Тесная связь

– Тоже так всегда отвечал, когда хотел замять разговор. – Лекс обхватил запястье Ники, приподнял рукав и рассматривал марлевую повязку и следы выше. – Можешь не говорить, что это собака/кошка/хомячок укусили. Чьи отпечатки? Надеюсь, не директорские?

Ника нервно рассмеялась и выдернула руку.

– Ну-ка смотри на меня, – велел Лекс, приподнимая голову Ники за подбородок. – Мама меня всегда уверяла, что человеку трудно лгать, глядя в глаза. Сейчас и проверим. Так что?

– Господин главный редактор, это была случайность. – «Вот блин. И чего он прицепился?»

– Ну-ну, – Лекс покивал головой и сдул упавшую челку. Ника проследила за ней взглядом. Лекс проследил за ее взглядом и чуть не улыбнулся. – Чьи зубы?

– Мои! – выкрикнула Ника и дернула головой. – Отпустите.

– Что? – переспросил Лекс и от неожиданности разжал пальцы. – Твои? Но зачем?

– Потому что… потому. – Ника присела на стол, сдвинув карандаши, и они покатились, падая на пол один за другим. Ника наблюдала за падением каждого карандаша. Когда упал последний, она подняла на Лекса пустой взгляд и сказала: – У меня нет ответа на этот вопрос.

«Нет ответа для меня», – мысленно добавил Лекс и спросил: – Когда мы перейдем на «ты»?

Ника моргнула. Лекс вздохнул и присел, собирая упавшие карандаши.

– Знаешь, когда я был маленький, я жутко боялся темноты. Прям до истерики. Настоящей. Знаешь, такой, с соплями по колено, криками, опухшими глазами, судорогами и икотой на полночи. Отец меня уговаривал, разговаривал, убеждал, ругал, кричал. Мы ночью проверяли все шкафы, лазали под кроватями и доставляли еще кучу хлопот соседям. И как-то вместо отца ко мне пришла мама. Она мне тогда сказала одну вещь: в девяти из десяти случаев в темноте ничего нет. Но вот в одном – все-таки есть. И я должен быть готов встретить того, кто там прячется.

Ника смотрела на Лекса, кусая нижнюю губу. Лекс придержал ее губу пальцем, останавливая.

– И если я буду истерить и вредить себе, то буду слабым, обнаружу себя и не смогу дать отпор.

Лекс сложил карандаши на стол и потрепал Нику по макушке, как ребенка.

– И что вы сделали? – тихо спросила Ника.

– Я признался себе, что я был слабаком. И внутри, и снаружи. И что опасность действительно есть. Я сам своей бесхребетностью представлял для себя опасность. Я начал со спортзала, закончил АРБ.

– АРБ?

– Армейский рукопашный бой, основательно прочищает мозги, – пояснил Лекс, и, заметив что-то в глазах Ники, быстро добавил: – О нет. Давай выберем что-нибудь менее травматичное.

– Вы можете меня научить?

– Боюсь, что сломаю тебя. Ты такая мелкая, – Лекс был в замешательстве. С одной стороны мысль проводить вместе время, пусть и на тренировках, уже ему нравилась. С другой – лучше бы это были тренировки игры на гитаре.

– Хорошо, забудьте, – быстро согласилась Ника и натянула на лицо улыбку. Как же больно получить отказ, когда только появилась надежда.

Господин главный редактор вгляделся в ее лицо, перевел взгляд на руку и сдался:

– Сегодня я занят вечером. Завтра после работы поедем ко мне в тренажеру. Только потом не жалуйся. Хочешь ходить в синяках – значит, будешь.

И чуть не растекся лужицей, увидев, как засияла Ника.

– Я не буду жаловаться, честно, – быстро проговорила Ника.

– И руку оставь в покое, поняла меня? Если я увижу новые отметины – ты увидишь, каким злым может быть твой тренер.

– Да, хорошо, – выдохнула Ника. – Спасибо!

– Погоди благодарить, – проворчал Лекс и направился к выходу. – Посмотрим, что ты скажешь завтра после тренировки.

Ника подождала, пока за Лексом закроется дверь, и запрыгала от возбуждения. Как щенок, который увидел хозяина после долгой разлуки. Еще хотелось закричать, чтобы услышал весь мир, только на этот раз от счастья. Лекс научит ее, как постоять за себя. Лекс поможет ей. Лекс защитит ее.

Ника остановилась, глубоко подышала, несколько раз согнала глупую улыбку с лица, и, не зная, куда направить потоки неуемной энергии, включила музыку и надела наушники. Ритмичная восточная мелодия завладела ею, отключив на время все остальные мысли. Ника медленно подняла руки и плавно согнула в локтях, тряхнув кистями, будто держала колокольчики. Фантазия дорисовала сильные мужские руки, скользящие от пальцев до локтей, и Ника резко вздохнула, изогнув спину назад и плавно выпрямившись, будто прислоняясь к груди мужчины. Он бы обнял ее в этот момент за талию, и Ника плавно обернулась вокруг себя. Тонкая шерсть платья на мгновение прильнула к ее бедрам, широкая юбка по инерции взметнулась колоколом и заскользила по ногам. Тряхнув короткими волосами, облепившими лицо, Ника в танце двинулась к столу, выписывая бедрами восьмерку, резко сгибая кисти в такт музыке, выплескивая все свои эмоции в окружающее пространство и чувствуя, что вполне способна расправить крылья за спиной и взлететь. Плавное движение руками по талии вниз, до бедра, легкий наклон головы и дрожь в пальцах, подхвативших ткань платья – музыка закончилась. Ника замерла, прислушиваясь к невероятной гамме только что пережитых ощущений.

– Пятьдесят тысяч за то, чтобы ты повторила, – голос директора был сродни ушату ледяной воды.

Ника ухватилась за край стола, пытаясь унять бешеный стук сердца. Потом повернулась к двери и сняла наушники. Дмитрий Борисович топтался в дверях и не сводил с нее глаз. За его спиной топтался Степа и также пялился. Ника вытянула голову, чтобы увидеть, сколько там еще людей за дверью. Разглядела древнего уборщика, который без стеснения подслушивал. Перевела взгляд на директора и сказала:

– Нет.

– Сто тысяч.

– Я в деле, – вмешался Степан.

Директор скосил на него глаза и процедил:

– Пошел вон отсюда.

– Не интересует, – ответила Ника. «На работе тоже нужно запирать дверь на замок».

– Двести тысяч за один танец. Плачу сейчас, – директор достал из бумажника деньги и положил на тумбу у входа.

– Нет.

– Это твоя квартальная зарплата, – не выдержал Дмитрий Борисович.

Ника сжала зубы.

– Благодарю, что указали, как низко ценится мой труд здесь. – И зло выплюнула: – Убирайтесь, вон отсюда! Обед, кабинет закрыт и меня нет. Придете после часа, если есть вопросы по работе.

Минуту стояла оглушающая тишина, был слышен каждый шаг секундной стрелки на настенных часах. Дмитрий Борисович ошеломленно смотрел на нее, Степан закрыл лицо руками и ждал бури. Уборщик не дышал. И вдруг директор расхохотался.

– Идем, – он подхватил Степана, и они скрылись за дверью.

– Бумажки свои заберите! – закричала Ника им вслед.

– Оставь себе, – услышала в ответ.

– Я их порежу и сложу вам под дверь. Я серьезно.

Вернулся Степан, забрал деньги и ушел.

– Все-таки десять лет каторги здесь стоили того, чтобы увидеть такое, – восхищенно прошептал уборщик и поволок швабру дальше по коридору.