Чародей из Серого замка

Глаза Анны расширились, когда она почувствовала странную щекотку в конечностях. Жрица явно хотела что-то сделать, но было уже поздно. Руки бессильно повисли вдоль туловища, хорошенькое личико склонилось на грудь.

– Сиди молча, и тогда он до тебя не доберется. Я уведу его и уничтожу.

– Не смей, – всхлипнула девушка. – Будь ты проклят, колдун, не смей!

– Живи долго, Анна из Реогарда, – криво улыбнулся уголком рта Богумил. – Чары рассеются через половину часа. Голову упыря отправь в Царьград, как все закончится. Скажи, что это прощальный подарок от охотника за нежитью, пьяницы и развратника Богумила королю Феофану. А моим товарищам из Серого замка передай, что они засранцы конченые, но я их все равно люблю.

Едва шагнув за полог, колдун достал нож из голенища и полоснул себя по запястьям. Кровь тут же заструилась по ладоням, падая на землю частыми алыми каплями. Словно дождь в канун Судного дня.

– Эй, кровосос, может, моя кровь тебе сгодится? Я ведь одарен не хуже жрицы. Сисек, правда, таких у меня нет, но тебе ж другое надобно?

Штригой внезапно вырос перед ним, как куст чертополоха из страшной сказки, заревел, мотая уродливой башкой. Колдун кинулся к краю площади, где у здания библиотеки рос огромный раскидистый дуб. Только бы действие зелий не кончилось в самый неподходящий момент!

Но провидение было на его стороне – он успел не только добежать до дерева, но и рухнуть перед ним на колени, щедро окропляя корни своей кровью. Она лилась все сильнее и сильнее, и через минуту у Богумила закружилась голова. Но он запретил себе думать о происходящем, и лишь шептал потихоньку нужное заклинание.

Упырь, прыгая из тени в тень, чтобы не попасть под закатные солнечные лучи, добрался до дерева и злорадно оскалился.

– Молишься, колдун? Правильно делаешь, только тебе это не поможет, на небеса подобных говнюков все равно не берут…

И замолк от неожиданности, а потом взвыл. Крохотные желуди, в изобилии валявшиеся в траве, крепко держали его проклюнувшимися корешками-нитями, совсем тоненькими, но удивительно гибкими. Живое всегда сильнее неживого. Вопрос только во времени.

И в цене.

Богумил продолжал шептать. Сердце судорожно трепыхалось в груди, пытаясь перекачивать оставшуюся в теле живительную жидкость. Колдун скользил ладонями по мокрым от крови корням, но не останавливал ритуал. Все получится, он чувствовал. Все правильно, так нужно. Живое отринет неживое, мать погибшей девочки однажды зачнет и родит новое дитя, а над могилою ее дочери прорастут священные травы, способные исцелять любую женскую хворь.

Круг замкнулся. Упырь поднялся высоко в небо на переплетенных стволах новорожденных дубков, и лишь хрипел, пытаясь выскочить из смертельной ловушки. Закатное солнце щедро одарило его своим светом и теплом, прежде чем окончательно уйти за горизонт. За секунду до того, как последний луч вспыхнул и погас, штригой, погубивший сорок девять невинных душ, осыпался на землю кучей гниющей плоти.

Богумил знал, что умрет не своей смертью, охотники за нежитью редко доживали до теплых постелей в окружении плачущих внуков и правнуков. Но не думал, что перед кончиной может быть так страшно. Леденящий душу холод – это последнее, что он почувствовал, прежде чем провалиться во тьму.

*

Путь за кромку жизни и смерти зачастую короток, один удар кинжалом в сердце. Зачастую длинен и тяжек, словно мучительные роды. А бывает, что валишься за грань быстро, истекая кровью, но сознание твое еще мечется в грешной земной юдоли, где главенствуют скорбь и отчаяние. И держит тебя лишь ярость, лишь желание вычистить из мира, где ты родился и жил, хоть малую толику зла.

Уходил колдун с легким сердцем, ибо явственно видел, что не осталось от штригоя ничего, кроме гнилого мяса. Душа кровососа провалилась в геенну огненную, как только ступила за грань.

Богумил выдохнул в последний раз – и взмыл наверх, к яркому свету. Сияющий поток разом смыл все напускное и надуманное, явил скрытое, показал все его чаяния и мечты, все пороки и гнусности. И сердитый старик у Небесных врат, с ключами и огромной книгой в руках, хмурил брови, глядя на трепещущую перед ним душу.

– Пьянствовал беспробудно, святым ликам до земли не кланялся, жаден был до серебра и злата, стяжал, а потом транжирил, распутствовал… – занудно перечислял старик его прегрешения. Затем поднял глаза от книги и с особым возмущением добавил. – Девок в постельных утехах ублажал противоестественными способами, не ведущими к рождению дитя, безо всякого стыда и совести!

Нет бы рухнуть на колени, просить слезно и умолять, чтобы хоть на краешке святой земли разместиться дозволили. Нет бы вспомнить и перечислить все добрые деяния, что совершил за жизнь. Были ведь они. Были!

– А тебе никак завидно, пеньку замшелому? – зло ощерился в ответ Богумил.

– И даже у Небесных врат богохульствуешь, да поносные речи произносишь! – рявкнул старик, словно гром грянул в ушах. – Грешен, сталбыть, без меры, и каяться не желаешь. Катись в преисподнюю!

И разверзлась земля, и вспыхнул огонь, и взвыли страшные голоса, от которых похолодело внутри. Богумил закричал, тщетно пытаясь вырваться из когтистых лап, но у него больше не осталось ни крепкого тела, которое умело драться и бегать, ни оружия, что могло убивать чудовищ. Лишь душа – обнаженная, открытая, беззащитная.

Муки адовы – вот что его ждало в награду за избавление целого города от поганого кровососа. Нет нигде покоя и справедливости, ни в том мире, ни в этом. Богумил захлебнулся криком, когда огромный волосатый черт занес над ним острый трезубец, как вдруг нечистые снова взвыли и бросились врассыпную.

А затем с неба рухнула девка на огромном коне с огненными крыльями. Красивая – глазам глядеть больно. Шелом на ней был серебряный, как у русичей, с маковкой острой, волосы золотые из-под него толстыми косами падали. Глазища синие, сияющие, и смотреть в них страшно, и не смотреть – невозможно. Кольчуга из чистого серебра ладно сидела на высокой груди, широкий пояс с ножнами обхватывал точеную талию.

Богумил не достал бы этой девке даже до пояса. А она схватила его, как котенка, за шкирку, выдернула в единый миг из огня, кинула впереди себя. Конь всхрапнул, выдохнул носом пламя и взмыл в воздух.

– Кто… ты? – охнул он, приложившись животом о край седла. – Для чего я тебе нужен?

– Мне? – и девка расхохоталась, и смех ее звенел, словно крохотные фарфоровые колокольчики. – Мне ты, колдунчик, ни для чего не нужен, такой мелкий да нахальный. Доченька моя земная за тебя молится, слезами который день умывается, поклоны без устали бьет. Не знаю, что уж она в тебе нашла, в таком… мохнатом?

– Да вы никак издеваетесь надо мной?! – взревел колдун, дрыгая ногами. – Заладили, словно болтливые сороки! Даже на том свете от ваших речей глумливых покоя нет!

Огромная красавица в ответ лишь веселее оскалилась, унося его сквозь облака – пузатые, кудлатые и сердитые, словно старый ворчливый дед. Временами в них что-то сверкало, грохотало, улюлюкало, и в какой-то момент Богумилу внезапно плеснуло в лицо холодным ветром, да так, что закружилась голова и засвербело в носу.

А девка снова приподняла его за шкирку и подняла к своему прекрасному лицу.

– Обидишь ее или обманешь – сей же час назад привезу, будешь с кровопивцем своим в одном котле сидеть до скончания времен. Понял меня? Ах, и главное забыла…

Красавица усмехнулась, показывая белоснежные ровные зубы, один к одному, как жемчужинки в дорогом ожерелье.

– Сам ты курва!

И с хохотом разжала пальцы. Богумил с воплем полетел вниз.

…Очнулся он в ворохе каких-то тряпок, бестолково крича и размахивая руками. Тут же застонал от навалившейся боли по всему телу, словно в ящике с гвоздями неделю сидел.

– Тише, коллега, тише, – успокаивающе забормотал рядом мужской голос. – Вот, выпейте, станет легче.

Колдун безропотно проглотил сладкую тягучую жидкость, что сунули ему под нос в стальной ложке, проморгался и открыл глаза. Вокруг был прохладный полумрак, пахло сыростью, кровью и совсем чуть-чуть – цветущим садом из открытого окна. Сквозь шум с улицы отчетливо слышался голос хозяина постоялого двора, зазывавшего гостей в трактир на обед.

– Вы в лазарете рядом с домом, где снимали комнату, – тут же пояснил худощавый подтянутый мужчина в светло-серых одеждах. – Я Юстиниан, выпускник Цареградской академии целителей, что филиалом вашего Серого замка уже два года числится. Прибыл в Чаросвет вас лечить. Не переживайте, идете вы на поправку хорошо. Король Феофан лучшие снадобья прислал, не поскупился.

– Что… с городом?

– Все в порядке, насколько это возможно, – целитель тут же помрачнел. – Упырь когда рассыпался на части, словно падаль гниющая, люди из домов-то выскочили, вас схватили, да понесли в лечебницу… Весь город знает о вашем подвиге, господин Богумил. Девчонки да бабы столько цветов натаскали, всю вашу комнату на постоялом дворе вазонами уставили. Лучший столичный бард прибыл, чтобы историю с кровососом записать, да песню сложить.

– К черту барда с его песнями, – отмахнулся Богумил. – Вы мне лучше скажите – Анна из Реогарда, жрица Безымянной матушки, жива?

– Жива, – кивнул целитель. – Она нам голову в Царьград и прислала с помощью телепорта, и письмецо приложила, где все подробно рассказала. Правда, с ног сбилась от усталости, осунулась, одни глазища на лице остались. Мы, почитай, вторую неделю завалы разгребаем в костеле святого Анхеля. Подвалы тамошние вскрыли, а там тела и косточки детей, что якобы на небеса вознеслись, а сами в зубах упыря проклятого сгинули. Бургомистра, бедолагу, от увиденного удар в первый же день хватил. А Анна ничего, держится, еще успевает бабьи хвори лечить, если кто к ней обратится, и людей утешает. Только плачет иногда украдкой…

– Ясно, – кивнул колдун. – Скажите, Юстиниан, я ведь могу все эти драгоценные снадобья на постоялом дворе в собственной комнате пить, чтобы здесь зазря не валяться?

– Конечно, коллега, как захотите. Сейчас велю выделить вам провожатых.

С помощью двух крепких парней Богумил добрался до постоялого двора, где хозяин с поклоном принес ему не только огромную кружку с пенной брагой, но и мешочек со злотыми, запечатанный магическим сургучом, что спасал от воров. Оказалось, благодарность от бургомистра и целого ряда зажиточных горожан. Колдун от хмельного отказался, изумленно присвистнул, взвешивая мешочек в руке, и тут же распорядился перенести свои вещи в самую большую и дорогую комнату с видом на сад, с балконом, увитым хмелем, с огромными окнами и – неслыханное дело! – с мраморной ванной, вмонтированной прямо в пол. А когда хозяин убежал выполнять его поручения, сунул вышибале у дверей еще одну монету и заговорщическим шепотом попросил проводить его до ближайших бань.

Анна вернулась на постоялый под вечер, когда закатное солнце золотило макушки деревьев, и вокруг было тихо-тихо, лишь яблоки с веток над балконом с шелестом падали в сухую траву. Богумил, задремавшей в теплой ванне, мигом вынырнул из зыбкого сна, едва услышал торопливый перестук каблучков на лестнице.

Жрица влетела в комнату, словно разъяренная фурия.

– Колдун, я тебя убью! – гневно взвизгнула она прямо с порога. – Ты какого черта ушел из лазарета, как очнулся, предупредив только целителя?! Я захожу тебя проведать, и что вижу? Твоя кровать пуста, ее убирает какая-то ворчливая баба, которая заявляет, что знать не знает, куда ты делся! У меня чуть сердце не разорвалось, я сюда летела, как породистый рысак из королевской конюшни, думала, что ты…