а спину – от погнутой стула спинки.
все птицы возвращаются сюда.
а ты как будто никогда не уезжала.
но между нами кто-то срезал провода
большим музейным разукрашенным кинжалом.
и вот куда ни кину взгляд – я вижу жало.
а ты, охотно демонстрируя его
как новый ход развития событий,
рассказываешь мне про рождество:
мол, столько было вин – не перепить их.
и как вы с ним уютно, крепко спите.
я представляю всё детально перед сном
в последний день скончавшейся зимы
и разрезаю пополам фонему «мы»,
кончаясь вместе с этим днём.
бей вальта
за снами смерть, за нею пустота.
я доконал священное писание.
по складкам, залегающим у рта
табло, не видно расписания
тяжёлых твердолобых поездов,
паромов, тяготеющих к цунами.
мои побеги так надуманы, как лов
трески в москва-реке, как смерть за знамя.
но мысль о невозможности уйти
ещё нелепее, а посему страшнее.
на «революции» от кроющей тоски
овчарке стёрли нос. и я её жалею.
под неслабеющим вниманием времён
звереют все наследники престола.
и им всё реже снится вожделенный трон,
всё чаще девочки и скакуны для поло.
вот так и я, теряя связь с тобой,
от ожиданья ноющей занозы
вдруг с головою ухожу в запой,
паденье йены, метеопрогнозы.
не веря, что тебя ещё коснусь,
ведь дама пик извечно бьёт вальта,
я безмятежно отхожу ко сну.
за снами смерть. за нею пустота.
от матфея
«и если свет, который в тебе – тьма?»
то какова она на самом деле?
когда на поле расцветает мак,
и сладко спит ребёнок в колыбели,
от парохода остаётся млечный след,
а солнце продвигается к востоку,
и если тьма, во мне живущая, есть свет,
тогда ему там несравненно одиноко.
я с каждым днём смиренней и добрей,