Видят ли березы сны

– Но боюсь, вчера все мое представление о гувернантке, как о сущем детском кошмаре, было разбито вдребезги, и Вы тому виной, Анна Тимофеевна, ах, если бы у меня в юности была такая гувернантка как вы, – сказал он, с нарочитой любезностью, передавая чашку чая.

– Удивительно, как переменчивы эти господа, сегодня в восторге от чего-то, а завтра уже и выносить этого не могут, а то наоборот. Боюсь, постоянство – не доступная вам добродетель. Только, девушке моего положения, верить господам – непозволительная роскошь.

– Разве ж не наоборот? Разве же умение признавать свои ошибки не признак добродетели? Глуп тот человек, чьи мысли и суждения не меняются с годами. Зачем отчаянно держаться за ложные суждения, лишь из желания казаться правым? – спросил Николай, примирительным тоном.

– Мысли, меняются, люди – нет, – грубо отрезала Анна.

– И мысли меняются и люди меняются, а точнее жизнь меняет людей. Но некоторое время, я буду вынужден оставаться здесь, так что меньше всего мне хотелось бы нажить в лице вас врага, – с этими словами Николай взял сигарету, и закурил, дым начал заполнять собой гостиную, придавая их разговору загадочность и почти интимность, – А знаете ли, – продолжил он, – индейцы, в знак примирения, закуривали трубку мира. Я как видите, уже закурил. А вы?

– А я не курю, – отрезала Анна, с громким звоном, поставив чашку на стол. Она уже собиралась покинуть гостиную, когда он вновь остановил ее.

– Анна Тимофеевна, вы словно мстительный гусь, к которому и руку то протянуть боязно. Стоит совершить лишь маленькую оплошность, зерна ему, например, не доложить, или еще чего, как он полжизни потом будет вам мстить, гоняться за вами и пытаться ущипнуть.

Анна опешила, услышав, в свой адрес столь резкий выпад, после долгого и любезного танца примирения. Но, не успев все хорошенько обдумать, ответила: – Значит я мстительный гусь? Помнится, в прошлый раз, я была черствой горбушкой хлеба, что ж вы на редкость постоянны, хотя и битый час пытаетесь мне объяснить иное. – Ответ выдал ее с головой. От злости на свою несдержанность, она начала хватать ртом воздух, словно рыба, выброшенная морской волной на берег.

Его глаза сузились, а от дружелюбия не осталось и следа. – Выходит не такая уж и плохая память у вас. Для барышни, столь ревностно соблюдающей мораль, и столь нетерпимой к чужим прегрешениям, не пристало ли быть такой злопамятной? Верно значит сказано: Чем белее ангелы за плечами, тем чернее демоны в душе.

От услышанного, щеки и лицо Анны окрасились красными, словно гроздья осенней рябины, пятнами гнева.

– Ах, как горят огнем ее щеки, верно в цель попал, – не без злорадства отметил он, при этом довольно улыбаясь.

Так и не найдя что, ему ответить, словно, красноречие покинуло ее по какой то магической причине, Анна разъярённо повернулась на каблуках, и вылетела из комнаты с такой скоростью, что юбка и занавески на окнах раздулись, словно паруса наполненные не ветром, а яростью.

Позади раздался веселый и громкий хохот.

Вот так маленькая злючка, – подумал он, крайне довольный собой, что в словесном поединке, смог одержать маленькую, но победу. Та-а-а-ак, т-а-а-ак, выходит пребывание в этом Богом забытом месте, окажется не таким уж и скучным, и хотя за ним не водилась привычка, ухлестывать за прислугой, он решил, что здесь и сейчас он простит себе эту шалость. Что ж дикие места, дикие нравы, стало быть, и вести себя здесь можно по дикому, правила поведения джентльмена здесь не действуют. Надо только убедиться, что объект его интереса, не является объектом интереса другого охотника. А то не ровен час и самому стать косулей.

И хотя совесть пошевелилась где то в глубине души, словно червячок прогрызая сердцевину яблока, он заглушил ее, напоминая себе, что муки совести, по своей сути бесплодны и разрушительны, прежде всего, для самого человека, испытывающего их. Муки совести, не более чем душевная ржавчина и являются скорее порождением слабости, нежели свидетельствуют о высоких моральных принципах, потому как сильный человек, не совершает поступков, после которых ему приходиться мучиться, а совершая их, принимает результат со всей должной ответственностью, не испытывая совестливого малодушия. Покончив с деструктивными чувствами, к нему вновь вернулось доброе расположение духа.

Что касается Анны, то большую злость и ярость, она, пожалуй, и за всю жизнь не испытывала. Какой же он ничтожный человек, низкий, подлый, без совести и чести, – негодовала она, расхаживая то взад, то вперед. Изумленные воспитанницы, бросив чистописание, удивленно устремили взоры на взъерошенную и разъярённую, как кошка, гувернантку. В таком настроении они не видели ее еще никогда. До конца урока оставалась всего минута, стрелка часов, застыла в одном шаге от долгожданной свободы. И когда пробило ровно пять, молниеносно, бросив все книги и тетради, девочки кинулись на выход, едва не роняя друг друга.

Анна же, в мыслях, была так поглощена, почти военными баталиями с Николаем, что едва ли заметила огрехи поведения своих воспитанниц. В мыслях она перебирала сотни колких замечаний, реплик, язвительных фраз, парируя воображаемые вопросы и задавая свои, обескураживая его, нанося удары острым словом, словно рапирой точно в цель. Словом к ужину, она подготовилась так, что готова была отразить любое его нападению, каким бы ловким и красноречивым дуэлянтом он не был. Гнев и ярость, лучшее топливо для костра ненависти. Ей нужен был реванш.

Разочарование постигло ее, когда за ужином, он не только ни слова не сказал ей, но даже не взглянул в ее сторону, словно ее и вовсе не было. Кровь бурлила в ней, словно забродившее варенье, как быстро сладость чувств, стала горькой на вкус. Выходит, она зря репетировала предстоящий разговор. Вот и чудесно, теперь этот высокомерный самовлюбленный мужчина, оставит ее в покое, но радости от слов сказанных самой себе, она не испытала. А в конце ужина и вовсе отчаявшись, приуныла, грустно гоняя овощи из стороны в сторону по тарелке.

Николай искоса посмотрел на задумчивую Анну, пригорюнившуюся в конце стола. Как все-таки прав был Пушкин, «чем меньше девушку мы любим, тем больше нравимся мы ей», – толи с радостью, толи с досадой подумал Николай.

Ужин подошел к концу, в саду было еще слишком холодно, так что вечером вновь остались в гостиной. В этот раз, Нина Терентьевна, попросила ее остаться, в качестве компаньонки, и чтобы не сидеть без дела, а больше для отвода глаз, обе с чинным видом взяли шитье. Мужчины, открыв бутылку хереса, решили играть в штосс.

К Лаптевой гости часто приходили играть в карты, особенно в долгую сибирскую зиму. Так что Анна, была знакома со всеми правилами игры, не хуже участников, наблюдение со стороны, дает так мало, но вместе с тем так много. Однажды шулера поймали на обмане, что за скандал был тем вечером, впрочем, какая карточная игра обходиться без обмана. Есть занятия, словно созданные для определенного рода людей, как мед создан для пчел, или пчелами, впрочем, не важно. Приличному ведь человеку разве захочется в такое играть, – подумала Анна, глядя как ловко купец прометывает колоду то влево, то вправо. Впрочем, вопреки ее ожиданию, Николай, скорее выигрывал, нежели наоборот. Что ж, еще один аргумент, в пользу того, что приличного в нем мало, – подумала Анна.

Свечи догорели, херес был допит, хозяева разбрелись по спальням, Николай откланялся и тоже исчез, Анна, немного задержалась, убирая рукоделие, тусклый свет тревожно дрожал в задымленной гостиной. Надобно открыть окна, – подумала Анна. Голова кружилась в душной и жаркой комнате, как вдруг в конце коридора, появилось пламя свечи и раздались глухие, но решительные шаги. Уж не мерещиться ли ей это, – тревожно подумала Анна, – должно быть Татьяна решила вернуться и открыть окна, а может чего забыла.

– Татьяна, ты ли это? – шепотом позвала Анна, вглядываясь во мрак. Вдруг свеча в коридоре погасла, но звук шагов был ближе и ближе. Нет, то была не Татьяна, она ступала мягко, с легким шелестом юбок, словно кошка на мягких лапках. – Татьяна!? – уже с испугом, позвала Анна. Она подняла свечу высоко над головой, чтобы увидеть кто идет, как вдруг сзади почти над ухом раздался низкий мужской голос: – Мне и уговаривать вас не пришлось прийти на тайное свидание, аккурат, ровно в полночь.

Анна резко повернулась на звук голос, подняв свечу на высоту вытянутой руки, словно в ее задачу, входило, не просто осветить ночь, а разогнать призраков, притаившихся в ней.

– Да не подожгите же меня, ей Богу, – уворачиваясь, рассмеялся Николай.

– Так это вы, несносный человек. Я пришла вовсе не на тайную встречу, я вернулась убрать…ай, да не важно, негоже мне перед вами оправдываться. А вот в ваши добрые намерения верится с трудом, зачем вернулись? – спросила Анна, воинственно поднимая свечу еще выше, освещая лицо, будто на допросе в царской канцелярии.

– Замечу, я ни слова не сказал о своих добрых намерениях, хотя что есть добрые, а что есть злые, порой не легко разобрать, все, знаете ли, в жизни относительно. Но вообще, я забыл портсигар, – сказал он, весело сжимая его в руке, – стало быть, мы встретились вполне случайно, хотя случайные встречи, не случайны, и часто важнее тех, которые долго планировались.

– Может вы и правы, только вот не все случайности, забота Божья, что если они идут от дьявола, и задуманы с одной лишь целью, сбить нас с пути праведного.

– Не думал, что вы так религиозны, – опешив, удивленно заметил он, – да перестаньте же держать свечу подле моего лица, – поморщился он, тактичным движениям отводя ее в сторону, – меньше всего хотелось бы лишиться скудной растительности на своем лице.

Смутившись, Анна, отступила немного назад, – нет, я совсем не религиозна, просто не все встречи и случайности, происходят нам во благо, вот что я имела ввиду. Не назидания ради, мной были сказаны эти слова. Боюсь, люди, часто не правильно истолковывают меня.

– Я вас понимаю, – с улыбкой, чувственно прошептал он, и наклонился ближе, словно пытался разглядеть ее, сквозь тусклый свет свечи.

Ее глаза были точно у испуганной косули, зрачки, почти закрыли радужку и казались чернее самой темной ночи. Грудь ее от волнения тяжело вздымалась, так что он ощущал ее легкое дыхание на своем лице.

В одну секунду меж ними все переменилось. Она больше не смотрела на него с прежней враждебностью, в ее взгляде было любопытство и что-то еще, что-то что он и сам когда-то чувствовал, но утратил, а с годами позабыл.

Так в полной тишине, укрытые безлунной ночью, они молча стояли друг против друга, не то изучая, не то любуясь, как вдруг Анна рассмеялась, и дотронувшись ладонью до груди Николая, мягко отстранила его. Он молниеносно, перехватив ее ладошку, крепко сжал в своей руке и прижал к груди, там где его сердце гулко билось.

Испугавшись не то быстроты жеста, не то его интимности, она тотчас же отдернула руку, словно коснулась живого огня.

Ему и самому было теперь не до смеха, но уже по другой причине.

– Простите, я не должен был.

Воцарилась неловкость, пришедшая так быстро на смену почти интимной близости.

– Забудем, верно, херес тому виной, – прошептала Анна, едва ли веря своим словам.

– Да, тому виною херес, – покорно согласился Николай, хотя уж ему ли было не знать, что едва ли за весь вечер он выпил и полбокала. Но это объяснение, как нельзя лучше, усыпило ее тревогу.

– Право мне пора, зажгите же свечу, я совсем не хочу, чтобы вы убились в потемках, – назидательно проговорила Анна, чувствуя себя опять уверенно в образе строгой гувернантки, помогавшей ей скрывать чувства, и оберегать себя от окружающего мира. Так было спокойнее.

– Благодарю, и доброй Вам ночи, Анна Тимофеевна.

– Доброй ночи Николай Алексеевич, – и сотканная, словно из света и тени, Анна скрылась в ночи.

Он постоял недолго, погрузившись в мрачные мысли и неясные чувства, но ни в том, ни в другом не разобравшись, отправился спать. Что ж, к утру магия верно рассеется, – подумал он, – ведь магия влюбленности и раньше случалась с ним нередко, но отчего то загрустил, ведь кому же хочется расставаться в жизни с чудесами.

На следующее утро, вопреки обычному нежеланию выбираться из постели, Анна, встала легко и просто. Мир, словно из черно-белого превратился в цветной. Все кругом стало ярче, пение птиц громче, а запахи с кухни слаще. Подойдя к окну, она прильнула щекой к холодному стеклу и мечтательно закрыла глаза, сердце будто пело в груди. Сегодня перед зеркалом она провела времени чуть больше обычного, вместо тугого аскетичного узла, волосы завязала в пышный валик, выпустив кокетливо несколько прядей у виска и изгиба шеи. Еще вчера, казалось, она ненавидит его, с наслаждением пестуя обиду, но девичьи чувства так непостоянны, словно гроза в июньский день, все прошло, едва начавшись, как будто и не было никакой обиды, и в небе и на душе засияло солнце.

Разбудив девочек, Анна, второпях, помогла им одеться, и попутно объявив, что утренних занятий не будет, повела их на прогулку. Скороговоркой объяснив, что ничто не располагает к знанию так, как свежий утренний воздух, отправилась с ними в сад. По правде сказать, холодный утренний воздух был нужен только ей. В голове все смешалось, а щеки горели огнем, ей необходимо было побыть одной и разобраться со своими мыслями и чувствами.

Для нее и самой, стало неожиданностью, как быстро она простила его, и хотя она убеждала себя, что она поступила по-христиански, и что нет нужды держать камень на сердце, ведь и добрый человек может совершить плохой поступок, равно как и дурной, способен на благородство и самоотверженность. Но сердце то знало, что ни вера, ни христианское всепрощение, ни великодушие здесь не причем, и что сердце охотнее прощает того, к кому благосклонно, тогда оно найдет и доводы, и аргументы, и оправдания.

В будничных заботах прошел день, близился вечер, то возвышенное чувство, с которым она встала утром понемногу растворилось, она так жаждала встретить его, что тревожась весь день, казалось, перегорела до срока, словно слишком короткий фитиль. Подали ужин, но ни Степан Михайлович, ни Николай не пришли. Появился Тихон, с посланием к Нине Терентьевне, «мол, так и так, их степенство с гостем не ждать к ужину, оне решили отправиться в увеселительные заведения, подчевайтесь без них».

После этих известий Анна совсем приуныла, все что она надумала с утра, теперь с ясностью виделось не более чем плодом воображения. Настроение, словно качели, вот еще минуту назад воспарили вверх, а вот падают на скорости вниз. Ее однообразная жизнь, была так скудна на события, эмоции и чувства, что теперь, когда появился лишь малейший повод, все что дремало в ней, заложенное природой, грозило вырваться наружу, не взирая ни на что и сметая все вокруг. Она слишком долго хоронила себя, скрывая мысли и чувства в туго зашнурованном корсете и застегнутом на все пуговицы платье, будто в чулане. Она как музыкант, чья скрипка, пролежала в пыльном футляре так долго, что он позабыл, как на ней играть.

Обессилев от тревожных мыслей, она решила поступить так, как поступала всегда, вверить себя в руки судьбы, и пусть река событий либо вынесет ее целой и невредимой на берег, либо утопит в своих холодных темных водах, как во вчерашнем сне.