Всё не зря: зарисовки из жизни и о жизни

И вдруг я понял, что был СЧАСТЛИВ, что это БЫЛО в моей жизни, а ведь выпадает не каждому. Что мир так же прекрасен вокруг, и Она помогла мне это увидеть, ведь наши чувства и мысли тогда ещё, в то счастливое время, будто умножались на два, и мы острее чувствовали то, что другим было не заметно.

Я наконец-то снова стал дышать, улыбаться солнцу и радоваться, когда видел среди звёзд любимые продолговатые глаза-пуговки.

Как-то раз я заметил на дорожке парка двоих – парень и девушка о чём-то спорили. Девушка хмурилась, сердито что-то выговаривала парню, он отвечал ей резко, размахивал руками. По всему было видно, что они ссорятся. Мне стало так жаль эту пару. Я хотел бы им крикнуть, чтобы они остановились, что время, будто песок, сочится сквозь пальцы, что потом они будут жалеть о сказанных словах и обидах… Но разве я мог? Ведь я всего лишь снеговик, которого уже давно никто не замечает.

Ссора накалилась, и девушка, мотнув головой, пошла к выходу из парка. И вдруг парень, повернувшись, увидел меня. И тут ветерок шевельнул мою руку-ветку, словно показывая молодому человеку – беги за ней, останови.

Видимо чем-то я ему приглянулся, только парень неожиданно улыбнулся и вроде даже кивнул мне. Он заспешил вслед за девушкой, а, догнав, обнял за плечи и развернул к себе. Она поначалу отстранилась, что-то опять начала выговаривать, а он показал на меня. Я, конечно же, расплылся в улыбке. Ну, разумеется, насколько это может сделать видавший виды снеговик.

Думаю, к тому времени я потерял прежний лоск, но… Вы не поверите! Девушка тоже улыбнулась. Сначала вроде бы нехотя, а потом они уже смеялись вместе. Парень помахал мне рукой, и они, обнявшись, не спеша, пошли по дорожке. Я снова был счастлив…

Моё одиночество скрашивал дворник дед Семён. Синичка теперь прилетала редко, сказав, что ей скоро строить гнездо. А дед Семён, напротив, искал моего общества. Он подходил с утра с огромной лопатой и сокрушался:

– Вишь ты, приятель, сколько снегу нынче навалило! Тудыть его в качель, – кивал дворник головой. – Я что им, трактор что ли… (кому – им, он не уточнял). Лопата у меня что, казённая?!

Я думал, что именно казённая, но, видимо, это было не важно. По понятным причинам ответить деду Семёну я не мог, да этого и не требовалось.

– Это ж какой потоп-то будет! А техники не дождёшься… Ээ-э-х! – махал старик рукой и принимался снова расчищать дорожки.

Весна

Снег в парке уже не выглядел таким белым и пушистым, он становился бугристым, на ровной поверхности появлялись ямки, будто взбитые сливки стали оседать, теряя наполнявшие их пузырьки воздуха. Иногда город накрывала волна снегопада, и на какое-то время казалось, что всё будет, как прежде. Но зима уже отступала.

Вскоре я заметил, что мир вокруг начал меняться. Будто бы звонче пели птицы, смеялись дети, у людей как-то по-другому заблестели глаза, и всё вокруг пришло в какое-то движение.

Да, и ещё… Солнце. Оно теперь выпускало свои лучи, длиннее прежних, и как-то припекало сильнее. Я впервые ощутил, что мне становится очень тепло, даже слишком. Приходилось порой утирать пот со лба.

Ещё тут и там громоздились снежные горы, но постепенно они проседали. А хруст снега под ногами прохожих, который я так любил слушать, и вовсе исчез. Я почувствовал запах весны, отовсюду доносился её голос…

Когда я впервые увидел ручейки, то очень удивился. Весело побежала мутная вода по дорожке парка, стекая из сугробов, отброшенных лопатой деда Семёна.

Снеговики как-то потускнели и потемнели. У одного из наших будто подкосились ноги… А через день он упал ничком. Мы ещё старались бодриться, но приближение чего-то нам неведомого уже вовсю витало в воздухе.

Да и небо стало другим – ярким, распахнутым. Облака, плывшие по нему, приобретали причудливые формы. То будто косяк воротившихся в родные места птиц – они были нарисованы на синем полотне штрихами. То олень, парящий в вышине. То изгиб женской фигуры с простёртыми руками над облаком пышных волос. Всё вокруг новым стало для меня.

С каждым днём становилось теплее и нестерпимее для нас, снеговиков. Говорили, что на улицах города уже кругом лужи, но в парке, среди деревьев, снег ещё держался.

Я чувствовал, что трещина, образовавшаяся внутри, расширяется, но боли и страха не было. Ежедневно кто-нибудь из наших таял. Было горько смотреть, как крепкий прежде снеговик, сверкавший белизной, превращается в серую массу, оседает и сливается постепенно с потоками талой воды…

Я старался успеть получше узнать этот мир, впитать его краски и звуки, наполниться его гомоном и благоуханием. Не знаю, почему я простоял дольше других. Дольше всех в этом парке. Возможно, меня защищала тень от раскидистого дерева, а, может, дед Семён, каждое утро возникавший передо мной со своей широкой лопатой.

В конце концов, мне стало очень сыро на своём месте. Согласитесь, что мало приятного, когда под ноги течёт вода. Но уйти, как вы понимаете, я не мог… К тому же я довольно сильно просел и немного сместился набок.

…Когда бурный поток подхватил меня, все три комка снега, я уже знал, что так и должно быть, я отправился в путь. Влекомый стихией, я успел увидеть и небо, и солнце, и верхушки парковых деревьев. Мне кажется, я даже махнул им своими веточками. Я знал, что растаял, что стал водой. И знал также, что часть меня воспарит к облакам, а часть напоит эту землю, просыпающуюся после долгого сна, и я прорасту травой и цветами.

И тогда, набрав побольше воздуха, я крикну: «Любите этот мир, наслаждайтесь его красотой и каждым мгновением, творите добро и дарите радость, берегите друг друга. Я здесь! Я снова с вами…».

Девушка и море: история на фоне волн

На песчаном берегу, прямо у кромки воды стояла девушка в длинном лёгком сарафане. Лица её не было видно. Русые волосы собраны наверх в незамысловатую причёску, которая, тем не менее, была довольно красива, даже, несмотря на то, что ветер немного её растрепал. Выбившиеся пряди колыхались вокруг головы, подсвеченные отражённым от воды солнцем.

В руках, заведённых за спину, барышня держала соломенную шляпку, изящно изогнутую, с широкими полями и белой розой в ленте. Девушка смотрела на море. Море катило волны к её ногам…

Издали было непонятно, обута девушка или босая. Волна накатывала на песок, задевая подол сарафана, и отступала обратно. То, что её платье да, наверняка, и ступни намокли, девушку, казалось, ничуть не беспокоило. Создавалось впечатление, что эти двое – девушка и море, разговаривают на одном, только им двоим понятном языке.

Ветер обвивал девичий стан, играя лёгкой материей, теребя оборки сарафана, пытаясь вырвать из рук шляпку. Скользил тёплыми пальцами по открытой шее и спине, по худеньким плечам и, складывая губы трубочкой, дул щекотно в шею. То принимался трепать тонкую ткань, то, стихая, сворачивался у ног мохнатым преданным псом.

Море лежало перед ней необозримым пространством, сверкающим, голубовато-зелёным. И даже берег бухты не мог скрыть его бесконечности. Тысячи солнечных бликов отражались в воде. И всё оно, это бескрайнее море в белых от света барашках, было какое-то живое, дышащее солнцем, прохладой, свежестью, жизнью.

Где-то там, на горизонте, будто раскрашенное акварелью небо стекало, сливаясь с водной стихией, а местами выныривало и уносилось вверх, в пушистые лохмы облаков.

Девушка подставляла лицо солнцу и ветру. Казалось, она вся пронизана ими и прочно стала частью пейзажа. Удивительно, но она даже не пыталась защититься от яркого света. Напротив, она вглядывалась вдаль.

Вдали на волнах покачивалась лодка с парусом. Белый треугольник как будто вырастал из воды. Под таким парусом ушёл в море её брат. Её старший брат.

Она вглядывалась в море, будто вопрошая, где он… Безмолвно шевелила губами и просила ветер направить парус к дому, просила море вернуть его обратно, прибить его лодку к берегу.

Но море молчало. Только волна подкатывала к песку и, отражаясь зелёным, растекалась белой пузырящейся пеной. Только слышался плеск воды и далёкий редкий крик чаек. А ветер метался в бухте, словно манил море заполнить собою всё вокруг и тут же отталкивал, гнал прочь.

Брат

…Когда она была совсем маленькая, бегала за братом по пятам, а он из-за этого называл её «Хвостик». Брал крепко за маленькую пухлую ручку и уводил с улицы в дом:

– Хвостик, побудь дома, мы с ребятами на море, – говорил он строго, а она через несколько мгновений, как он выходил из дома, с куклой под мышкой выбегала следом и мчалась вдогонку.

Она часто вспоминала большие руки брата, которые качали её, баюкая, или подбрасывали высоко-высоко, заставляя сердце замирать от детского восторга.

Брат, можно сказать, заменил ей отца, которого она никогда не знала. Вся мужская работа в доме, которой было немало, легла на его плечи, когда он был ещё мальчишкой. Соседки часто говорили матери, какой хороший у неё сын.

Сын и брат. Брат, который вырезал для неё дудочки, а потом наигрывал незамысловатые мелодии. Приносил с моря удивительной красоты раковины и круглые гладкие камешки, отполированные водой до блеска. Всё это своё нехитрое «богатство» она бережно складывала в подаренную мамой шкатулку с откидывающейся крышкой и замочком – настоящий ларец драгоценностей.

Вчера она тоже приходила на берег, принесла ту самую шкатулку. Присела на корточки у воды, подоткнув подол. Пробежала пальцами по красивому замочку, откинула крышечку и высыпала свои прежние детские ценности на ладонь.

– Вот, – сказала она волне. Та подкатила поближе, словно желая рассмотреть. – Вот это всё, что у меня есть. Это подарил мне брат, давно, когда я была маленькая. Это же твоё, да? Если хочешь, забирай, только принеси его лодку обратно, к дому. Я оставлю себе одну раковину, чтобы услышать твой шёпот, когда он вернётся обратно.

С этими словами она вскочила на ноги, размахнулась и зашвырнула горсть камней и ракушек далеко-далеко. Они рассыпались и тут же погрузились в свою стихию.

Наивная, скажете вы. Может быть… Но иногда нам нужно верить в чудеса. А для этого, хотя бы на миг, мы должны стать, как дети…

Всю ночь она лежала, прижимая ракушку к уху. Но так ничего и не услышала. Она вспоминала, как они с братом ездили на ярмарку. И там он покупал ей разноцветные ленты, конфеты, красивый переливающийся леденец. Жили они небогато, и мать не могла баловать детей сластями. Потому тот леденец казался девочке каким-то сказочным лакомством.

Она впервые тогда каталась на самой настоящей лошади, а брат придерживал её, хотя она вовсе не боялась. А потом они уже вместе кружились на высокой карусели, и у обоих захватывало дух.

Вечерами брат мастерил деревянные корабли. Он зачитывался книгами о моряках и кораблестроителях, часами мог рассматривать карты. А сестрёнку восторгали его самодельные парусники – барки, бригантины, каравеллы, шлюпы, фрегаты, шхуны, яхты. Она выучила их все наизусть. Сестра только и слышала: косой парус, корма, нос… А уж грот-мачта, фок-мачта, бизань-мачта, трисель, топсель – вообще казались ей какими-то заклинаниями.

Когда брат вырос, он стал моряком. Подрядился на рыболовецкое судно и подолгу отсутствовал дома. А возвращался смуглым, с выгоревшими волосами. Он был полностью пропахшим ветром, морем, рыбой, пропитан солнцем и солью.

Он сам выстроил свою лодку, сделал паруса. Ведь это была его мечта с детства. Он отправился в море, уверяя, что справится, что сестра и мама ещё будут им гордиться, что он привезёт им красивые ожерелья, каких нет ни у кого в округе. И ушёл в море…