Пустынная дорога смерти

– Что ж, я надеюсь на это. Я чую смерть… скорую смерть…

– Ты знаешь, кто это будет? – встревоженно спросила она.

– Нет, – он откинулся на спинку кресла и задумчиво посмотрел в окно, за которым всё яростней завывала злая вьюга. Он соврал, он знал ответ на этот вопрос, но не хотел верить, не хотел разбивать сердце бедной девушки, наполняя его чёрной кровью одиночества. – Ты веришь в то, что можно победить смерть? – негромко спросил Шут.

– Нет, – уверенно ответила она. – не верю. Всему есть конец. И ангел смерти рано или поздно спускаясь к человеку принесёт на своих крыльях умиротворение и покой.

– А что если жизнь и смерть просто иллюзия? Умелая игра света и тени? Если это просто представление, которым управляет кукловод? Великий кукловод, сокрытый в тени…

– Я не верю в это, – горячо ответила она и снова виновато опустила глаза.

– Пустота… бездна… я чувствую её… Она внутри меня… она внутри каждого. Она – это вечность…

Шут замолчал, его изумрудные глаза были полны скорби и боли. И снова перед Дином словно зловещий, тяжёлый занавес опустилась темнота. Он проснулся. Его тело сковал замогильный, предвечный холод. За окном жутко и пронзительно завывал ноябрьский ветер, а стены небольшой, уютной квартиры издавали странные, протяжные звуки. Они словно прерывисто дышали, скованные тяжёлой болезнью тлена. Дин встал и посмотрел на часы. Было 6 часов утра. Он поспешно оделся и пошёл на кухню, чтобы заварить себе утренний кофе, но кто-то начал настойчиво звонить в квартиру. Шаркающей походкой Дин поспешно направился к входной двери. Голова нестерпимо болела и гудела. Казалось чей-то вкрадчивый голос нашёптывал из пустоты: «Глаза, лживые, незрячие глаза…». Он открыл дверь, и с удивлением увидел за ней ту, которая пугала и завораживала его своей красотой, ту которая снилась ему в полночном бреду, ту, чей взгляд пронзает плоть, проникая в самую душу. Перед ним стояла Николь с шикарным букетом из алых, крупных роз и белых, хрупких, нежных лилий. Это странное и противоречивое сочетание цветов привлекало внимание и вызывало в человеческой душе смешанные чувства благоговейного трепета и отрешения. На ней было чёрное пальто, закрывавшее половину её прекрасного лица, светлые, поношенные, узкие джинсы были заправлены в мощные берцы. Она немного дрожала от холода.

– Вы заказывали букет? – приветливо спросила Николь.

– Нет, Вы ошиблись, – натянуто улыбнувшись ответил Дин. Ему было жалко продрогшую на яростном, северном ветре девушку. – Ещё только 6 часов утра. Неужели Вы уже начали их развозить? – недоумевая спросил шериф.

– Да, хозяйка заставляет работать даже ночью, – устало и печально вздохнув ответила она. – Снова ошиблась. Я ещё плохо знаю этот город. Хорошо, что на этот раз я попала к Вам, уже знакомому человеку, – Николь стеснительно отвела взгляд, но Дин видел холодный, надменный огонь и таинственную, непроницаемую тьму, скрывающуюся в её серых, бездонных глазах.

– Вы, наверное, замёрзли, – участливо посмотрев на неё произнёс Дин. – Проходите в квартиру. Согреетесь, выпьете чая или кофе.

– Вы так добры! – радостно воскликнула Николь и поспешно вошла в квартиру. Внутри царил приятный, уютный полумрак и гулкая, успокаивающая тишина. Он помог ей снять пальто и повесил его на единственную свободную вешалку в шкафу. Букет девушка небрежно положила на старый, лакированный угловой столик, и они с Дином пошли на светлую, освещённую желтоватым светом лампы кухню. На николи была грубой вязки, изумрудная, однотонная кофта. Она снова закатала рукава по локоть, открывая взору татуировку в виде длинной вязи старинных, непонятных символов и села на старый, скрипящий, обшарпанный стул. За окном было всё ещё темно и большой, чёрный, как смоль ворон сидел на голой, скрюченной ветке пристально наблюдая за шерифом и его гостьей.

– Что Вы будете чай или кофе? – спросил Дин поставив чайник. – Кофе есть только растворимый.

– Кофе, – пристально глядя на него ответила Николь. – Можно сигаретку?

– Не стоит девушке курить, – негромко произнёс он, но всё же придвинул к ней хрустальную пепельницу и протянул сигарету и зажигалку. Она закурила.

– Не стоит тратить на меня слова, – довольно выдохнув табачный дым и развязно закинув ногу за ногу сказала Николь. Она откинулась на неудобную, жёсткую спинку старого стула и хитро прищурившись смерила Дина любопытным, обжигающим взглядом. Она хищно улыбнулась. – При этом Вы и сами изрядно грешны. Вы не праведник, не Вам меня учить.

– Все мы не без греха, – спокойно ответил на её колкость Дин и достав две чашки и банку кофе из кухонного шкафчика поставил их на стол и придвинул поближе дешёвую, квадратную сахарницу. Он налил кипятка и бросил в свою чашку две ложки растворимого кофе. – Вам крепкий? С сахаром или молоком?

– Крепкий, с двумя ложками сахара, – ответила она, резкими и ловкими движениями пальцев стряхнув пепел в пепельницу. В сизом, ядовитом дыме от сигарет вид её был по настоящему зловещим и демоническим, а глаза казались чёрными и непроницаемыми. Дин посмотрел на неё, размешивая в её чашке сахар, и в душе у него зародилось чувство холодного, беспричинного страха. Она придвинулась к нему ближе, так, что он почувствовал удушливый, приторный запах духов, с ароматом пиона, такой едкий, такой ядовитый, словно бы скрывающий вонь гниения и разложения. Он вдыхал его снова, сердце его бешено забилось в груди. – Говорят, умирая, человек видит самое дорогое, что было в его жизни и сердце. Интересно, что видела она, Дин? Она видела тебя или как он убивает её? – вкрадчиво спросила Николь. От бессильной ярости шериф крепко стиснул зубы, вена на шее вздулась и ритмично пульсировала. – А что видел ты, Дин? Её или нож, входящий в твой живот?

– Откуда Вы знаете? – ошеломлённо спросил он, ставя перед ей чашку горячего, чёрного кофе и прислоняясь левым боком к дальней стене у окна. Она последний раз затянулась перед тем как загасить сигарету в пепельнице.

– Так что ты видел? – испытующе посмотрев на него спросила Николь.

– Я… – негромко начал Дин, задумчиво глядя в пустоту и словно прокручивая перед глазами вновь этот ужасный момент его жизни. – Я никогда не забуду этого, как бы мне не хотелось… Я словно снова там и вижу это… Тогда стояли декабрьские морозы… Знаешь, в мороз небо такое ясное, глубокое, в лесу всё словно бы погружено в особенный, волшебный сон. Умирать страшно, – он посмотрел на неё безумными, полными неподдельного ужаса глазами. – Ты понимаешь, что вот ты был, строил планы на жизнь, и вдруг тебя просто не стало. Ты просто исчез, и ничего в этом чёртовом мире не изменилось, нет. Всё осталось прежним, только ты мёртв… Я гнался за ним очень долго. Мы бежали через лес и рощи, пока он не ударил меня в живот ножом. Это было на открытой, окружённой силуэтами засыпанных снегом деревьев поляне. Я выстрелил в него. Попал точно в голову. Тогда я любил работать в одиночку. Молодой, сильный… Это притупило чувство самосохранения, сыграв со мной злую шутку… Я помню, как лежал на снегу в тишине зимнего леса. Сосны перешёптывались и сурово трещали вокруг меня. Я лежал рядом с его трупом. На таком морозе тело быстро остывает, а кровь превращается в липкую холодную жижу. Я ничего уже не чувствовал, мои ноги онемели, да и руками я едва мог шевелить. Я точно знал только одно – я умираю. В книгах обычно пишут, что герой видит перед смертью свой дом, мать, любимую, то, что некогда согревало его, было дорого. И тогда мне стало страшно. Я испугался не смерти, нет. В последние минуты своей испаряющейся жизни я видел бескрайнюю, чёрную бездну великого космоса, усыпанную холодными осколками сверкающих звёзд, планет и обрывками ярко сияющих галактик. Вдали от города и его огней небо чистое, ничто не мешает ему открыться полностью. Эта безграничная пустота заполнила меня. Мне было холодно. Я умирал. Но бездна успокаивала меня, проникая в самые глубины сердца… В моей жизни не было любви, а дом всегда был полон скорби… а бездна… бездна всегда была рядом… она пряталась в сердце… Возможно это было всего лишь бредом умирающего сознания, но я увидел в этой бескрайней, чёрной бездне ангела с множеством глаз на крыльях… я увидел Азраила… Он с любопытством смотрел на меня, а потом спросил: «Ты хочешь жить?». Я ответил, что да, хочу. Тогда он сказал, что я буду должен ему, что это своеобразная сделка. Я согласился и меня окутала тьма. Потом помню, как проснулся в больничной палате. Друзья сказали, что я написал СМС с местом своего нахождения и просьбой о помощи, и они приехали, но я не стал говорить им, что телефона с собой у меня не было, а окоченевшие, окровавленные пальцы не смогли бы набрать такое длинное сообщение. До сих пор я не знаю, что это было. Возможно я и правда в тот вечер взял телефон и набрал это сообщение, а бескрайняя, давящая своим холодным безразличием вселенная и чёрный ангел смерти – это просто пустые галлюцинации.

– Каково это умирать? Неужели и правда так страшно? – прищурившись спросила Николь. Казалось, рассудок Дина всё ещё был немного затуманен горькими воспоминаниями прошлого.

– Да, – хрипло выдавил он в ответ. – Люди не хотят жить вечно, люди просто не хотят умирать. Все умрут рано или поздно, от этого невозможно сбежать, как бы сильно этого не хотелось. Конец можно лишь отсрочить.

– Возможно, – негромко произнесла Николь, отпив из своей чашки горячего, бодрящего кофе. – А Вы когда-нибудь хотели убивать?

– Нет, – спокойно ответил Дин окончательно очнувшись и придя в себя от вновь нахлынувших переживаний, ставших результатом жуткой, глубокой травмы.

– Не стоит этого скрывать, – вкрадчиво и тихо произнесла Николь, задумчиво глядя на огромного, лоснящегося чёрного ворона, внимательно наблюдающего за происходящим сквозь мутное, кухонное окно. Её губы исказились в презрительной, высокомерной улыбке, словно серая, дорожная, липкая грязь пристала к её нежным рукам, испачкав тонкие, белые пальцы. – Это человеческая природа: ненавидеть и разрушать. Люди всего лишь более развитые, отвратительные, жестокие животные, – Николь бросила на Дина пытливый, пламенный взгляд. – Они врут, думая только о себе. На самом деле им плевать на других. Они видят не чужие проблемы и чувства, а лишь способ удовлетворить себя. Они не бояться причинять боль, использовать других, идти по горам из гниющих трупов к своим низким целям. Их заботит только личное счастье. Ваша жизнь – это просто игра на выживание, дикая и не имеющая ни границ, ни правил. Вы сами создаёте ад. Ты говоришь, что никогда не хотел убивать. А как же те частые мысли об убийстве Джима? О никчемности его жизни? А та шлюха с Хайзер-Хилл-Стрит? Её, кажется, вырвало на твой ботинок от перепитого алкоголя. Она грязь, мерзость? Да?

Дину стало плохо, его желудок словно сжался в пульсирующий комок, щёки и кончики ушей стали багровыми и начали гореть. Его тошнило, голова кружилась.

– Что… – задыхаясь от ужаса и волнения начал он.

– Что я несу? – весело и звонко засмеялась Николь. Аромат её духов душил его, заставляя его голову болеть и кружиться. – О, не бойтесь! Я знаю многое!

– Кто Вы? – недоумевая спросил шериф.

– Я? Я новенькая девушка в этом городе, которая очень любит животных и работает в цветочном магазине у Софии. Милая и добрая девушка, хочу я Вам сказать, – она самодовольно улыбнулась и пригубила чашку остывшего, чёрного, как ночь, кофе.

– Но откуда…?

Она резко сделалась серьёзной, глаза её наполнились чёрной, холодной и бескрайней пустотой вселенной. Николь немного наклонилась вперёд.

– Этот город знает всё… – оборвала она его и увидев ужас, исказивший привлекательное, мужественное лицо Дина, громко и хрипло засмеялась. Чёрный, гигантский ворон зловеще закаркал и со всей силы начал биться в закрытое окно, стекло которого опасно вздрагивало в такт его ударам. Происходящее казалось настоящим, ужасным безумием. Николь встала, гордо вскинув голову и пристально, выразительно глядя на Дина. – Свобода через умиротворение, умиротворение через очищения, очищение через страдание… Воспоминания, они у нас в крови, бегут по венам, разрывая тело на части… – неожиданно и громко зазвенел будильник, последний раз хрипло каркнув улетел огромный чёрный ворон, растаяв в приятном, лиловом сумраке. – Я думаю, мне пора, – негромко вздохнула Николь и направилась к выходу.

Ошеломлённый и сходящий с ума, от происходившего пугающего бреда Дин сильно шатаясь поплёлся за ней. Ноги его не слушались, казались ватными и гуттаперчевыми. Он не смог допить кофе, аппетита совсем не было, его немного мутило. Она быстро натянуло своё пальто, взяла букет и вышла за дверь, в таинственный, холодный мрак обшарпанной лестничной клетки. Дин не мог прийти в себя после разговора с этой пугающей, проницательной, но прекрасной и манящей в сладкие, пьянящие дали страсти, девушкой. Он задумался над своим прошлым.

Хотел ли он убивать? Да, хотел. Никто так и не нашёл тело той проститутки с Хайзер-Хилл-стрит. Её никто не искал. Он помнил, как шёл ночью по пустынной улице. Она была очень пьяна, тушь потекла, алая, вызывающе яркая губная помада неряшливо размазалась по лицу. Она шла, шатаясь из стороны в сторону. Никчемная, пустая кукла. Он даже не задумывался, что она может быть светлым ангелом, падшим во мрак и грязный разврат мерзких, холодных и безразличных, человеческих душ, смердящих гнилью и дымом. Быть может жизнь её выгнала на улицу сурового, дикого города, её мать и отец умерли, не успев сказать чего-то очень важного, родственники бросили в одиночестве, отобрав наследство. Быть может именно тогда грязь поглотила её, заставила выживать таким омерзительным способом. Но в тот момент он не задумался над этим. Она упала, разбив в кровь коленки, её вырвало на его новые, чистые ботинки… это была случайность, безумная и резкая вспышка неконтролируемой ярости… его пальцы сомкнулись на её горле… Да, её никто не искал… а тело… гиблые болота Грейвс Сити непроходимы… они умеют хранить тайны в гнетущей темноте и удушливых испарениях, в бездонных, вязких трясинах… Дина тошнило, на любу выступили блестящие, небольшие капли пота. Он помнил, как нёс её тело во мрак лесных, туманных сводов, как мерзко щекотали её волосы его щёку и шею. В тот момент она казалась полым манекеном, выброшенным жизнью на обочину грязного шоссе под названием «Мир». Она была просто ненужным, человеческим мусором с некогда бившимся сердцем. Он освободил её от этого. Его ярость сделала это… он был просто зверем, вкусившим человеческой крови и обезумившим от этого.

Руки Дина дрожали. Кто-то видел его тогда, 5 лет назад, в том тёмном, негромко переговаривающемся лесу. Видел и запомнил. Кто-то рассказал ей об этом. Эта мысль испугала его, сковав бешено бьющееся сердце и тёплое тело холодными когтями ужаса.

Он посмотрел в окно. На скрюченной, одинокой ветке снова сидел ворон, но только этот был крупнее предыдущего. Казалось, что глаза его, бездонные, иссиня-чёрные, почти человеческие, были полны многовековой, великой и безграничной мудростью. Его переливающиеся перья посеребрил сверкающий, словно звёздная пыль, иней. Увидев, что за ним наблюдают, он вспорхнул со скрюченной, оголённой ветки и скрылся в рассеивающейся, мутной темноте.

Смерть… Он помнил, как умирал… Оставив холодный, горький кофе на столе Дин пошёл в спальню и начал собираться. Впереди его ждал безумный, безутешный день.

3

Джим сидел в гнетущей тишине и одиночестве, сгорая от нетерпения и ожидания. До этого он позвонил Виктории, чтобы спросить её о самочувствии. Когда они расстались накануне вечером, она была в ужасном, удручённом состоянии. Она не выходила у него из головы. Её большие, открытые, печальные, заплаканные, зелёные глаза, растрёпанные огненно-рыжие волосы, лёгкий, здоровый румянец, причудливые веснушки, светлые ресницы и пухлые, алые, потрескавшиеся губы – всё это заставляло его сердце биться чаще. Ему хотелось приласкать её, почувствовать её успокаивающее тепло, сберечь её от всей тьмы и холода грязного мира и разлагающегося общества. Она была рада, что он позвонил ей. Сказала, что брат не вернулся домой ночевать, пришёл только под утро уставшим. Он объяснил ей, что ночевал у девушки. Виктория видела один раз Николь мельком и сразу поняла, что он был именно с ней. Эта роскошная, необычная девушка пугала её. Было что-то едва уловимое в её пламенном взгляде и изящной походке, что-то хищное и противоестественное, поддельное и нечеловеческое. Джим успокоил Викторию, сказав, что это возможно всего лишь ошибочное и неверное первое мнение и на самом деле Николь милая и доброжелательная девушка. Он сам не верил в свои слова, ощущая перед ней невольный, беспричинный страх. Но Джим не хотел угнетать и без того расстроенное и измученное сознание Виктории своим мнением. Он не знал любовь это или временный, пылкий интерес, но мысли его рядом с этой нежной, чувствительной девушкой путались и его сердце наполняло только одно желание: оберегать это хрупкое, беззащитное существо, светлый и тёплый лучик солнца в вечном праздном человеческом жестоком царстве тьмы и безразличия. Джим ждал Дина, сидя в удобном, уютном кресле в роскошной, светлой гостиной фамильного дома Эландеров, выполненной в серебристо-лиловых, приятных и успокаивающих взволнованное сознание тонах. Здесь приятно пахло пряностями и свежим, зелёным чаем, перебивая отвратительный запах сырости, исходивший от старого, грубо и мощно сделанного камина. Мебель здесь была сделана на богатый, замысловатый стиль викторианской эпохи. На полках аккуратных шкафчиков стояли старинные истёртые тома книг разнообразных жанров и эпох. В небольшом серванте мирно покоился, поблёскивая в ярком, белом свете дорогой, искусно расписанный фамильный фарфор матери Джима, единственное, что осталось от наследства её родителей. Он был здесь совершенно один, погружённый в печальные и угнетающие мысли и воспоминания о ней. Он почти забыл, как она выглядела, зато в его память глубоко врезался её приятный, нежный запах с ненавязчивыми нотками цитруса. Его любимая, вечно одинокая, истерзанная жизнью мать… Неожиданно для себя он вспомнил о странном, сумасшедшем незнакомце, сказавшем ему о лживых глазах. Ему стало страшно от этого нахлынувшего мощным, сносящим всё на своём пути потоком воспоминания. Он зябко поёжился и машинально запустил руку в карман, в котором обычно лежали сигареты. Сейчас там было пусто и от этого ему стало ещё хуже. Казалось вся его сущность, каждая клетка, миллионы связанных между собой молекул хотели бы впитать в себя ядовитый, сигаретный дым. К дому подъехала машина Дина.

Джим поспешно накинул пальто, обулся и вышел на улицу. Небо на востоке уже стало серебристо-лиловым, ночь напоминающая, трупные пятна на теле умирающего небесного купола, медленно и с неохотой отползала на запад, словно превращаясь в тень могучего Аббадона. Ветер переменился, теперь он мощно нёс своё холодное, наполненное шепотками смерти и зимы дыхание с северо– востока, изменяя направление вечной скачки табуна диких, неукротимых, железных лошадей по серым, выцветшим крышам обветшалых частных домов.

Фамильный дом Эландеров выделялся среди других строений Грейвс Сити, также, как и фамильные дома Адамсов и Дэвидсов. Некогда этот дом был больше похож на полуразрушенный сарай, именно таким он достался отчиму Джима, Эдварду Эландеру, от дяди, разорившегося пьяницы и картёжника. К тому времени он уже женился на беременной Элизабет Томпсон и имел в кармане приличную сумму денег, доставшихся ему от отца на несколько лет раньше. Элизабет любила природу, она любила бескрайние лесные просторы и мрачные, бесплодные, суровые пейзажи Грейвс Сити, наполненные непокорным духом свободы. В скором времени Эдвард построил ей настоящую золотую клетку, с туманной, тенистой аллей, уходящей в небесную, холодную высь. В сезоны непроницаемой мглы у этой аллеи не было конца, она становилась дорогой, ведущей в другие, невообразимые и недоступные человеческому разуму миры. Перед домом росли две скрюченные, невысокие вишни и большие, пушистые кусты крупных роз разных цветов, которые так любила Элизабет. Она чахла и умирала в тех садах, желая только освободиться и вновь увидеть бескрайние, изумрудные просторы, окинуть их взглядом, лишённым боли и мучений. Аллея была последней её отдушиной, сохранявший и продлявшей её серое, подавленной существования, замедляя развитие болезни. Даже спустя годы двухэтажный, роскошный дом сохранил свою элегантность, сочетающуюся со строгостью и спокойным, заслуженным величием. В его серых, каменных стенах и изогнутых ветках плюща, оплетающих второй этаж дома, сохранились её слёзы, боль и страдания.

Джим шёл по припорошенной липким, тяжёлым снегом дорожке. За эту ночь суматошная метель одела город в белый, похоронный саван, скрывающий ядовитое, чёрное гниение под мнимым великолепием. Он торопливо сел в тёплую машину Дина, прячась от холода и отвращения. Внешний вид сурового шерифа стал ещё хуже, едва ли можно было в нём узнать привлекательного обольстителя с лёгкостью разбивавшего сердца девушкам и оставляющего после себя неизгладимый, глубокий след. Взгляд его казался задумчивым и затравленным, волосы были наспех неаккуратно уложены, глаза впали, под ними залегли глубокие чёрные тени. Он выглядел угнетённым и жутко уставшим.

– Что-то случилось? – участливо спросил Джим.

– Нет, ничего, – презрительно ухмыльнувшись бросил Дин.

– Но я же вижу, что что-то случилось, – печально вздохнул молодой полицейский и устало прикрыл глаза.

– Не лезь в это, Джим, – сквозь стиснутые зубы злобно почти прошипел шериф. – Это явно не твоё дело.

Джим замолчал. Он сонно смотрел в окно, пытаясь на время забыть образ Виктории. Снег уже давно прекратился. Небо полностью посветлело, приобретя приятный, нежный, светло-лиловый оттенок. На фоне него жутко и отталкивающе выделялись чёрные, искажённые силуэты ворон, огромными, бесформенными стаями, напоминающими забытых, древних, циклопических чудовищ, летящих с места последнего неуютного пристанища. Они были изгоями мира и света. Где-то далеко печально и скорбно звучали колокола, словно оплакивая умершую старуху осень.