что, если это всё разом бросить
и заглянуть вперёд?
вот мне под 30. и кабы ещё и не…
третий автомобиль. 133-я зазноба.
я, как и прежде, ору во сне,
что чувствую взгляд твой на мокрой спине,
залезший под самые складки утробы.
вот мне за 40. и вроде бы обошлось.
есть и сынишка, и люди вокруг.
я маскирую под мимику злость,
но мне под колёса кидается лось.
и я возвращаюсь к тебе. как бы вдруг.
вот уже внуки. и их выпускной.
вот над могилой рыдает семья.
и лето являет такой дивный зной,
что я понимаю: ты снова со мной.
и там, куда вроде бы следую я.
как диких питбулей, как бешеных псов…
о, если бы кто-то бы нас растащил…
о, если кому-то хватило бы сил…
я закрывался бы век на засов.
по рации
не спасай меня больше. и не вытаскивай.
уже даже земля не держит, а ты про воду.
если что-то предсказывать, то погоду.
если идти по кому-то, тогда по городу,
коий тебе не в пример безотказно-ласковый.
не греши на меня никогда. не сори упрёками.
даже мулы не тянут всю эту ношу.
осень кроет опять все реки такими стёклами,
что ступаешь на них – и кожа кровоподтёками.
я тебя уверяю, что вряд ли сброшусь.
не смотри на меня в упор, не гляди, не спрашивай.
не касайся воздушной прослойки меж тонким волосом.
знаю, что нет таблички, но всё окрашено.
больше нечего вроде обезображивать:
ты меня оставляешь телом без права голоса.
отлучай меня, отцепляй, отбрасывай,
отпускай в бесконечные парки, здания.
нам с тобой не делить наше время по-братски.
пощади меня (это внутренний голос по рации).
ничего, что с таким опозданием.
зря
а я верю тебе, мой сумасшедший метеопрогноз,
мой беспардонный разоритель гнёзд,
мой сок из самой сердцевины чили,
мой союз-аполлон. тебя не учили,
как бесподобны эти самки в глубине,
когда вдруг на лопатках и на дне,
что опасаться нужно раненых зверей,