Чародей из Серого замка

Потому что молодой Лешек, сын шляхтича Синекура, и без того был мертв. Лежал поперек огромной кровати с вырванным горлом, и кровь успела не только окрасить постель, но и растечься по деревянному полу огромной неряшливой лужей. У лужи был цвет спелых вишен, которые собирают в дни праздника первого урожая. Вот только пахло не горьковатым расколотым ядрышком, не щиплющим нёбо кисловатым соком, не сладкой женской притиркой для нежности кожи, а желчью, испражнениями и дурной смертью. Очень дурной.

Богумил со стоном наклонился вперед, и его вырвало.

*

Конечно, ни воющие в голос подавальщицы, ни вышибала, как раз обходивший с дозором территорию постоялого двора, ни бледный, как простыня, хозяин ничего не видели и не слышали. Да, был паныч на закате внизу, много ел и пил, рассказывал диковинные истории, а потом быстро захмелел и ушел спать.

На прислугу Богумил и не стал бы рассчитывать, как на свидетелей. Хуже было другое – дознаватели из магистрата тоже не нашли никаких следов. Даже попытались допросить самого мертвеца, что вообще-то было запрещено, но весть об упыре быстро разнеслась по всему городку, и бургомистр живо дал добро на черное колдовство. Бесполезно – покойный Лешек, глядя в потолок неподвижными глазами, хрипел лишь о красивой девке, пришедшей его навестить, и о том, как по ней скучал.

Затем тело убрали, комнату вымыли, постель отнесли прачкам на стирку. Богумил сидел внизу в таверне и цедил мелкими глотками сладкий эль, пытаясь унять дрожащие руки.

«Раскис совсем, на титьки загляделся, кобель блудливый, – костерил он мысленно сам себя. – Размяк от восторга, подобно прыщавому юнцу, расслабился и потерял бдительность. Городишко ладный, как шкатулочка музыкальная, крендельки, студиозусы, лавчонки торговые, ратуша, костел с драгоценными витражами. Тьфу ты, пропасть! Один из лучших охотников за нежитью, курва-мать! Радагаст бы меня за такое попер сраным веником из замка, отняв цеховой знак, и правильно бы сделал. Кровищу увидел – и блеванул, словно первокурсник на практике у жальника. Вот так и теряются навыки. Меняются на петушки на палочке, на сытные обеды, да на бабью…»

Додумать неприличное слово колдун не успел – подошла притихшая и опечаленная Анна и без слов вылила ему в кружку зеленоватую жидкость из крохотного пузырька.

– Заснешь быстрее, желудку станет лучше, – пояснила она, не дожидаясь гневных окриков.

Колдун сердито молчал. На жрицу он был обижен донельзя и разговаривать с ней желания не имел. По крайней мере, сию минуту.

Однако, судя по всему, Анне на настроение Богумила было плевать.

– Студенты утверждают, что в их городе ничего плохого не происходит, – сказала она, присаживаясь рядом. – И мне это не нравится. Все как будто сговорились – рассказывают, как здесь хорошо живется, с добрым бургомистром и ректором, и школа здесь лучшая, и в лавках торговых есть диковинки на любой вкус и цвет, и море в двух днях езды чудесное, как в жарком Индостане, только без акул да медуз поганых. И леса родят птиц да зверья немеряно, и поля дают богатый урожай ежегодно, только успевай собирать…

– И кони на мостовую не навозом, а волшебными яблоками гадят, съешь одно – омолодишься на двадцать лет, – хмыкнул, не выдержав, колдун. Хватит пережевывать неудачу. Он и впрямь сюда приехал упыря ловить, а не с девками по койкам кувыркаться. Не хочет – пусть катится к лесовой бабке, он себе после оплаты за голову штригоя десяток таких красоток купит, посимпатичнее, да поласковее. – Плохо дело. Похоже, тут колдовство замешано злое. Пройдусь-ка и я завтра около школы, сам поговорю с юнцами. Прощупаю, нет ли на их разумах какого-либо массового морока.

Но и эти поиски ни к чему не привели. Последующие дни Богумил с Анной честно прочесывали окрестности и опрашивали школяров, лавочников, стражей у здания суда, прихожан при костеле святого Анхеля. Скрывать от населения цель своих поисков уже не было смысла – благодаря болтовне покойного Лешека о ней знал весь Чаросвет. И да, никто из детей или юнцов уже лет пять как не пропадал.

Через пару дней Богумил решил, что хватит с него однообразных прогулок по городу, оседлал Жареху и отправился на окраины. И тут ему пришлось изрядно удивиться. Домишки в деревеньках на границе с лесом были справные, крыши – бревенчатые, стены – крепкие, щедро законопаченные смолой. Кметы смотрели на него с настороженностью, но без неприязни. А улыбчивая молодуха, жена местного старосты, даже пригласила зайти в дом, освежиться с дороги и переждать полуденную жару. Впрочем, муж ее, только отобедавший и теперь стругавший на крыльце узорчатое веретено для прялки, не решился оставлять супругу наедине со столичным колдуном. Выставил Жарехе ведро воды из колодца и тут же вошел следом за гостем.

– Хотел было спросить, нет ли у вас напастей каких или чудищ, что мешают жить, – с улыбкой признался разомлевший от жары Богумил, растянувшись на добротной деревянной лавке после кружки холодного кваску. – Но теперь вижу, что благополучно все.

– Божьей милостью, сударь, – ласково взглянула на него молодуха. – На окраинах давно не водится никакой пакости, даже кикимор.

Вот есть же бабы! Тихие, скромные, смотрят вежливо, подбородок выше носа не задирают. Богумил мысленно выругался, запретил себе думать о чем-либо, кроме дела, и переключился на беседу.

– Быть того не может, – покачал он головой. – Чтобы нечисть лесная даже в коровники не совалась? И подменышей в колыбельках не оставляла? И молоко у скота никто не крадет?

– Нет, господин, – ответил войт. – Женушка моя права – Бог нас хранит. Часовню как в деревне нашей поставили, так и не стало в округе кровопивцев да прочей нечисти поганой. В лесу водится всякое, что есть, то есть. Но мы туда и не суемся поодиночке. Сами знаете, супротив толпы мужиков с вилами да рогатинами даже медведь не выстоит, не то что упырь ваш.

«Ох, не видели вы моего упыря, – усмехнулся мысленно Богумил. – Штригой бы этими же вилами обескровленные трупы к забору приколол, как насытился».

– Пока часовенку не поставили, всякое было, – продолжил староста, почесывая реденькую бороденку. – Вы, наверное, удивляетесь, почему я столь молод и нахожусь на такой должности. Старостой был батька мой, но три месяца назад заела его жерлядь на болотах, когда уток брать ходили. Я давно говорил, надо Божье место в деревне иметь, куда с молитвами обратиться можно, оно защиту несет. А сельчане не слушали, насмехались, думали, ворожбой да амулетами защитными перебьемся. Ну и вот… Я, когда напасть эта приключилась, поехал тут же в Чаросвет, поклоны бить преподобному Густаву, чтобы вмешался, да защитил. Он с бургомистром сначала поговорил, потом с людьми. Уж не знаю, что он им сказал, да только часовенка за следующие пару дней была воздвигнута, а меня вместо батюшки на общем сходе и назначили…

И мужик смутился, словно до сих пор не верил, что люди, когда-то поднимавшие его идеи на смех, вдруг решили выбрать мечтательного паренька старостой.

Богумилу не было никакого интереса ни до возраста хозяина дома, где он находился, ни до его папаши. А вот жерлядь, чей вид промышлял испокон веков в больших и грязных городах, изрядно удивила. Что ей делать на болоте? Ее добыча – подгулявшие граждане в канавах да нищие, орудующие в поисках ценностей на отстойниках для мусора. Топкая трясина, заросшая рогозом да осокой, людоедке ни для чего бы не сдалась. Там своей пакости, жаждущей человечинки, с избытком хватает. Кочечники ей, конечно, ничего не сделают, кикиморы – тоже, а вот с анцыбалов, злобных древолюдей, станется выловить тварь, раскрутить ее за хвост и кинуть в сторону города, откуда пришла. И хорошо, если утекет живой.

Колдун поблагодарил радушных хозяев, отцепил с привязи кобылу и поехал назад в город. Но как только деревня скрылась за поворотом, направился к лесу.

У нечистых тварей всех мастей жесткая конкуренция за кормовую базу. Особенно в виде целой деревеньки, где есть и сладкие, вкусно пахнущие младенчики для питания кикимор с болотницами, и красивые парни, годные мавкам и русалкам для любовных утех со смертельным исходом. А уж заневестившихся девиц, не успевших потерять с женихами невинность, ждала бы с распростертыми объятьями половина лесного и водного бестиария, что охотники за нежитью заучивали в Сером замке наизусть. И не дай боги, перепутаешь одного гада с другим. Радагаст неучей ленивых не терпел и хлестал оных плохо гнущимся прутом-указкой по лбу и рукам до крови, прямо перед остальными студиозусами.

Немыслимо, чтобы одни нелюди хозяйничали на землях других. Если городская нечисть, привыкшая к пропахшим испражнениями и дымом трущобам, ринулась в совершенно иную, недружелюбную, а порой и опасную для нее среду обитания, это могло значить лишь одно.

В городе завелась тварь, которую они боятся больше, чем любых болотников и лесовиков, вместе взятых.

На опушке леса Богумил спешился с лошади, привязал ее к дереву, шепнул на ухо несколько ласковых слов. Жареха покивала головой, словно поняла его речи, и тут же принялась щипать траву. Колдун достал из сумки жестяную коробочку с порошком из толченого чертополоха с опилками серебра, насыпал вокруг кобылы неровный, но хорошо видный круг. Защита поможет защитить животину от лесных тварей на срок примерно около часа.

Значит, времени у него не так уж много.

*

Долго готовиться к встрече колдун не стал. Дублета с серебряными пластинами у него с собой и без того не было, не на охоту ведь собирался. Хотя, после идиотской смерти Лешека нет-нет, да и мелькала недостойная охотника мыслишка увешаться серебром с ног до головы. Но Богумил гнал эти мысли прочь от себя. Лишние цацки в драке только помешают. К тому же, если уж упырь напал среди белого дня, то и серебро вряд ли слишком ему повредит.

Поэтому сейчас он сделал и вовсе неслыханное в лесу, полном, по словам селян, разнообразной нечисти. Достал длинный кинжал из ножен, положил к себе на колени. Не сводя глаз с тропинки, что терялась в чаще, порылся в сумке одной рукой (вторую держал на рукояти) и извлек оттуда темный пузырек с притертой деревянной пробкой и сверток с рогаликами из пекарни у постоялого двора. Богумил брал пахнущую сахарной пудрой и изюмом снедь с собой для перекуса в дороге, но теперь она пригодится на более важное дело.

Колдун аккуратно провел лезвием по ладони, сжал пальцы в кулак. Кровь тут же заструилась на землю, закапала в изумрудную траву. Медленно опустившись на колени, Богумил закрыл глаза и коснулся окровавленной рукой корня дуба, что торчал у него под седалищем.

Нападений чудовищ близ деревни никогда бы не произошло, правь этими землями пан с колдовской силой в крови. Мало кто помнил, что когда-то давно земельные наделы получали не только самые сильные и храбрые в бою, но и те, кто умел говорить с землей. Именно они вдобавок к материальному благополучию заручались поддержкой стихии, именно их угодья и деревни жили богаче остальных. Да, мало хорошего осталось с тех времен. Сейчас шляхтичем можно стать даже не по праву рождения в роду аристократа, а за большой и вульгарный мешок со злотыми. Занес тому, кто имеет право пожаловать акр-другой государственной землицы «за заслуги перед Отечеством», и дело в шляпе. Кто там будет проверять те заслуги?

В озерном краю близ Царьграда, где располагались Острые Углы, родная деревня Богумила, власть все еще находилась в руках аристократов, сохранивших хотя бы отголоски былой силы своего рода. Папаша Збруев был говнюком, коими мир, к сожалению, полнился, но именно эти свои обязанности он знал, как ежевечернюю молитву. Щедро угощал поля во время посевной своей кровью, после чего неделю трясся под одеялом, как осиновый лист, не высовывая и носа. И даже девок к себе в это время не звал. А однажды, когда в длинную холодную зиму полезли на окрестные деревеньки волки да голодные лесные духи, чьи жилища поломала и вырвала с корнем метель, не поленился и самолично проехал по границам своих территорий, разбрасывая небольшие булыжники с отпечатками своего пальца. Конечно, предварительно окунутого в плошку с кровью на донышке.

С тех пор нечисть злая да зверье лютое сидели в лесу и не совались к людям. Чуяли – у земли есть хозяин, которого она в случае чего сама же и защитит. Говорят, лет пятьдесят назад соседский шляхтич пытался отхапать у тогда еще совсем сопливого Збруева кусок леса. И история об оживших деревьях, которые вдруг выползли из почвы и переломали шеи сотне солдат в доспехах, до сих пор была у всех на устах. Людей он защищал с тем же рвением, ибо они тоже приносят пользу – работают и платят оброк.

За эту милость пану прощали и жадность, и скопидомство, и запоротых до смерти служек, что случайно разбили дорогую тарелку или сломали старинный стул, и девок, которых он с удовольствием брюхатил, и рожденных после этого детей, чьей судьбой он интересовался не больше, чем грязью под ногами.

Богумил ненавидел своего родного отца едва ли не больше, чем отчима. Ибо что взять с горького пропойцы? Но именно дар, полученный по праву рождения, сделал его таким, каким он был сейчас. Мастером в деле охотника за нежитью.

Он откинулся головой на ствол дерева, чьи корни поливал кровью из собственных жил, и мысленно позвал живущего в нем духа. Тот отозвался моментально, заплясал перед смеженными веками, затряс лисичкиным хвостом, задергал острыми ушками. Колдун задал вопрос, призрачный зверек кивнул усатой мордочкой, нетерпеливо перетопнул лапками и рассыпался горстью светлячков. Только едва уловимый ветерок по лицу мазнул.

А дальше Богумил открыл глаза, выдохнул и облокотился спиной на ствол. Вокруг все также шумел лес, ему монотонно вторили цикады из кустов. Вдоль тропы убаюкивающе покачивались пушистые веточки мятлика, перемежаясь с белым клевером-«кашкой». После даже небольшой кровопотери очень хотелось зарыться носом в травяной ковер и хоть немного подремать. Вместо этого колдун полил окровавленную ладонь настойкой из бутылочки, зашипел сквозь зубы – спирт и кора ольшанника с лавандой дезинфицировали раны на совесть, но и жгли, можно сказать, до дна души. Затем скрестил ноги, как жители степей, поджал ступни под себя и стал ждать.

Многочисленные представители бестиария делились на два типа. Первые жили лишь для того, чтобы жрать, убивать и мучить, и тем самым продлять свое существование. Вторые – порождения природных стихий, призванные защищать, охранять и упорядочивать. Иногда они тоже начинали вести себя, как упыри всех мастей, и говорить с ними приходилось на языке холодного оружия и колдовства.

Но Богумил не зря считался одним из самых толковых охотников за нежитью и нечистью всех мастей. При том, что даже на своем учебном потоке был не самым широким в плечах, не самым талантливым в чародействе, не самым ловким в бою.

Но он умел говорить и договариваться. И не брезговал общением с потусторонними жителями лесов, полей, рек и болот. А уж тем более, с их властителями. Наверное, потому и находил всегда мудрые решения для любых проблем, даже самых неоднозначных.

Шаги в шуршащей траве Богумил услышал, еще не видя того, кто выходил на его зов. Хорошо. Лесной хозяин, которого кметы называли боровым, не прячется и дает подготовиться к встрече, как следует. Значит, просьба услышана и воспринята благосклонно.

Ростом вышедшее к нему существо было вровень с человеком – красивым, стройным, в длинных зеленых одеждах и с благообразным лицом, какое бывает только у добрых старых чародеев в сказках. Но даже самый эксцентричный волшебник вряд ли бы завел себе глаза-огоньки, зеленоватую бороду до середины груди и ветвистые оленьи рога, торчавшие из густой шевелюры цвета майской листвы.

Богумил тут же вскочил на ноги.

– Благодарю, что отозвался, пан-борута, – с почтением склонил он голову. – Не побрезгуй даром, знаю, вы, лесожители, такое любите.

И протянул боровому бумажный кулек с рогаликами. Из травы по бокам от старика тут же поднялись мордочки зайца и ежика, затрепетали в унисон мягкими носиками.

– Ты нравишься моим детям, колдун, – кивнул в ответ рогатой головой лесной владыка. – Значит, ты не злой. Пришел не с пустыми руками. А оружие, вижу, прячешь, не хочешь показаться наглецом, ворвавшимся в чужой дом с клинком наперевес. Мне приятны твои деяния. Говори, зачем позвал?