Всё не зря: зарисовки из жизни и о жизни

Больше Клён подумать ничего не успел. Длинная рука экскаватора с металлическими когтями поднялась над его головой и с глухим ступенчатым звуком опустилась.

Куст задрожал, не успев даже охнуть, нелепо изогнулся, когда зубья ковша взрезали кору, пригибая ствол Клёна к земле. Ещё несколько ударов, и на комьях чернозёма остались только порубленные ветки. Вскоре подъехала грузовая машина, и двое рабочих быстро побросали остатки дерева в кузов.

…Солнце светило ярко-ярко, день обещал быть по-летнему тёплым. Птицы распевали на все лады. Ветерок поглаживал пробивающуюся траву. Только ветви берёзки, на которых уже появлялись серёжки, почему-то поникли. Да воробьишка метался над местом, где раньше стоял Клён.

Он смотрел по сторонам, ничего не понимая, потом запрыгал по насыпи к выпавшей из грузовика маленькой ветке, на которой вот-вот должны были пробиться зелёные кленовые ладошки.

Больше, кажется, никто ничего не заметил. Из раскрытого окна на втором этаже доносилась спокойная красивая мелодия:

Клён, клён, клён

Ты протяни мне свою руку

И отодвинь на миг разлуку,

Клён…

Шагал Дождь: миниатюра в оконной раме

По городу шагал дождь. Размашистыми шагами – то прямыми, то косыми, будто поднимал свои длинные ноги и перешагивал через скамейки, автомобили, редких прохожих, кусты, деревья и здания.

Сначала он шёл медленно, а потом всё быстрее и вот почти уже бежал, словно куда-то опаздывая. Он распахивал свой длинный серый плащ, и по ровным его строчкам стекали длинные нити воды – казалось, им нет конца.

Ближе к земле из нитей вырастали крупные капли, которые орошали всё вокруг – каждый лист, каждую травинку. Дождь ступал, и его вбирала почва, перед ним пригибалась листва, стелилась трава, расступался асфальт.

Все неровности и углубления моментально заполнялись водой, по ней расходились круги, вода пузырилась, что предвещало затяжное ненастье.

Ливень накрыл весь город. Город был в его власти. Шумел заливистый хохот – дождь смеялся, глядя, как люди спешат поскорее укрыться – кто распахивает зонт, кто норовит юркнуть в подъезд, а то и просто заслониться руками от его сноровистых назойливых капель.

И вдруг дождь на мгновение замер, увидев странное движение у себя под ногами. Эти двое, казалось, бегут не от дождя, как все нормальные люди, а в самую его гущу, под его проливающийся плащ. А, возможно, они попросту его не замечали…

Мужчина и женщина. Он темноволосый, в рубашке с коротким рукавом, джинсах и шляпе. Она с распущенными, перепутанными ветром волосами, в платье с широкой юбкой, схваченной на талии тонким поясом. Дождь был изумлён – двое танцевали. Молодой человек держал девушку за руку, не сводя с неё глаз, а она кружилась, мотая головой, так что капли дождя с её длинных волнистых прядей разлетались во все стороны.

Они бежали по лужам, припечатывая воду ногами, выписывая замысловатые па, и брызги летели вверх косыми стрелами. Несколько коротких шагов, ударов ступнями, и поворот, наклон, длинное движение. И снова подъём, шаги по воде, и кружение.

Дождь никак не мог разглядеть их лица, он наклонялся, но двое всё время отворачивались. Тогда он решил их проучить. Он обрушил на головы безумцев шквал воды. Капли застучали с новой силой по плечам, полям шляпы, открытым рукам. Но те, казалось, только радовались, не понятно чему. Они смеялись, поднимая головы навстречу дождю, отфыркивались, продолжая свой странный танец. Она обняла его за шею, а он заслонял её от стихии, принимая удары своей спиной. А дождь лупил, не переставая.

Тут налетел ветер, и вместе с дождём они принялись куролесить – ветер подхватывал струи дождя, наматывал их на руку, а потом отбрасывал, швырял во все стороны. Дождь ловил движения ветра и пытался подстроиться под них, брал его под руку, и хотел так же танцевать, как эти люди. Но две стихии постоянно сбивались с шага, не попадая в сильные доли, выбиваясь из ритма. Ведь каждый вёл свою партию, и никто не хотел уступать, и один не слышал другого.

В конце концов, дождь устал, излился, вымотался на ветру. Да и ветер, этот непостоянный франт, изрядно вымок в дожде и полетел дальше, бросив своего спутника посреди дороги. Отправился туда, где суше, теплее, просторнее, чем в серых глухих стенах города. Таковы ветра, и с этим ничего не поделаешь.

Да и дождю надоело это пустое занятие – сбивать с ног тех, кто не боится. Он поднял повыше ногу, да и перешагнул свои же потоки, перепрыгнул канавы. Запахнул плащ и, как-то ссутулившись, задрав плечи, зашагал прочь, дальше, дальше, по другим улицам, вон из города.

Вскоре дождь начал замерзать. Он полез во внутренний карман плаща и зачерпнул капель. Когда же выставил вперёд руку и раскрыл свою ладонь, мельчайшие частицы, словно по мановению волшебной палочки, стали превращаться вдруг в огромные снежинки.

Подхваченные ветром, они летели вперемешку с нитями воды, повисали на них, подобно бахроме или затейливым элементам вышивки. В это время дождь уже почти нагнал ветер, а тот, увидев снег, закружил вокруг и, раздувая щёки, принялся развеивать по воздуху застывшие кристаллики воды, больше похожие на пушинки.

Будто где-то лопнула подушка невиданных размеров, и невесомый лебяжий пух посыпался на город сверху. Снежные хлопья, полупрозрачные, лёгкие, воздушные закружились, подхваченные ветром. Они сцеплялись и разлетались, их становилось всё больше, словно кто-то тряс и тряс, даже и не подушку уже, а нечто вроде гигантской перины. Но снежинки эти были вовсе не зимние, не морозные, не прочные. Не долетев до земли, они уже проливались каплями и, легко касаясь луж, таяли без следа.

Дождь, весь облепленный снегом, смотрел на город сверху своими серыми блестящими глазами, и в них плясали то ли хлопья, то ли смешинки, то ли лёгкая грусть. Всё же это был дождь весенний, и потому грусти в глазах его было, несомненно, меньше, а больше жизни, пробуждения, ожидания скорого тепла.

Но вдруг солнце ухватилось длинными пальцами за края тучи, сначала погрузившись во что-то плотное, холодное. И вот уже края поползли в стороны подобно старой обтрепавшейся материи, открывая узкую щель, и светило заглянуло в неё поначалу одним глазком, как-то робко и удивлённо: «Что ж это делается, разве не весна?».

Дождь зажмурился от этого взгляда, заслонился узкой своей ладонью, замотал головой, стряхивая последние снежинки, и вскинул руки, будто сдаваясь:

– Всё-всё, уже ухожу!

Он запахнул свой серый мокрый плащ, застегнулся на все пуговицы, присел на корточки, упёршись руками о бордюр. Оттолкнулся и поехал вперёд, опрокинувшись на широкую свою спину. Он мчался с потоком воды, жмурился на выглянувшее уже солнце и хохотал бурливым заливистым смехом.

А потом встал и пошагал вверх подобно трюкачу, что поднимается по отвесной стене и переходит на потолок, свешиваясь вниз головой. Дождь сейчас взмыл, вознёсся над городом, над всей землёй, затерялся в облаках. Но придёт время, когда он вновь распахнёт свой серый плащ, накроет им всё вокруг и спустится сверху, чтобы снова шагать, и это будет уже другое путешествие, другая прогулка.

БЫТОВЫЕ ЗАРИСОВКИ, НЕ ЛИШЁННЫЕ ИРОНИИ

Всё не зря

– Зря… зря, – подумала Аделаида Степановна, – я не взяла эту кофточку… Такая яркая, в горошек, а отделка по рукаву…. Села на фигуру прекрасно, расцветка к лицу, материя что надо. Ну, дороговато, конечно… Федя бы начал ворчать, что до получки далеко. Но я-то его знаю, потом бы сам сказал, какая я у него красавица. – Лицо при этом у Аделаиды расплылось в мечтательной улыбке.

В этот миг раздался резкий звонок в дверь квартиры, который вывел Аделаиду из задумчивости и заставил поспешить в прихожую. Распахнув входную дверь, хозяйка, однако, узрела не мужа своего, Фёдора Петровича, которого ждала с минуты на минуту. На пороге стоял сосед Аким, добродушный, в общем, весельчак и большой любитель выпить.

– Степанна, – заорал Аким прямо в лицо соседке. – Степанна, выручай, дело жизни и смерти! Не дослушав, Аделаида с досады так шарахнула дверью, что с потолка отвалился кусочек штукатурки, с крючка сорвалась и брякнулась об пол обувная ложка, а кошка, дремавшая в облюбованном раз и навсегда кресле, подскочила, как ошпаренная.

Аким, едва успевший отпрянуть, обиженно заморгал, но не отступил. Быстро нажав на кнопку звонка и сделав шаг назад на безопасное расстояние, он в куда-то самый центр обтянутой дерматином двери громко проговорил, качая головой:

– Зря… Зря ты, Степанна, соседей выручать надо, – он подался вперёд и позвонил ещё раз (для надёжности). – Ты только послушай, что в мире делает… (дверь с шумом распахнулась). – ся… – закончил Аким, приветливо улыбаясь той улыбкой, которая сулит стоматологу-ортопеду скорую прибыль.

Аделаида, уперев полные красивые руки в такие же бока, выступила под тусклый свет подъездной лампочки:

– Чего тебе неймётся? – с ласковой угрозой в голосе проговорила она. – Прекрати хулиганить, по-хорошему прошу! Вот недаром говорят, седина в бороду, бес в ребро…

Надо сказать, что насчёт бороды соседка определённо погорячилась. Бороды у Акима не имелось, как и усов. Как-то он пытался их отрастить… Но вместо лихих гусарских, до которых, как говорят, падки женщины, росли какие-то щипки, торчавшие в разные стороны.

Седины не было и в причёске по причине полного отсутствия оной. Совершенной круглой формы Акимова голова была абсолютно гладкой. Росла ли на ней когда-либо шевелюра, никто из соседей не знал, поскольку видели его всегда именно с такой наружностью.

– Ай, много тебе Фёдор воли даёт, женщина! – воскликнул с досадой Аким, но, увидев, взгляд, не предвещавший ничего хорошего, поспешил добавить:

– Всё, всё, ухожу. Э-э-э-х… – махнув рукой, он поплёлся искать счастья выше этажом.

Аделаида, захлопнув и заперев дверь, протопала в кухню, где на плите в огромной чугунной (никакого тефлона она не признавала) сковороде томились под крышкой котлеты.

Кошка увязалась следом. Она обошла стол и запрыгнула на хозяйский табурет с мягкой подушечкой. Выгнув спинку, потянувшись и немного повозившись, она наконец-то устроилась и принялась сосредоточенно вылизывать лапку. Сильва была хороша и знала это…

– Какая ещё Сильва? – воскликнет Читатель. – Я теряю нить повествования…

– Дело в том, – вторит ему Автор. – Что Сильва – имя хозяйской кошечки, той, что свернулась калачиком на табуретке. Спрашиваете, почему? Всё очень просто. В тот день, когда Аделаида и Фёдор нашли маленького котёночка на лестничной клетке, они как раз возвращались из театра, куда жена (разумеется, не без некоторых усилий) затащила мужа, чтобы «выгулять» новое платье и серьги, подаренные ко дню рождения. В театре оперетты в тот вечер давали «Сильву». И Фёдор, слегка утомлённый громкой музыкой и мельтешением на сцене, воскликнул:

– Едрить… Вот так Сильва!..– На что котёночек поднял мордочку и мяукнул, просяще глядя на супружескую пару глазками-бусинками (какое сердце тут бы не дрогнуло). Не бросать же «ребёнка» на холодном каменном полу! Взяли в дом. А имя так и закрепилось.

Сильва, видя, что хозяйка нервничает, поспешила спрыгнуть на пол и потереться о голые ноги в тапках с помпончиками, выказывая свою привязанность и где-то даже любовь. Но Аделаида только шикнула на кошку, и та, обидевшись, гордо удалилась.