Вдалеке от рая

– Чья?

Степан Кузьмич Кошкин сдерживался с трудом. Ему очень захотелось, скорчив гримасу, пропищать тоненьким голоском прямо в ухо своему любимому начальству: «Проегипетская». Только ни один мускул не дрогнул на доброжелательном лице сыщика. Закрыв литературный опус, Кошкин отправился заваривать кофе.

И вот в облаке кофейного аромата, в результате увлекательного повествования сыщика, раскрасневшийся от жаркого воздуха кабинета полковник Рындин уже представлял некогда реально существующую божественную Хатшепсут – женщину фараона Мааткара Хенеметамон Нового царства Древнего Египта из XVIII династии.

Поглощая маленькими глотками бодрящий напиток, который был разлит в две миниатюрные чашечки, сыщик продолжал: «В летний месяц Тот в грядущий день солнцестояния повелитель Египта, фараон не отрывая взгляда, с тревогой смотрел на небо. Бездонная колыбель вечности с миллиардами звезд – то, куда однажды им всем предстоит вернуться. Фараон ждал восхода Сотис, божественной звезды из созвездия Большого Пса, красавицы Сириус. С восходом которой в лучах солнца, на земле Египта, наступал Новый год. На берегах Нила он так и назывался «Пришествие Сотис».

Летящий на землю снег, застывая в невесомости своей сверкающей белизной, играл невероятными переливами чистоты. Удивительное состояние умиротворения природы так не совпадало с внутренней нестройностью мыслей сыщика. Степан Кузьмич замедлил шаг, потом вовсе остановился. Мимо него торопились люди по своим земным, неотложным делам. Они спешили, обгоняя друг друга, с котомками наперевес и просто налегке, хмурые, уставшие, редко целеустремленные, говорящие по телефону, переводящие дух на автобусной остановке, для дальнейшего пешего броска.

В этом снежном потоке людской обыденности Степан Кузьмич наткнулся на маленькую девочку, отставшую от долговязова родителя по своему неотложному делу. Она ела снег, тот, что застывал крошечными белыми льдинками на её рукавичке. И делала она это с таким удовольствием, как будто ничего более вкусного и приятного не существовало на всем белом свете.

Кошкин поймал на ладонь некоторое количество снежинок, соединил их в маленький комочек и отправил по-мальчишески в рот. Ощущение детства теплой волной захлестнуло сердце. Он закрыл глаза, прислонившись к раскидистому дереву. Далекое, шустрое детство – вот они с пацанами несутся на горку. Как явно ему вспомнились их лица, розовые, смеющиеся и такие родные. Столько лет они все живы в его памяти. И такой же снег, искрящийся и лохматый, летящий через года с вечернего неба.

В эти детские, воспоминая сыщика, вплыла другая картина нынешнего времени: хлопья снега, покрывающие свежую могилу Эмилии Номвиль. Вот и этот предел безмолвно покроет небо своим белым омофором.

Кошкин медленно зашагал в сторону дома. Что рассуждать о вечности из глубины трехмерного сознания? Все равно, что ползущей по земле вдоль горизонта, поникшей гусенице, предлагать перевоплотиться в порхающую бабочку, убеждая её в том, что где то в её теле притаились потенциальные крылья. Ей бедолаге в крошечную голову ни коем образом не может прийти такое перевоплощение.

Вернувшись в будни, он пересматривал в памяти с особой тщательностью моменты похорон погибшей женщины. Многочисленные, скорбящие, эпатажные, сверкающие гранями каратов. Он не мог вспомнить ни одного искренне горюющего человеческого лица. Может быть, ему так просто казалось? Эмилия Францевна была весьма состоятельной, одинокой дамой в преклонных летах. Почему одинокой? Степан Кузьмич прервал свои рассуждения. У неё был родной брат.

Кошкин снова остановился. Стоп, почему собственно говоря, был? Куда он мог подеваться? Скорее всего, он благополучно существует в настоящем времени. Генрих Францевич Номвиль, толи искусствовед, толи коллекционер. А может и то и другое, почему бы и нет? Дочь этого Генриха сыщик помнил отчетливо. Эксцентричная особа, слишком эмоционально реагирующая на происходящее. Что-то в ней настораживало Степана Кузьмича. Его пресловутая милицейская чуечка аккуратненько посылала маячки в светлую голову сыщика. И ещё один родственник, внучатый племянник Эмилии Францевны, сын этой эксцентричной особы, контрастно отличающийся от своей матери. Он даже не опустил бабуле три положенных пригоршни могильной землицы. Отрешившись от богемной публики, молодой мужчина всем своим видом, как-будто давал понять, что ничего общего не имеет ни с ними, ни с той, которую с таким пафосом они отправляют в последний путь.

Нил катил свои великие воды в двенадцать стран Африки. Тихий, кроткий, замерший на время, он вдруг набирал силу, подчиняя себе всё вокруг. Полуобнаженные люди в светлых одеждах с покрытыми, такими же светлыми тканями, темноволосыми головами строили какое-то грандиозное сооружение. Казалось, что замыслы их архитектора и прораба не могут, ни при каких обстоятельствах увенчаться успехом. Но усердные строители, не знавшие этого и безоговорочно доверявшие мысли творца, осуществляли грандиозный замысел. Глыбы блоков для сооружения сплавлялись по воде. Люди в светлых одеждах, точно муравьи, водружали их друг на друга с титаническом упорством, притирая эти глыбы в одно непостижимо- величественное целое. И с высоты птичьего полета, из глубин небесного горизонта угадывался замысел земного мастера. Невообразимое сооружение, возвышаясь в золотистых песках, принимало формы и очертания женской фигуры. Огромной, величественной, увенчанной головным убором и другими отличиями фараона.

Люди в светлых одеждах, изможденные жарким солнцем Египта заканчивали свой труд. Приклонив колени перед тем, что они с такими муками сотворили, повернулись лицом на запад. Солнце, скользя по коленям великанши, клонилось к закату. Красное, кровавое солнце, покидало людей, погружая их во мрак. Люди подошли к берегам Нила и обнажили головы. Что-то должно произойти… Полковник Рындин напрягся до предела. Во сне он почувствовал отсутствие одеяла, которое видимо в результате просмотра египетского сна благополучно съехало на пол. Дмитрия Сергеевича начинал бить озноб. Он хотел позвать на помощь, но язык не слушался его. Люди, как заколдованные марионетки, подходя к краю воды, прямиком отправлялись в пасть к крокодилам.

«Да что ж это такое?!» – кричал мысленно во сне полковник. «Прекратите это безобразие! Вы за всё ответите! Не сметь!» – бушевал он. Но очередь приносимых в жертву людей только увеличивалась. И вот уже всё в его сне было кровавым: и пасти ужасных крокодилов, и воды реки, и окунувшееся целиком в эту реку солнце.

«Какой кошмар! Какая дикость!» – тихо причитал Дмитрий Сергеевич. Совершенно выбившись из сил, он сидел на кровати, не в состоянии больше двигаться. Последнее, что он помнил из этой страшной ночной вакханалии, это его собственный голос. Громко и трубно Рындин закричал: «Кошкин! Кошкин, чего вы медлите? Вперед! Захват!».

Какое счастье, что вторая половина полковника в момент его пробуждения находилась на пробежке и не слышала этого призыва действовать. К её приходу, совершенно счастливый от пробуждения Дмитрий Сергеевич, завтракал. Он намазал абрикосовым джемом хрустящий тостер, поднес его к губам и окончательно проснулся. «Какое прекрасное, чудесное утро!» – подумал полковник. «А вот кому-то сегодня явно не поздоровится. Историк проегипетский. Нет, чтоб делом заниматься. Это ж надо начальству своими байками так мозг уделать, можно сказать, до основания» – продолжал начальственно рассуждать, уплетая аппетитный круассан с сыром, господин полковник.

В отличие от Дмитрия Сергеевича «историк проегипетский», не догадываясь о начальственном гневе, пил утренний кофе вприкуску с домашним печеньем курабье. Сон сыщика был темен и крепок, как этот бодрящий, созревший под ароматной, пенной шапочкой, напиток.

Утро сыщика, начавшееся с сонной улыбки жены Евдокии, было покойным и приятно-обыденным. Аккуратненько, на цыпочках покинув супружескую спальню, размявшись с гантельками, позавтракав, Степан Кузьмич разложил на кухонном столе научные опусы. До выхода на работу Кошкин запланировал на сегодня, бегло ознакомиться с научными изысканиями Эмилии Францевны Номвиль, коих оказалось бесконечное множество.

Одна из монографий имела весьма красноречивое название «Путешествие душ жителей Древнего Египта». Но к своему удивлению Кошкин обнаружил вполне себе внятное повествование о конкретных музейных экспонатах, находящихся в Москве, в Пушкинском музее. Речь шла о прахе, который в музей доставили египтологи. И вероятнее всего, что госпожа Номвиль принимала в этом непосредственное участие.

Научный труд содержал конкретное разъяснение некоторых моментов погребения в Древнем Египте: вскрытия, которое проводили специально-обученные люди по особым канонам и правилам; мумифицирования, раскладывания органов погребенного человека в четыре алебастровых сосуда, по форме напоминающих кувшины, называемые канопами. Именно об одном из таких наборов и шла речь. Да, чтиво оказалось не для утреннего кофе.

Все канопы – кувшины покрывались крышками разной формы. Они напоминали живых существ. В том кувшине, крышка которого напоминала человеческую голову, находилась печень погребенного человека. Самый крупный внутренний человеческий орган, через который проходят все обменные процессы. Именно его – печень, в древнем Египте считали самым человеческим. Далее, во втором сосуде, крышка которого напоминала голову крупной обезьяны, находились легкие. В третьем кувшине с головой сокола, а возможно ястреба, покоился кишечник человека. И наконец, в последнем с крышкой с головой шакала, находился желудок. Вот как-то так. Не все органы для древних египтян были равнозначными по их важности в загробном путешествии.

«А где же сердце?» – подумал Степан Кузьмич и даже взгрустнул. Вероятно, в Древнем Египте этот орган был нужен, чтобы банально толкать кровь? Оказалось, что не только для этого. Сердце вообще не отделялось от тела. Шло, как говориться в комплекте с ним. Именно этот орган в своем загробном путешествии человек отдавал на весы своим египетским богам. Именно оно помогало человеку оправдаться на высшем, страшном суде.

Не смотря на всю, с точки зрения современного жителя, нелогичность написанного известный египтолог и востоковед Эмилия Номвиль грамотно и лаконично подавала материал. И совсем другое дело самиздат о женщине фараоне, обнаруженный у неё дома. Что это? Литературное хобби? Проба художественного пера? Может быть, это перо вовсе не имеет никакого отношения к автору на обложке, и мадам Номвиль присвоила чужой труд? «Ну, да, скажи ещё, Степан, что именно за это её и уканопили».

Когда следователь Кошкин начинал активный диалог с самим собой, это означало следующее – дело сдвинулось с мертвой точки и пора на свежий воздух.

«Нетленный Царю веков, содержащий в деснице Своей все пути жизни человеческой силой спасательного Промысла Твоего! Благодарим Тебя за все ведомые и сокровенные благодеяния Твои, за земную жизнь и за Небесные радости Царства Твоего будущего. Простирай нам и впредь Твои милости, поющим: Слава Тебе, Боже, вовеки». Отвергая жизнь, отказавшись от бытия, в надежде на избавление, душа человеческая застывает между мирами на перепутье.

«Слабым, беспомощным ребенком родился я в мир, но Твой Ангел простер свои светлые крылья, охраняя мою колыбель. С тех пор любовь Твоя сияет на всех путях моих к свету вечности…» Да, он родился слабым и беспомощным, никому на белом свете ненужным и вопреки всему выжил.

«Господи, хорошо гостить у тебя; благоухающий воздух; горы, простертые в небо; воды, как беспредельные зеркала, отражающие золото лучей и легкость облаков. Вся природа таинственно шепчется, вся полна ласки. И птицы и звери носят печать Твоей любви. Благословенна мать земля с ее скоротекущей красотой, пробуждающая тоску по Вечной Отчизне, где в нетленной красоте зовут: Аллилуия!»

Он попытался разомкнуть глаза, получилось больно и не сразу. В полумрак окружающего его пространства остро врезалась тонкая полоска желтоватого, теплого света. Часть её уходила вверх, очерчивая прямоугольник без одной стороны.

«Ты ввел нас в эту жизнь, как в чарующий Рай. Мы увидели небо, как глубокую синею чашу, в лазури которой звенят птицы; мы услыхали умиротворяющий шум леса и сладкозвучную музыку вод; мы ели благоуханные сладкие плоды и душистый мед. Хорошо у Тебя на земле, радостно у Тебя в гостях.

Слава Тебе за праздник жизни.

Слава Тебе за благоухание ландышей и роз.

Слава Тебе за сладостное разнообразие ягод и плодов.

Слава Тебе за светлую улыбку пробуждения.

Слава Тебе за земную жизнь, предвестницу Небесной.

Слава Тебе, Боже, вовеки»

Он вспомнил…

После кричащей вспышки поезда, эта полоска света, расплывающаяся в нижнем пределе пространства, казалась трогательно живой и настоящей.

«Силою Духа Святого объят каждый цветок, тихое веяние аромата, нежность окраски, красота Великого в малом. Хвала и честь Животворящему Богу, простирающему луга, как цветущий ковер, венчающему поля золотом колосьев и лазурью васильков, а души – радостью созерцания. Веселитесь и пойте Ему: Аллилуия!»

Может его уже не существует? И эта тонкая полоска света – прошлая, пролетевшая жизнь. И где – то там осталась земля, его родная планета?

«Как Ты прекрасен в торжестве весны, когда воскресает вся тварь и на тысячи ладов радостно взывает к Тебе! Ты – источник жизни. Ты – победитель смерти. При свете месяца и пении соловья долины и леса в своих белоснежных подвенечных уборах. Вся земля – невеста Твоя, она ждет Тебя, Нетленного Жениха. Если ты траву так одеваешь, то как нас преобразишь в будущий век воскресения, как просветятся наши тела, как засияют души! Слава Тебе, изведшему из темноты земли разнообразие красок, вкуса и аромата!

Слава Тебе за радушие и ласку всей природы Твоей!

Слава Тебе за то, что Ты окружил нас тысячами Твоих созданий.

Слава Тебе за глубину Твоего разума, отпечатленного во всем мире.

Слава Тебе, благоговейно целую следы Твоей незримой стопы.

Слава Тебе, зажегшему впереди яркий свет вечной жизни.

Слава Тебе за надежду бессмертной нетленной красоты.

Слава Тебе, Боже, вовеки».

Что это? Чьи это мысли? Загадочные слова источала, ставшая родной теплая полоска света. Он почувствовал удушье. Зачем? Почему он пошел на этот проклятый мост?

«Как Ты услаждаешь думающих о Тебе, как животворно слово Твое святое! Мягче елея и сладостней сота беседа с Тобой. Окрыляет и живит молитва к Тебе. Каким трепетом тогда наполняется сердце, и как величава и разумна становится природа и вся жизнь! Где нет Тебя – там пустота. Где Ты – там богатство души, там живым потоком изливается песнь: Аллилуия!»

Он вслушивался в каждое слово как в музыку, затаив дыхание. Больше всего страшась того, что сейчас полоска исчезнет, всё стихнет и закончится. И его не станет. А разве не этого он хотел?