Не будите спящую выхухоль

– Почему в детскую? – удивленно переспрашивала Алла Михайловна.

– Ох, мам, все просто: Игорь Пантелеевич в обычной жизни – детский доктор, а в нерабочее время – костоправ. Кстати, его-то мы будем исключать из списка целителей.

– Почему?

– Потому. Костоправы нам противопоказаны. Вспомни, что сказал китайчонок Ли?

Китайского доктора им посоветовала соседка по лестничной клетке – ходячая энциклопедия тетя Маша. Репутация у доктора была безупречная, вылеченных больных – море, да и вообще, в их случае китайский доктор – это куда лучше, чем русский. Все-таки, у них медицина совсем другая. Какая у них медицина – баба Маша не знала, но то, что на порядок выше нашей – не сомневалась.

Звали доктора Чжао Фэн Ли, но Алла Михайловна его тут же окрестила просто «китайчонком Ли», и даже красиво пропела знаменитый романс: «Где вы теперь? Кто вам целует пальцы? Куда ушел ваш китайчонок Ли?»

По телефону доктор по-птичьи прочирикал адрес, и назначил время. Он встретил их у лифта и пригласил в квартиру, которая оказалась настоящим китайским домом с морем цветов, колокольчиков, бамбуковых подвесок, которые называют «музыкой ветра», с запахом благовоний. Даже телевизор в углу бухтел по-китайски – за окном была прикручена телевизионная тарелка, благодаря которой в питерской квартирке китайского доктора в Веселом поселке улыбающийся луноликий ведущий рассказывал пекинские новости, а по нижней кромке экрана ползли титры – иероглифы, каждый из которых был удивительной картинкой из другого, совершенно непонятного восточного мира.

Доктор Ли был крошечного росточка, хрупкий, аккуратный, будто вылепленный умелыми руками талантливого скульптора. Он был на редкость красив, и все время улыбался. А еще Алиса не могла определить его возраст. С одной стороны – мальчик лет двадцати пяти. С другой – он успел им сказать, что уже двадцать лет живет в Петербурге, и город ему очень нравится, и работа, но он скучает по родине, и еще ему тут очень холодно.

Они плохо понимали его речь – вместо буквы «л» он, в лучшем случае, говорил «р», и проглатывал окончания. Остальное, что он выдавал на не родном ему языке, было тоже малопонятно русскому уху, и Алиса с Аллой Михайловной то переглядывались между собой, то вынуждены были переспрашивать его.

Доктор Ли не спеша изучил снимки, близоруко щурясь у яркой настольной лампы.

– Вот видите, вот она, ваша опухоль. В шейном отделе… Да-да-да… – доктор поцокал языком, постучал по снимку карандашом, которым он пользовался вместо указки.

Они смотрели, и не видели на снимках ровным счетом ничего. А он видел. Но помочь не мог.

– Должен вас огорчить, но это не моя специальность. Увы! Я могу вправить позвонки, убрать грыжи, я могу наблюдать больного после инсульта и поднять его, но заглянуть в ваш позвоночник я не могу. Это не моя специальность. Если хотите, я вам могу показать, что происходит у вас в организме…

Они хотели. Они хотели хоть чего-нибудь, хоть какой-нибудь информации, света, пролитого в эту черную бездну невидимого и не понятного им мира.

Он достал огромный старинный атлас, в котором были только рисунки и иероглифы.

– Смотрите! Вот ваш позвоночник, внутри которого есть опухоль на мозге. Задет вот этот участок. Смотрите: ведем по стрелочке. Куда она приводит нас? К кончикам пальцев правой руки. Так? Смотрим снимок. Опухоль проходит в шейных позвонках. Смотрите, куда от этого отдела идут стрелочки – ко всем фалангам пальцев, к ладони, до запястья. Эта ручка у вас немеет?

– Да, именно эта и до запястья.

– Вот. С другой стороны меньше. И немеет намного меньше, так?

– Так… – Алла Михайловна с интересом рассматривала картинку в атласе.

Как все просто. Она-то думала, почему это у нее из рук все валится, а это, оказывается, опухоль. Слово какое противное – опухоль! Как… выхухоль! Опухоль – выхухоль. Тьфу!

– Ну, что ж… – Алла Михайловна встала с низенькой кушетки в приемной доктора Ли. – Придется как-то жить с этой гадиной. С выхухолью!

Доктор ничего не понял. Для него русский язык был непостижимой мудростью большого народа, такой же, каким была для русских китайская грамота.

А Алиса поняла мать очень хорошо. У нее частенько такое прорывалось: каша – параша, роза – мимоза, кукушка – психушка. Теперь вот опухоль – выхухоль. Она всегда любила играть в буриме.

Странно, казалось бы, рухнула их главная надежда: от доктора Ли помощи не получили. Но Алла Михайловна, посидев в глубокой задумчивости с полчасика в машине, вдруг сказала:

– Что ж… Одним адресом меньше, так ведь, Лиса? Значит, круг поиска сузился…

Она очень изменилась за этот месяц поисков волшебного лекарства, названного именем греческой богини всеисцеляющей Панакии, и устала оттого, что целители и доктора разводили руками. Впрочем, это счастье, что они признавали свою несостоятельность и отказывались лечить Аллу Михайловну. Толку от такого лечения было бы не много, а вот вреда…

В итоге долгих поисков они сделали неутешительный вывод: коль скоро отказались от операции, то остался лишь один путь, даже не путь, а так, тропинка – траволечение. Все остальное было строго противопоказано.

«Не густо», – грустно подумала Алиса, и взялась методично изучать литературу на заданную тему. Рецептов была тьма-тьмущая, но фокус-то был не в количестве, а в том, чтобы найти действенное средство. А кто его знает, какое действенное, а какое – нет???

К весне Алла Михайловна как-то успокоилась, свыклась со своим необычным диагнозом. Две ее верные подружки – Настасья Павловна и Аленка, от которых она не скрывала ничего, только охали и ахали:

– Аллочка, ты о своей «выхухоли» говоришь так, будто это пустяк, мелочевка!

– А что, мне из-за нее теперь лечь и ждать конца?! Нет, девушки, не дождетесь! Знаете, если б не Алиска с ее предложением обследоваться у хорошего врача, я про эту мою выхухоль и не узнала бы никогда! Ну, болят руки, и болят. Как мне доктор сказал, скорее всего, у меня это не сегодня завелось, а лет этак «…дцать» тому назад. И жила же как-то. И дальше бы жила… Нет, все-таки в нашей бесплатной медицине есть большой плюс! Меньше знаешь – крепче спишь!

Настасья Павловна и Аленка удивлялись тому, что у подруги еще хватает сил шутить, и они не понимали, где черпает она эти силы.

А она не очень ставила их в известность о том, что у нее в жизни есть радость – Мишенька, Медвежонок – медвежий ребенок, милое дитя, с которым она не просто подружилась, а которого полюбила не как воспитательница, а как бабушка.

Ей хотелось его баловать, дарить ему подарки, водить в музей и в зоопарк, но делать это очень часто она не могла, не имела права, не смотря на очень доброе расположение к ней начальства приюта для бездомных детишек.

«Вот бы усыновить мальчика…» – эта мысль все чаще и чаще посещала ее. Ну, или опекунство оформить, или попечительство – как там правильно-то это называется?

Она не приводила Мишеньку домой, чтобы, не дай бог, не сделать ребенку больно – ему ведь потом возвращаться в казенный дом, и сравнивать его с тем, в котором живет Алла Михайловна. Для ребенка это травма.

Да еще и большой вопрос, как к этому отнесется Алиса…

Алиса видела, что мать все чаще задерживается на работе, или в свой законный выходной вдруг собирается и уходит, отвечая на вопрос – «куда?» односложно: «Работа!»

Ну, работа так работа, думала при этом Алиса. Работа – это лучше, чем безделье, которое наполнено ненужными мыслями, сомнениями, информацией, порой не достоверной, и к тому же страшной.

Алиса взяла за правило в их общее время кухонных посиделок подкидывать матери оптимистичную информацию, вытаскивала из Интернета примеры чудесных выздоровлений. Алла Михайловна с интересом читала статьи, делала в листочках пометки цветными фломастерами, перечитывала. Они обсуждали возможность поездки в один из монастырей, в котором старец Власий принимает больных.

– Знаешь, Лис, я слышала, что он даже самым безнадежным помогает…

А потом вдруг умер старый Вася. Кот заболел, что называется, «на ровном месте», без какой-то видимой причины. Он перестал есть, только много пил. Алиса отвезла Васю в ветклинику, где врач не нашел у него ничего, кроме глубокой старости. Васе было тринадцать лет, но это ли возраст для кота?! Говорят, они и до двадцати двух могут прожить.

Васю начали пользовать по полной программе: капельницы, уколы, таблетки и микстуры, но ему было все хуже и хуже, и когда ночью Алиса вызвала врача, он не мог ее ничем утешить.

– Сердце, – только и сказал доктор, послушав кота и посмотрев его язык.

– Что делать? – в растерянности спросила Алиса.

– Ждать. Или усыплять.

– Не надо усыплять, Лисочка! – Алла Михайловна торчала в дверном проеме, в ночной рубашке с завязочками у шеи, как привидение. – Не надо. Пусть Васенька сам…

Она всхлипнула, покачнулась, и ушла в кухню, где гремела пузырьками и шумела кипящим чайником.

«Надо же, я и не думала, что мама к Васе так тепло относится…» – машинально подумала Алиса, провожая доктора на выход.

К утру Васи не стало. Алиса завернула его в старенькое пестрое покрывало и увезла в лес. Нашла место на обрыве прямо на берегу залива, где в песке легко выкопала ямку.