Забытые крылья

Надя нацепила учительскую гримасу и сказала внушительно, глядя прямо в глаза ребенка:

– В этом доме нет никаких привидений.

– А что же тогда каждую ночь шуршит, и стукает, и ходит? Пол в коридоре скрипит по ночам, – возразила Лиза слабым испуганным голосом, нервно теребя кончик русой косы.

– Лизка, ну какие привидения, ты что? – румяная Соня сверкнула круглыми глазами. – Раз Надя Юрьевна говорит, что их нет, значит, нет.

– Вообще в старых домах часто обитают духи, – поправляя очки, сообщил солидный маленький Авенир. – Вот, например, в книге Оскара Уайльда «Кентервильское привидение» рассказано как раз об этом. И я тоже слышу по ночам таинственные звуки. Правда, я их не боюсь.

Лиза уже почти плакала, и хотя другие дети не проявляли признаков паники, Надя решила, что нужно успокоить всех.

– Ребята, я сплю на первом этаже, поэтому не могу уверенно говорить, что у вас, на втором, по ночам тихо. Но я здесь бываю с детских лет и точно знаю, что никаких привидений тут не водится. Скорее всего, дело в самом доме, – она убедилась, что ей удалось завладеть вниманием всех детей, и продолжила уверенным и рассудительным учительским тоном: – Дом построен почти сто лет назад, он из дерева. За день он нагревается, а ночью остывает. Это как дыхание, понимаете? Дом – живой организм, в нем всегда есть эти небольшие движения и звуки, просто днем их не слышно, потому что мы сами разговариваем, ходим, что-то делаем. А ночью, в тишине, даже самый слабый шорох кажется более громким и может напугать.

– Да подумаешь, – шмыгнул носом светловолосый Саша. – У меня папка, как выпьет, тоже бродит по ночам. Не безобразничает, просто ходит… Делов-то.

Надя взглянула на мальчика обеспокоенно: «Я и не знала, что он из неблагополучной семьи», – и громко объявила:

– Так, мои дорогие, давайте заканчивать завтрак. Поскольку погода сегодня для пленэра не подходит, мы сейчас будем рисовать в мастерской, а после обеда займемся подготовкой выставки ваших работ.

* * *

Света заглянула в мастерскую, когда занятие было уже в разгаре. На столике в центре стоял несложный натюрморт, юные художники сопели над альбомами, бренчали кисточками в банках с водой и старались как можно осторожнее подхватывать цветную прозрачность акварели.

Надя работала у мольберта над своим пейзажем. Это был хороший пример для детей: показать академическую манеру на материале, уже знакомом им по нескольким выездам на пленэры. Периодически она проходила за спинами воспитанников и что-то советовала.

– Надя? У вас все в порядке?

– У нас – да, – ответила Надя и взглянула на Свету вопросительно.

– Прости, у меня что-то голова разболелась, пришлось таблетки пить. Я пойду займусь обедом.

– Хорошо. Мы пока рисуем, потом будем отбирать работы для выставки, – Надя потянула носом воздух: плывший от подруги аромат парфюма пробудил в ней смутную тревогу. Какой-то странный, тяжелый запах, как будто духи очень старые. Она не помнила, чтобы Света такими душилась.

Дверь закрылась, и след чужеродного запаха развеялся в воздухе просторной мастерской.

– Еще десять минут, ребята, и заканчиваем. Не забудьте подписать свои работы, – Надя произнесла слова, которые тысячи раз слышала, пока сама училась живописи, и в очередной раз подумала, насколько ее новая жизнь отличается от той, в которую она была погружена всего три месяца назад.

От Кратова всего-то пятьдесят километров до ее дома на Плющихе, а ощущения – словно она оказалась на другой планете. Городское и дачное пространства разделялись чем-то более значимым, чем расстояние. Она не могла бы сказать, в каком месте проходит невидимая линия, за которой московские цвета, звуки, запахи и даже мысли меняются на загородные, но эта граница явно существовала. В детстве, когда время делилось на учебный год и каникулы, Кратово зимой вдруг становилось ужасно далеким. Как ни хотела Надя навестить за городом Светку, которая тогда жила на даче постоянно, устроить это было сложно: требовалось согласие взрослых, их участие в поездке, а соглашались они неохотно. Может быть, эта граница существует только для взрослых?

* * *

С переездом за город Надина жизнь изменилась кардинально. Три месяца назад она приехала к Свете ночью, взвинченная и растерянная, и, переночевав на узкой койке в комнате рядом с кухней, утром вдруг поняла, что возвращаться в Москву ей совсем не обязательно. Там, на Плющихе, остался муж, с которым она прожила двадцать лет, налаженный до мельчайших деталей быт, в котором Надя была главным действующим лицом: и деньги зарабатывала, и дом вела, и сына растила. И вот сын вырос, а все прочее вдруг стало другим, неважным. Муж, который казался таким разумным и преданным, умудрился тайком заложить квартиру, и спасать их дом пришлось, конечно, Наде. Подруга Ленка, с которой были как сестры со студенческих лет, похоже, стремилась увести ее мужа из семьи. Быт осточертел. Тяжелая болезнь бабушки, похороны, ссора с давно уехавшей за границу матерью – на нее навалилось столько всего, что удивительно, как она еще на ногах держалась.

А стоило приехать в Кратово – и груза как не бывало. Здесь, рядом со Светой, в знакомом и любимом с детства доме, где искусство и знание всегда ценились выше земных благ, она вдруг снова почувствовала себя… человеком. Не идеально выдрессированной, прилежно ходящей по кругу, забывшей свое благородное человеческое происхождение рабочей единицей, а носителем свободной воли. Она сделала все, что положено. Откатала обязательную программу. И очень, очень устала.

Не то чтобы она не любила больше. Они с Вадимом были вместе с детства, это уже не просто любовь – родство. Но где-то произошел перекос, и пока муж спокойно предавался своему не приносящему ни копейки творчеству, Надя, которая когда-то вместе с ним вполне успешно училась в Суриковском институте, тратила себя на прозу каждый день, каждый час, каждую секунду – как будто именно для этого родилась на свет. И все к такому раскладу привыкли. Никто даже не пытался облегчить ее жизнь. Вадим даже этот проклятый кредит потратил не на их семью, а на свекровь! Вот только Лешка сделал выводы и наотрез отказался становиться художником, как отец и дед, – и пошел в юристы.

Надя тогда позвонила Бабаеву, попросила пару отгулов и провела несколько дней со Светой, в поразительной после Москвы живой тишине дачного поселка, гуляя, читая и просто глядя в окно. Она рассказала подруге все: как жила эти годы, как работала, как пыталась избавиться от клептомании, как чуть не загремела в тюрьму, украв у своего начальника и почти друга ценную фамильную вещь.

– Надь, ну как в кино, – Света качала головой, пытаясь осознать все, что услышала. – Я одного не пойму: как ты все это пережила?

– Знаешь, мне кажется, я в какой-то момент просто отключила все чувства и конструировала свою жизнь по образцу. Как дети из кубиков собирают. Думала, удастся построить счастье.

– Делай что должно, и будь что будет?

– Ага. Вот прямо этими словами я себя и держала в колее. А сейчас больше не могу. Ведь вся жизнь так пройдет, а на что я ее трачу?

Входя в кабинет Бабаева, Надя была готова уволиться по собственному желанию. Света предложила ей преподавать в пансионе, который работал только летом, и, конечно, лучше бы подошел длительный отпуск – но кто ее отпустит на такой срок? А сил жить как прежде у нее не было. Ничего, в конце концов, можно будет сдать бабушкину квартиру, этого хватит на скромную жизнь, а кредит за машину она как раз погасила.

Но шеф, который относился к Наде с особым пиететом, предложил другой вариант:

– Надя, я не стану скрывать, что мне ваше желание кажется достаточно странным. Вы много лет проработали в компании, доросли до хорошей должности, и терять эти достижения неразумно, – прокомментировал он, когда Надя описала ему свои новые жизненные планы. – Кроме того, мне нравится с вами работать, вы чуть ли не единственный человек в департаменте, которому я доверяю, как себе. Конечно, отпуск на полгода – это нереально. Но что вы скажете о должности советника? Денег будет поменьше, но вы сможете приезжать пару раз в неделю или вообще изучать документы удаленно. Как думаете?

Она чуть не расплакалась. Прямой и порядочный Бабаев, с его военным прошлым и увлечением историей семьи, казался ей образцом благородства. А она, которой он так верит и о которой старается заботиться, украла дорогую ему вещь… Слава богу, он ничего не узнал!

– Давайте так и сделаем, – он заторопился, видя, что на всегда спокойную Надю вдруг накатили эмоции. Женских слез ему хватало и вне работы: обе бывшие жены любили звонить ему в любое время дня и ночи и рыдать в трубку, чтобы сыграть на чувстве вины. – Вам нужно отдохнуть, сменить обстановку. Идите, оформляйте отпуск на две недели, а я за это время подготовлю почву для вашего перевода на новую позицию.

Плюсы этого решения она оценила практически сразу: пансион, хоть и был настоящей отдушиной, денег приносил мало. Карьера оставшегося в Москве Вадима, которого много лет не замечали галеристы, внезапно пошла в гору, и теперь он настойчиво предлагал Наде финансовую помощь. Но за годы брака она настолько не привыкла полагаться на мужа в денежных вопросах, что и сейчас отказывалась. Ей было спокойнее решать все самой.

Начиная с апреля Надежда Юрьевна Невельская, ранее заместитель, а теперь советник директора департамента по управлению рисками крупной страховой компании, приезжала в Москву дважды в неделю и погружалась в офисные дела. Работа с отчетами была ей досконально знакома и, в общем, даже приятна, и она старалась подавлять ощущение собственной инородности в современном офисе на Садовом кольце, которое возникло внезапно и со временем лишь усиливалось.

«В конце концов, – говорила она себе, – в этом переключении из одной реальности в другую есть что-то бодрящее».

* * *

– Надя Юрьевна, а какая у нас будет выставка? А зачем?

Юная художница Соня, которую никак не удавалось убедить называть преподавателя полным именем, была самой преданной Надиной поклонницей и заранее одобряла любые идеи. В ее вопросе бурлил искристый, как лимонад, энтузиазм, и удержаться от ответной улыбки было совершенно невозможно.

– Выставка у нас будет пока самая простая, – ответила Надя бодрым педагогическим голосом. – Каждый отберет из своей папки лучшие работы, проверит подписи, и мы развесим их на большой стене в проходной комнате. Ваши родители будут смотреть и гордиться.

– А потом? – строго спросил Авенир. – Вы сказали «пока самая простая».

– А потом, когда ваших работ станет больше, мы проведем отбор по жанрам. У нас будут лучший пейзаж, лучший натюрморт, лучшая пленэрная зарисовка и так далее. Порисуем с вами ягоды в саду, траву, какие-то бытовые предметы – и в каждой категории выберем лучшее.

– Получается, это не выставка, а какое-то соревнование, – неодобрительно заметила Лиза.

– Ну а ты как хотела? – горячо вступилась Соня. – Настоящие выставки у взрослых бывают, а мы же еще только учимся!

– Любая сборная выставка – это в некотором роде соревнование, – примирительно заметила Надя. – Зрители приходят и оценивают, какие работы им ближе, какие производят большее впечатление…

– А у вас бывают выставки, Надя Юрьевна? – сияющая Соня не сомневалась в положительном ответе, но Надя вдруг растерялась, и рассудительный Авенир, по привычке поправляя очки, опередил ее реплику:

– Надежда Юрьевна просто преподаватель. Выставки бывают у Дмитрия Ивановича, который проводил у нас занятие в прошлую пятницу.

И Надя, коротко кивнув замершей от неловкости Соне, улыбнулась и стала помогать детям убирать за собой. Видимо, это неизбежно – если начинаешь что-то в возрасте за сорок, к вершинам не пробьешься. Но так ли важны какие-то абстрактные высоты и достижения, когда после долгих лет наконец начинаешь делать то, что нравится?

Глава 5