Есть ли жизнь после отбора

Набрав скорость, мой друг с интересом спросил, зачем мне слухи, ведь я и так знаю, что люди меня любят.

– Ты подслушивал, – возмутилась я, перекрикивая свистящий в ушах ветер.

– Охранял ваш покой, – не согласился пес. – Пожертвовав своим комфортом, я лежал на грязном холодном полу и следил, чтобы никто вас не обидел.

– И уши развесил, – фыркнула я. – А если бы мы говорили о девичьем?

– А то я не наслушался ваших с Тиной разговоров. У того кобеля такие глаза, а у того такие. А тот три дуэли выиграл, а тот…

– Гамильтон! Ты же спал!

– Я притворялся, – признался пес и наддал.

Миновав распаханные поля, мы сбавили скорость. На горизонте появилась темная громада Гиблой Рощи. Что ж, три часа до Свечи, час-другой на осмотр и три часа назад.

– Интересно, Тария поставит пирожки к нашему возвращению?

– Кто о чем, а Гамильтон о еде, – фыркнула я. – Если будем стоять и смотреть, то пирожки остынут и зачерствеют.

Тем не менее я спрыгнула со спины друга и пошла с ним рядом. Сейчас не время для спешки, нужно быть предельно осторожными.

Здесь, за пределами крепостных стен, когда-то кипела жизнь. До того, как мир сломался и на нас начали нападать твари мертвых миров. Там, где сейчас торчит одинокая Свеча, находился огромный маго-научный комплекс. Это была эпоха расцвета. Эпоха, когда люди и колдовские звери работали бок о бок. Начало этой эпохе положил Сеартес, а закончил… Кто эту эпоху угробил, сейчас сказать трудно. Может быть, когда-нибудь станет известно, что конкретно пошло не так. А может, мы никогда этого не узнаем.

Но известно одно: повторить артефакты Свечи не смог никто. Пытались многие, даже мастер Дейтор. Но, увы, огромный комплекс увеличительных стекол, линз и рассеивателей магии так и остался единственным в своем роде. Сейчас мы используем его ради отслеживания Пересветов, ярких цветных сполохов, не различимых человеческим взглядом. Но раньше… Раньше через этот артефакт можно было увидеть Свечи других миров.

А сейчас – невозможно. Спасибо, что хотя бы Пересветы видны. И нет, дело не в том, что не осталось специалистов. А в том, что маги в столице сделали «логичный вывод»: если сквозь магоскоп видны другие миры, значит, именно он, магоскоп, позволяет тварям проникать в наш мир. К Свече была переброшена группа бойцов, и артефакт почти уничтожили. Моему прадеду удалось отбить магоскоп, но… Несколько важных линз превратились в стеклянную крошку. Как и карта миров: боевые маги умеют разрушать. Так что все эти ловушки, все эти ловчие ямы и чрезмерно хрупкая крыша, не позволяющая на нее высадиться, – это не от тварей. Точнее, не от тех тварей, что приходят их других миров.

– Ты сопишь, – поддел меня Гамильтон.

– Вспомнила, как уничтожали магоскоп.

Гамильтон запнулся:

– Ты не могла там быть.

– Я читала дневники. У прадеда был талант, – я вздохнула, – прочитала так, будто жизнь прожила. Ты знал, что к магоскопу боевых магов привела моя прабабка? Она поверила, что именно артефакт повинен в нападениях, и хотела… Хотела как лучше.

– Полагаю, остаток ее жизни был сер и скучен, – мрачно произнес Гамильтон.

– Прадед не позволил ей уйти в столицу. Ради Райет Фоули-Штоттен была выстроена отдельная башня, где она и провела всю свою жизнь. Дети могли встречаться с ней лишь раз в год, все остальное время она проводила в одиночестве.

– С ней был компаньон, – мягко сказал Гамильтон, – разве твой дед не писал об этом?

– Н-нет, – я подозрительно покосилась на друга, – а ты откуда знаешь?

– Так повелось, что Окраины влекут к себе представителей моего мира. А слухами… Слухами земля полнится. Жизнь Райет не была медом, но и совсем плохой ее назвать было сложно.

Мы замолчали. Затем я не выдержала:

– Ты…

– Да?

– Нет, ничего, – я криво улыбнулась, – запнулась и потеряла мысль.

Гамильтон был чьим-то компаньоном. Он жил здесь несколько веков назад. Маги и колдуны способны протянуть до полутора сотен лет, а события, описываемые в дневнике прадеда, происходили как раз два века назад. Мог ли Гамильтон быть компаньоном Райет? Но, что самое главное, хочу ли я знать, был ли он ее компаньоном? Хочу ли я знать, разделял ли он ее взгляды? Магоскоп был разобран и частично разбит, он не функционировал больше десяти лет – лучшие из лучших бились над его восстановлением. Восстановлением, которое было жизненно необходимо, ведь тварей стало только больше…

– Слева, – коротко произнес Гамильтон.

Зачерпнув силу, я выставила щит, а после добила мелкую тварюшку.

– Они живут стаями, – это мы с компаньоном выдохнули в унисон.

Бросок, щит, бросок. Нет времени ни для арбалета, ни для метательных игл.

Как нет и реальной угрозы: эти тварюшки неопасны. Хоть и отнимают время.

– Последний, – удовлетворенно произнес Гамильтон и раздавил противника лапой.

До Гиблой Рощи оставалось всего ничего, когда мне почудился блуждающий огонек.

– Я что-то вижу, – напряженно произнесла я.

– Где?

– На шесть часов. Нет, на восемь. Нет…

– Пальцем покажи, – мрачно вздохнул Гамильтон, – когда ты научишься воображать перед собой циферблат? Это ведь так просто: представила часы – поняла, подле какой цифры расположен враг, – навела меня.

– Оно мечется! И… Исчезло. Это был огонек, такой… полупрозрачный, – я потерла переносицу, – или его не было?

Мы остановились. Тропка вдоль Гиблой Рощи прямо под нашими ногами. Внутри Гиблой Рощи брошенный храм, в котором за столько лет наверняка завелось нечто эпическое. Но… Но я видела огонек, и он, юркий, улизнул куда-то к центру Рощи.

– Нас там съедят, – отметил Гамильтон, когда я сделала первый шаг.

– Мы будем сопротивляться, к тому же у меня при себе соль.

– Чтобы таинственной хтони было повкусней?!

– Чтобы пересолить друг друга и таинственная хтонь сказала: «Оу, нет, я слежу за водно-солевым балансом», – нервно хихикнула я. – И к тому же Храм просматривается из, если я не ошибаюсь, во-он тех кустов. Их разведчики издалека обстреливают, чтобы не разрастались.

Добравшись до кустов, мы всмотрелись в темную громаду храма. Входить в саму Рощу разведчикам запрещено, потому мы не спешили к призывно белеющим ступеням.

– Огня нет.

– Но он был.

– Уверен?