Чародей из Серого замка

– Это Марта толстая вас ненароком приложила, – хихикнула девица. – А получилось, что и спасла. Открываю окно, сказывает, горшок опростать, и слышу – колдун заезжий ореть, будто его собаки угрызають заживо. Рука у ей дрогнула, и нечистоты вниз полились, а с улицы как взреветь вторым голосом, нечеловеческим! Марта со страху-то горшок вниз и уронила, он сначала кровопивице по голове попал, а потом по вам отскочил, вы и упали, как подкошенный. Мы вас сюда принесли, раздели и всего вымыли, покуда вы валялись без сознания… Ох, и сильны же вы, как мужик, милсдарь, не подумайте дурного! И шерстисты, как медведь.

И девица захихикала, делая вид, что смутилась.

«И эта туда же, – с досадой подумал Богумил. – Заладили про шерсть, да про медведя. Сговорились, что ли?»

– Красивый вы, милсдарь, – заговорщическим тоном сказала подавальщица, придвигаясь поближе. – Понимаю теперь, почему кровопивица вас выбрала. Непонятно только, почему убить хотела…

_ Да какая кровопивица? – рыкнул, не выдержав, колдун.

– Так ваша панночка же, – девка захлопала глазами. – Она и есть упыриха, поймали ее вчера прямо на месте свершения злодеяния, сталбыть.

– Что ты несешь? – аж зашипел Богумил. – Анна – упыриха? Да не может быть такого! К тому же, там самец был, уж самца штригоя с самкой ни один уважающий себя охотник за нежитью не перепутает! Еще и злодейкой ее выставила, не поленилась!

Завидует, небось. Сама скуластая, конопатая, красота Анны ей глаза и застила. Но нет, подавальщица смотрела на колдуна с жалостью, и это его очень сердило.

– Околдовала вас девка, эвон вы как по ней убиваетесь, еще и защищаете, – с горечью сказала она. – Да только застигли ее прямо у тела господина Куренника, библиотекаря, к которому вы заходили вчерась. Руки по локоть в кровище, книги рядом разорванные валяются, свитки редкие, да дорогие. Мы грамоте не обучены, да все равно жалко, ученые мужи старались, писали…

И девица всхлипнула.

– Не может быть, – прошептал Богумил. – Анна девочку пошла сопроводить, я ее потом ждал, но так и не дождался. Наверное, мы с ней разминулись. А что она рядом с библиотекарем была, так помощь наверняка оказать пыталась, жрицы же лечить умеют. А что не вышло ничего, так не ее вина…

– Ох, грехи наши тяжкие, – всхлипнула еще раз подавальщица и заревела в голос. – Девочку тоже нашли к утру. Жанкой ее звали, единственной дочкой швеи с переулка святого Антония была. Грызанула ее эта стервь прямо у дома, в подворотне. Горло вырвала. Но не наелась, видать, отправилась за вами. Вы ей не по зубам оказались, она господина Куренника со злости и схарчила, упыриха поганая…

Колдун застонал, уткнувшись лицом в ладони.

Но как? На девочке же был серебряный браслет, он защищает от кровососов всех мастей!

Кроме самых сильных, таких сильных, что не боятся ни серебряного клинка, ни стрелы. Ни святой воды. Если штригой будет пить детскую кровь годами, рано или поздно он и солнцу станет не по зубам.

Но Анна?! Нет, Богумил не мог в это поверить. В тот день в ее комнате, когда убили Лешека, он стоял к ней так близко, что явственно слышал стук сердца. Живого, человеческого.

Одного.

У штригоя же два сердца, это каждому охотнику известно. Второе тоже бьется, просто чуть медленнее. Да и укусы он видел собственными глазами, сначала на голове и шее дочери короля Феофана, затем – на молодом Лешеке. Это был самец, Богумил бы руку поставил об заклад. И вчера на него напала именно мужская особь. Да, можно заворожить человека, как тварь и сделала с панычем, но охотники за чудищами не подвержены подобным чарам, по этому принципу их и отбирают в ученики наставники Серого замка.

Что же произошло на самом деле?

Девка тем временем придвинулась к сидящему на постели колдуну вплотную и погладила его пальцами по плечу.

– Понимаю ваши чаяния, милсдарь, – вздохнула она сочувственно. – Вы бы это, сходили на исповедь, облегчили тяжесть греха на душе. Ксендз Густав вас утешит, нужные слова скажет.

– Моим грехам никакая исповедь не поможет, ибо пьяница я, распутник, транжира и убийца чудовищ, – отшутился Богумил. – Но за совет спасибо. Пойду и впрямь к нему, может, что дельное подскажет.

– Сходите, сходите! – закивала девка. – Он святой человек, обязательно вам поможет! Молится день и ночь за грехи наши тяжкие, столько людей к свету вывел, они на небеса вознеслись прямо с земли нашей грешной, сама лично видела!

– Чего видела? – не понял Богумил. – Как люди на небеса возносятся? Невозможно это, ибо не дано живым души умерших видеть. Разве что некромантам, но чернокнижие строго запрещено.

– Страсти какие вы сказываете! – поежилась девица. – Нет, они прямо в костеле его к небесам улетают. Вы бы видели, как это красиво и благостно, аж реветь от счастия хочется! Жаль только, взрослые редко возносятся, грехи тяжкие их к земле придавливают сильно. Дети – почитай, каждую неделю, школяры – тоже. Сироты чаще всего, но это и понятно, они уже настрадались за жизнь, как мало кто страдал, все грехи возможные заранее искупили.

Богумил попытался вдохнуть и закашлялся. Ужас, леденящий и острый, как бритва, пополз из желудка вверх, царапая изнутри горло. Колдун невольно сжал руки у груди. Ладони мигом затряслись, как после хорошей попойки.

– Да вы сами сходите, посмотрите! – добавила девка. – Вечером сегодня ксендз Густав кровососке проклятой будет грехи отпускать и на тот свет ее сопровождать. Это обидно, конечно, что упыриху не на костре палачи сожгут, а менталисты из судейства серебряным кинжалом заколют, но ксендз говорит, что не нашего это ума дело, перед Господом все равны, и каждый должен иметь право грехи свои искупить и на небеса попасть…

Сердце билось в груди так, что казалось, вот-вот выскочит наружу. Богумил медленно дышал, стараясь унять дрожащие руки.

– Схожу, – кивнул он, наконец. – Может, и впрямь наступило время исповедаться. Помоги мне только встать.

Конечно, все имеющиеся эликсиры и оружие колдун с собой в сумке не носил, оставил часть запаса в комнате, в небольшом сундучке под кроватью. Это его и спасло. На месте были кинжалы, парочка колец – накопителей энергии, а еще эликсиры, врачующие раны, притупляющие боль и увеличивающие скорость. Богумил залпом осушил один за другим три пузырька с мерзкими на вкус жидкостями, затем сплюнул за окно горькой слюной и поморщился.

Голова болеть перестала почти сразу. А вот раны на груди еще чесались, покрываясь лечебной коркой, пока колдун шел с постоялого двора к центральной площади, где располагалась ярмарка. Рядом вкруговую стояли дом бургомистра, библиотека, костел святого Анхеля, магистрат со зданиями суда и городским советом. Мысли бегали, как крысы на чердаке, спугнутые хозяйским котом.

Штригоя сначала искали в лесах и горах, на города переключились в последнюю очередь. Как только сигнал поискового магического маячка показал, что тварь в Чаросвете, Богумил выдвинулся из Серого замка на задание. Ехал с легким сердцем, полным радостного предвкушения – убитая тварь повысит плату за его услуги вдвое. Победит кровососа – и начнет работать только на богатых панов, да вельмож, да на самого короля, не занимаясь мелочью типа кикимор, мавок, лесных и болотных тварей. Не будет проводить дни и ночи на трактах, ночевать в селянских развалюхах, где козлята зимой живут и гадят в одной комнате с людьми. Станет селиться исключительно на верхних этажах хороших постоялых дворов, где есть балконы, увитые хмелем, как в замках богатеев. А девицы пригожие сами начнут драться за его благосклонность, готовые на все за колдовской ласковый взгляд, да за золотую монету.

Глупые мечты наивного дурака, незаконного сына, всю детскую жизнь голодавшего и видевшего только пьянство и побои. Мальчишки, злого на матушку, что не могла его защитить от произвола отчима, и на родного отца – что мог бы защитить, но не захотел. На кой ему ублюдок от селянки, пусть даже хорошенькой и юной?

В реальном мире упыри – в человеческих телах, но с гнилой душой -заправляли всем, упиваясь властью, творя беззаконие. И когда среди них затесался настоящий кровосос, хитрый и умеющий притворяться достойнейшим из достойных, никто ничего не заметил. Пропадают дети? Так не пропадают же, возносятся в небеса, прямо к доброму Богу на колени, что утешит их после скорбной земной юдоли. Кто их оплачет? Разве что родственники, да друзья. Расскажут о своей боли на исповеди, а добрый ксендз утешит, успокоит сердце, отпустит грехи, подведет к причастию, вложит в рот крохотный хлеб, вымоченный в вине. А в вине ли? Или все-таки в яде волшебного змея, что способен дурманить разум? Неудивительно, что и святая вода не сработала. Какая святость может быть в месте, оскверненном лютым убийцей и чудовищем?

Богумил сам не понял, как ноги вынесли его к костелу. Стоял, запрокинув голову и глядя наверх, на цветные стекла-витражи, что опоясывали все здание по периметру. Ярость полыхала внутри, не давая нормально дышать.

Они с Анной готовы были искать упыря в темных углах и подворотнях, в злачных притонах, в сырых подземельях. А он засел прямо посреди города, в просторном храме, ближе всего к свету. Колодцы ядом травить вовсе не обязательно. Весь город ходит в церковь, молится, исповедуется, причащается, от бургомистра до последней шлюхи. Ведь добрый ксендз не делит людей на плохих и хороших, он жалеет и привечает всех, кто зайдет в его обитель, залитую солнечным светом. Потому что сам он уже ничего на этом свете не боится.

Колдун не заметил, как ноги подкосились. Очнулся уже сидящим прямо на мостовой. Кто-то осторожно тряс его за плечо.

– Милсдарь, вам дурно?

Рядом стоял хорошо одетый юнец, в дорогом бархатном дублете и в модной шляпе с пером, точь-в точь как у вчерашнего толстяка в переулке. Боги, да лучше бы он тогда не вмешался, девчонка осталась бы обесчещенной, но живой!

– Вы что, плачете? – изумился юноша. Вот ведь настырный засранец.

– Да я так… – Богумил мотнул головой. – Засмотрелся, глаза от солнца заболели. Красивые витражи.

– Отец мой делал десять лет назад, – тут же заулыбался собеседник. – Он лучший стекольщик во всем краю. Жутко дорогие! Преподобный Густав сам лично следил за их изготовлением, смотрел, чтобы нигде ни пятнышка не пропустили, когда специальный состав наносили, чтобы свет солнечный сквозь них проникал лишь на самую малость, но в самом здании при этом было светло. И каждый месяц теперь этот слой обновляем вручную. Сами понимаете, внутри убранство дорогое, яркий свет ему только вредит…

Богумил замер. Затем вытер глаза и с трудом улыбнулся. Невидимая рука горя, сжавшая сердце стальными пальцами, чуть ослабила хватку.

– Спасибо, парень, – сказал он. – А что, упыриху, которая библиотекаря и девчонку заела, сегодня будут казнить?

– Да, милсдарь, прямо в костеле, за полчаса до заката. Говорят, безвинные души уходят в небо на последнем солнечном луче, и надо успеть к этому времени. Только мнится мне, не успеют ей все грехи отмолить, за ее злодеяния поклоны бить надо семь седьмиц подряд, а то и дольше…

Но колдун его уже не слушал.

*

Собирался он тщательно, перепроверил три раза оружие и артефакты. Выпил одно за другим зелья, дающие скорость чуть выше человеческой, а также обостряющие слух и зрение. Смазал лицо, волосы и кисти рук средством от ожогов, сунул в рукава крохотные металлические «звездочки». Усиленные заклинанием, они были способны изрезать живого человека вместе с плотью и костями за пару минут. Кинжал замотал в тряпки и сунул в голенища сапога – вряд ли в храм пустят с оружием, да и упырь не дурак, вдруг почует опасные руны на гравировке лезвия.

Задача была не из простых. Да что там греха таить – в такой заднице Богумил не оказывался с детства, с тех пор, как сидел мальцом в подполе. Но пьяного папашу-селянина он тогда боялся гораздо больше, чем сейчас – штригоя. Смелости придавало ощущение собственной правоты. Будучи сопляком, он переживал, что сам виноват в беспробудном пьянстве отчима, ибо часто плачет, мерзнет и просит есть. Теперь понимал – упырям надобно сносить голову с плеч и вкручивать в сердце осиновый кол с оплеткой из серебра, не думая о том, что их сделало кровососами. И не важно, живут паршивцы в образе людском или же человеками только притворяются. Натура у них одна – жрать, пить, калечить и убивать, наслаждаясь чужой болью.

– Куда идешь? – хмуро спросил у колдуна один из дознавателей на входе. Ишь, охрану выставил, кровопивец. Боится.