушки отзывалось волнительным «динь».

Если бы Кона могла сейчас достать альбом, то ее рисунок был бы темно-синего цвета. Таким виделось внутреннее убранство дома, несмотря на розовые занавески и белоснежные скатерти. Кона осталась на обед. Ей хотелось послушать о жизни деревни Лаи. Сама она мало что помнила. Только яркие вспышки из беззаботного детства – как бегала по полю босиком, как спасала соседскую кошку из реки. Стояла на самом краю обрыва, а волосы развевались по ветру. Воспоминания о Ханне теплом разливались по телу. Она стягивала длинные чёрные волосы в тугой пучок, а ее платье всегда было в муке. Кона помнила, как они вдвоём ходили на весенний луг собирать травы – ночную тень, ангельскую траву, васильки и мандрагору. И прекрасней воспоминаний не было в ее жизни. «Ханна была колдуньей» – говорила Меретте. «Она любила меня больше всех на свете» – вторило сердце Коны.

Наконец, Тревор предложил Коне прогуляться, и она с облегчением покинула темно-синий дом.

В окнах начал зажигаться свет. Ещё немного, и стемнеет настолько, что не будет видно вытянутой руки. Становилось холодно, пошёл дождь. Тревор накинул на неё свою куртку и потуже завязал шарф. Впереди маячил яркой вывеской какой-то дом. Они поспешили туда.

Паб в Лаи ничем не отличался от сотен других. За длинной стойкой сидели завсегдатаи, которые были так увлечены трансляцией футбола, что даже не повернулись.

– У ирландцев есть только одно средство от непогоды.

– Плед из овечьей шерсти? – улыбнулась Кона.

– Виски!

Кона сделала глоток. Алкоголь мягким одеялом накрыл ее тело. Тепло разошлось по замёрзшим ногам. Кона посмотрела на своего спутника с улыбкой – он был так хорош собой.

А потом они бежали по пустоши навстречу морю. От сильного ветра по земле стлалась трава. Вереск в ночи потемнел. Небо спрятало звезды за облаками. Море клокотало и бурлило. А Кона стояла у самого обрыва, раскинув руки и смеясь, как в детстве. У нее посинели щеки и уши. Ветер продувал до костей. Тревор насилу увёл ее домой.

Когда Кона перешагнула порог дома Ханны, то почувствовала, что даже стены в этом доме плачут.

* * *

Ханну хоронили по старинному обычаю. Она была одета в длинное чёрное платье, на пальцы нанизаны разномастные перстни. Распущенные волосы, едва тронутые срединой, доходили до пояса и походили на крылья ворона. Умершая ведьма лежала в гробу, головой на восток, щедро посыпанная березовой корой. Кона знала, что береза у местных означала переход от зимы к весне, от смерти к воскрешению. В ногах Ханны покоилась отрубленная голова козла, а по правую руку лежал свёрток с двумя глиняными чашками. Верхом на козле колдунья появится в темных чертогах Богини Домны, чтобы испить с ней чай.

Конечно, священник тут молитв не читал и на общем кладбище ведьму не хоронили. Такие как она, а точнее весь род Ханны Бирн покоились за холмом, в окружении елей. Здесь, за церковной оградой, кельтские кресты с замысловатыми завитками соседствовали со скромными старыми надгробными плитами с поистершимися символами.

Гроб с телом Ханны опустили в каменистую яму. Каждый из присутствующих, подходя к могиле, бросал в темную пропасть цветок, и уходил, не оглядываясь. Земляная пасть с жадностью глотала яркие краски.

Когда Кона осталась одна, она достала альбом. В голове было столько впечатлений и эмоций – от всхлипа до смеха, что только бумага терпела этот поток. Зелёный, фиолетовый, чёрный. Кона закрыла глаза.

Она то размахивала руками, то наоборот – возила мелком на одном месте.

Вдалеке кричали чайки. Наверное, недавний шторм принёс к берегу много рыбы. Их крики все время отвлекли и не давали сосредоточиться. Казалось, она упускает что-то главное. Кона посмотрела на рисунок. Широкие линии фоном, а посередине чёрным цветом нарисована морда. У морды имелись уши, нос и высунутый язык. Собака.

Тут Кона прислушалась к тому, что она приняла за крик чаек, и четко различила скулёж. Совсем рядом. Она пошла к источнику звука, подчиняясь больше интуиции, нежели слуху – лай собаки был еле различим. Кона набрела на старый колодец. Его крышку будто нарочно засыпали листьями и камнями. Тяжелую заслонку Коне удалось сдвинуть лишь наполовину. Но этого хватило, чтобы разглядеть чёрного щенка.

Кона подняла его на поверхность. Он был страшно худой, и ослаб от голода. На тонкой шее болталась веревка, а одно ухо было в крови. «Кто же это сделал с тобой?» – Кона спрятала щенка в куртку и пошла домой.

Когда Кона проходила мимо, из темно-синего дома за ней следила пара недобрых глаз.

* * *

«Всё будет хорошо, Коль, – щенок был чёрен как уголь, и сложно было дать ему более подходящее имя, – мы с тобой не пропадём».

От этого «мы» пахнуло надеждой, и Кона воспряла духом. Она принесла и поставила поближе к камину таз с тёплой водой. Коль немного посопротивлялся, но потом доверился нежным рукам девушки. После водной неги его укутали махровым облаком, принесли миску с тёплым молоком. Кона не переставала гладить измученное тело, пока пёс не закрыл глаза. «Тебе нужна подстилка», – девушка огляделась.

Весь первый этаж бабушкиного дома можно было окинуть одним взглядом. Здесь и небольшая кухня, и гостиная с камином. Темно, но уютно. Вдоль лестницы на второй этаж растянулась вереница фотографий. Вот Ханна невеста, здесь Ханна – мать. На старой фотографии стоял крепкий молодой мужчина, дед Коны, которого она никогда не видела. Он обнимал Ханну, а она на руках держала малышку Улу – маму Коны. Дальше – карточка, где Уле лет 15. Она у дома с красными ставенками смотрит вдаль. Интересно, как скоро после этого снимка она сбежала из дома?

Кона поднялась на второй этаж. Здесь располагалась спальня Ханны. Дверь в ее комнату была заперта, в замочной скважине торчал массивный ключ. Но Кона не решалась пока туда заходить. Рядом была ее комната. Здесь все осталось так, как во времена детства. Кона с удовольствием вспомнила, как часто она с разбега прыгала в свою мягкую кровать. Как бабушка в шутку журила за босые ноги и спутанные волосы. Как расчёсывала ее золотым гребнем у зеркала, напевая что-то на сказочном языке. Ханна легко переплетала в своей речи разные диалекты, знала множество песен и сказок из старого ирландского фольклора, часто бормотала себе под нос непонятные слова. Коне иногда удавалось что-то разобрать, но ей нравилось думать, что бабушка умеет говорить на сказочном языке. Ей нравилось ощущать и себя частью волшебной сказки.

На втором этаже была ещё одна маленькая комната. Она никогда не запиралась, но маленькой Коне запрещалось туда заходить. Однажды она все же заглянула, но кроме стеллажа с книгами ничего не увидела. Интерес к тайному месту быстро пропал. Сейчас же Кона решила поискать там старое одеяло на подстилку Колю. Дверь на старых массивных петлях медленно скрипнула.

Вдоль всей стены стоял шкаф. Одна его половина заполнена книгами – здесь были повыцветшие корешки старинных изданий и современные романы. Содержимое второй половины скрывалось под несколькими дверцами. Напротив стояло большое кожаное кресло с небрежно брошенным пледом. Несколько гобеленов на стенах со сценами каких-то баталий. Сверху свисала тонкая цепочка потолочного выключателя и лампа. Холодно. Кона накинула на плечи плед, включила свет и открыла дверцу шкафа. Банки и баночки, бутылки и пузырьки стояли на полках. На каждой этикетке от руки написано о начинке: «выжимка из Ночной тени», «эссенция майского лука». Кона поежилась.

На стеллажах лежали засушенные цветы, камни и комья глины. Кона открыла ещё – за оставшимися дверцами скрывался аналогичный натюрморт. «Значит, бабку ведьмой звали не потому, что она в 70 лет молодо выглядела», – усмехнулась Кона. «А что с книгами?» – девушка взяла самую толстую. На корешке и обложке не было ни букв, ни символов. Удивление возросло, когда Кона увидела, что книга рукописная, а рисунки рисовались тоже от руки.

Поначалу она не могла прочесть ни слова. Но откуда-то в голове воспоминанием промелькнул голос Ханны и ее сказочный язык, и Кона понемногу разобрала заглавие: «История фомора-изгнанника, прародителя рода Бирн». На уголках страницы был изображён ирландский медальон. А под заглавием, выведенным золотыми буквами, нарисована стрелка, приглашающая перевернуть страницу. И Кона перевернула.

Там был изображён то ли демон, то ли чудовище. Великан с телом голубого цвета не был похож на классического фомора, каким детей пугали в легендах. Он не был одноруким или одноглазым. Но все же половина его тела торчала из под земли, а голову венчали оленьи рога. Его стройное тело можно было бы назвать совершенным – широкие плечи, узкие бёдра, большие ладони. В одной руке он сжимал топор, другой придерживал развевающийся на ветру плащ. Чёрные как смола волосы, узкие щели стальных глаз. Его тонкий рот напоминал скорее трещину у основания земли, подбородок – неотесанные морские скалы. Это был демонический воин, обитатель скрытого тонкого мира. У художника была богатая фантазия или несколько жизней. Ведь увидевшему фомора суждено умереть от его топора. Однако, надпись снизу гласила: «Погасли факелы, умолкли голоса. Кихул пришёл на берег Лаи».

* * *

Двор давно освещала бледная луна, когда Кона закрыла книгу. Какое богатство держала она в руках – свою родословную! Главу за главой Кона проглатывала истории и судьбы большой и удивительной семьи.

Девушка обняла бесценный фолиант. Она больше не одинока. У неё есть Коль и могучие предки за спиной. Но всей этой цепочке из легенд о фоморе недоставало прочности, сцепки. И Кона знала, где ее найти.

От молниеносного решения она вскочила с кресла и ударилась головой об открытую дверцу шкафа. Тот едва пошатнулся, сбросив с верхней полки несколько бутыльков. Густая жидкость растеклась, пол заблестел мелкими стекляшками, а комната наполнилась запахом мёда и полыни. «Остановись, Кона, не торопись», – уговаривала девушка себя, собирая осколки, но ненасытное любопытство гнало ее на улицу.

Дождь настойчиво долбил по крыше. Кона вернулась в реальность. Тук-тук-тук. Стучали уже в дверь. Откликнулся слабым лаем Коль, и Кона уже летела навстречу.

– Милая, куда ты запропастилась? – на пороге стояла тетушка Меретте. С ее дождевика ручьём лилась вода, но она улыбалась.

– Ой, входите скорее. – Кона впустила соседку в дом, – Эти похороны так тяжело мне дались, понимаете. Мне нужно было побыть одной.

– Понимаю, – Меретте по-свойски прошла на кухню. На вытянутых руках она несла круглую форму, от которой тонкой струйкой шёл ароматный пар. Коль, почуяв запах пирога, увязался за женщиной, но потом вдруг зарычал и, пятясь, вернулся к камину.

– Яблочный пирог, – продолжала соседка, – ты же не решила умереть от голода? – и понизила голос, – Тревор ждал тебя весь вечер. Отправил меня на разведку.

– Спасибо, я вам очень благодарна, – Кона улыбалась в ответ. Но колокольчиком опять звенела тревога. – Эээ, мне пора идти, я зайду к вам завтра.

Кона взяла тётушку под локоть и вывела на улицу. За воротами они мило распрощались и пошли каждый своей дорогой. Кона, перепрыгивая лужи, мчалась к маленькому домику старого библиотекаря Бена О» Мили. Ведь кто как не он, знает историю Лаи от самого его основания? А Меретте, постояв немного, вернулась в незапертый дом ведьмы Ханны. Все с той же улыбкой она пнула спящего пса, и под скрип половиц поднялась на второй этаж. Ведь кто как не она знала, какие сокровища таит в себе маленькая комната с большим шкафом?

* * *

«Низвергнутая первосила, провинившиеся боги. Они надолго поселились у берегов Лаи в мутном, словно кисель, море. Наши праотцы были хорошими рыбаками, и почтительными людьми. Фоморы давали людям пользоваться дарами моря, ведь люди тоже любили эту стихию. Первый улов всегда отдавался в угоду «нижним демонам», и сеть закидывалась ровно столько раз, сколько было членов семьи у рыбака.