Место на серой треуголке

Он провел языком по соску.

– Все равно не хочешь? Ну, неси чайник.

Он принес, она стала заваривать. Потом пили чай из больших чашек.

– Тебе нравится Булгаков? – спросил он.

– Не знаю.

– А мне не нравится, совсем не нравится.

– Да? Вот и хорошо, а я боялась тебя обидеть, думала ты его любишь. По-моему очень средний писатель, чего с ним все так носятся.

– Как ты могла так плохо обо мне думать?

– Мало ли. Послушай, ты в другой раз не только купи пирожные, но и повесь шторы.

– Хорошо.

– Ну идем, уже надо идти.

Она звонила из автомата. Л. стоял рядом.

– Дура, – тоскливо сказала она, выйдя.

– Что?

– Мама – дура. Ну ладно, иди домой. Позвони мне завтра.

– Я еще провожу тебя.

Они ехали по эскалатору.

– Я тебя люблю, – сказал Л.

– Да? Зачем ты это сказал? Не говори так больше. Не надо так говорить.

Они стояли на перроне.

– Ты очень хорошо сделал, что дал мне денег.

– Ты мне столько денег давала.

– Нет, нет, ты очень вовремя, мне очень надо сейчас денег.

– Я тебе дам еще.

– Мне хватит. Почему ты сегодня не захотел со мной?

– Мне неприятно было так. За тебя неприятно.

– Правда? Ну, так уже легче.

Приехал поезд. Он поцеловал ее в щеку. Когда двери закрылись, она задернула руками несуществующие шторы и улыбнулась. Л. тоже улыбнулся, и обещающе покивал головой.

Он вышел из метро. Шел по улице. Зашел к знакомым. Присел в коридоре на корточки, прислонившись к стене.

– Ты, случаем, не укололся? – спросил хозяин.

– Да нет, а что?

– Глаза у тебя какие-то странные.

– Просто разрез такой.

– Не замечал раньше.

– Точно, точно.

Л. сидел на бетонном парапете, курил. Вокруг ходили люди в плавках, пили квас и ели шашлык. Перед ним расстилалось море, разрезаемое пирсами и лежало одно большое жирно-белое тело загорающих. Море, хотя и прозрачное, было какого-то нездорово-зеленого цвета. Л. даже не снял куртку, ему было жарко, глаза приходилось держать прищуренными от слепящей воды и солнца. Но он не уходил, а, наоборот, прикурил от окурка новую сигарету и выпускал дым то вверх, то себе под ноги, делал страшные глаза, скашивая их к носу и выпускал уголками губ сразу две струи, делал французкие затяжки. Он лег на парапет, закрыл глаза рукой, потом открыл и посмотрел на солнце долго, прямо, не отводя взгляда.

Маленький Л. держал в руке зеркальце и пустил зайчика в глаза женщине. Та зажмурилась.

– Ой, простите я не хотел, простите, пожалуйста, – сказал Л.

– Ну что ты, – сказала она, – знаешь, я ужасно люблю глянуть иногда на солнце, я начинаю видеть такое удивительное сочетание красок. Страшно хаотичное, но при этом складывающееся в такой гармоничный узор. Но вообще-то это вредно, смотреть на солнце, только иногда можно себе позволить, слышишь?

Л. кивнул и поднял голову к солнцу. Оно ослепило его. Поплыли круги совершенно неописуемых красок, вспыхивая иногда бриллиантовыми точками.

Шум моря пропал и Л. старался всеми чувствами уловить многоцветный обморок, но тут же пришел в себя и поднялся с парапета. Море и пляж тоже стали вспыхивать точечками. Он отдаленно услышал, как сквозь его глухоту прорывается радио, объявляя, что пропал ребенок.

Л. вышел из здания Пулковского аэропорта. Было темно и шел дождь. Л., помахивая небольшой в виде баула сумкой, сел в автобус. У него сильно выгорели волосы и загорело лицо.

Скоро он сидел на кухне и пил чай с какими-то девушками.

– Ты откуда приехал? из Москвы?

– Нет, – сказал он.

– А где ты был столько времени?

– На юге был.

– Заметно. А где на юге? На море?

– На море, на море, не все ли равно?

Он спал на диване, лежавшем прямо на полу, без ножек. Открыл глаза. Одна из девушек сказала, стоя над ним: