как слово в пыльной тишине,
как жизнь вовне.
до меня
мой папа кончил в осень. мягкий снег
был производной действа, таял в рот.
а самолёту не хватило на разбег
четыре шага. смерть – круговорот
еловых лап, акации, гвоздик
и неизменности. по гладкой кольцевой
меня сносило вправо. беглый крик
так долго плыл по воздуху, что вой
собак, скучающих по мясу, стал ему
аккомпанировать. наглеющей луне
всё было ясно. многие поймут,
когда я стал уравненным в цене
с ночным огнём.
осло
на севере, где моряки с лицами старцев,
где вечный ноль.
кем-то стать не принято даже пытаться.
тем паче – мной.
якорь цепляется за молочный
след корабля.
особенно холодно, безусловно, ночью,
когда земля
лунатит на подоконнике, как на леске –
костлявый сом.
я, наконец-то, нашла королевство,
где голос твой невесом.
печально
пытаясь поужинать смесью английских булавок
с фаршем моих костяных откровений,
она претендует казаться всем главной
в игре поражений, провалов, падений.
и на время становится кем-то в начале.
мои китобои враждуют с причалом.
с зимой не спивались, весну не встречали.
во мне ничего не осталось. смолчали.
печально.
смс
кончая с собой на дне детской ванны,
оловянные солдатики и их генералы
воспоминания перебирали.
струны свивались в тугие спирали,
и рыбы на рынке беззвучно орали.
ледокол крошил вместо льда
свои линованные с полями борта.
закат уходил в рассвет и опять в закат,
как в бухту и строго по меткам – назад.
она сидела на кромке воды,