С М С

Из темноты рощи подошёл вдруг к ним ещё один человек. Совсем бесшумно. Однако Мелаю не показалось, что он испугал их или его появление было неожиданным. Они спокойно посмотрели на него и поприветствовали, наклонив головы.

– Ну, будь здрав, Хилл, храбрый воин! Узнал ли ты меня?

– Доброй ночи, Энхир. Как не узнать тебя, защитник народов, избранный Великими! Кима, будь здрава!

Голос Хилла был глубокий и сильный, да и сам он был высок ростом, и во всём его мощном виде Мелай замечал присутствие непобедимой воли.

– Светлой тебе ночи, друг, – поприветствовала его Кима, – Как караул? Не видать Поганых?

– Тишина, – отвечал Хилл, присаживаясь рядом с ней. – Будто их здесь и не было.

– Неладно это всё, – сказал Энхир. – Ведь тянулся сюда, на Запад, большой отряд их, лазутчики ваши видели. Да и тарелки объявились, будь проклято их племя… что же, спугнул Поганых что ль кто?

– Думаю, тарелок они и испугались, – отвечал Хилл, рассматривая бледный свет сферы. – Только почему вдруг боятся стали они своих идолов? Не ясно.

– Хмм, вот и Мелай… нукер один из Язов, я подобрал его по дороге, молвил, что тарелки напали и били не только их, но и Поганых. Говорит, всех почти перебили. Так то.

Вновь возникшее молчание навело на Мелая тоску. Ему вдруг стало скучно, и он совершенно потерял интерес к этой троице. Приподнявшись, он прислушался к звукам, исходящим со стороны табора Недалов. Там, как он понял, мало кто спал. Недалы что-то с жаром (хотя и без криков) обсуждали. Мелай решил пойти послушать их. Спать не хотелось вовсе.

Недалов ему приходилось видеть много раз в лагере Общины, в основном это были торговцы с больших караванов. Жизнерадостные болтуны и балагуры, Недалы всегда считались добродушными и честными людьми, хотя нередко проявляли хитрость и изворотливость в маркетских делах. Своих воинов у них почти не было и от угрозы Порватов их защищали наёмники Либров. Недалы это вообще – единственная Община, которая регулярно контактирует с замкнутыми Либрами. Этакие посредники меж ними и остальными Общинами и в торговле и в бытовой среде. Особенно это касается слухов. Либры строго запрещают Недалам рассказывать многое из своего быта, потому для последних возникает безграничное поле для баек, сказок и прочей брехни.

Пройдя всего с десяток шагов, Мелай наткнулся на нескольких Недалов, организованно сидящих на каком-то тряпье в два ряда. Их там было восемь человек: четверо в заднем ряду, двое в переднем и ещё двое сидели отдельно, напротив остальных. Один из двоих в переднем ряду, догадался Мелай, был пострадавшим, второй – обвиняемым. Тусклые огоньки лучин и маленьких факелов с трудом освещали действо, но хорошо в этом деле помогала луна.

Полемика была в разгаре. Мелай улыбнулся, вспомнив про эту их традицию. Они называли это «тяжба». Недалы, к слову сказать, были большие любители правил и законов, они тщательно собирали их в большой талмуд и, по возможности, старались блюсти. Им, видимо, мнилось, что во всём мире, после краха Великих, не осталось никого кроме них, кто были бы достойны нести в своих обычаях печать законности и соблюдения прав. Мелаю уже как-то приходилось быть свидетелем одной такой тяжбы в лагере своей Общины, и это немудрено, ведь устраивали они их где угодно, а повод находился легко. Всегда, будь то в деловом разговоре, на празднике, при торге или просто в приятельской беседе, кто-то из них ухитрялся сболтнуть лишнего: ну, скажем, резким словцом подкалывал собеседника, преувеличивал или преуменьшал какой-нибудь размер, вес или стоимость. Словом совершал некую совершенно безобидную для, скажем, Язов или Сивушей, мелкую оплошность, которую никто из представителей означенных Общин и не заметил бы толком. Но для Недалов это было наивесомейшей причиной начать тяжбу. Всё, механизм раскручивался: тут же находятся свидетели, назначается судья, прозекут и адвокат. В процессе тяжбы они могут часами проводить опросы, слушать участников, свидетелей, вступать в прения и всё для того, чтоб выяснить – действительно ли оскорбление (ну к примеру) неким Недалом по имени Ит Еоц другого Недала по имени Ду Бирь «кучкой козьих шариков», а ещё «лужой из-под вола» имело место быть.

Заинтересованных сторон, как правило, две. Судья не может вершить судьбу ни одного из тяжущихся, он лишь координирует весь процесс, чтоб всё шло чинно, по всем правилам. Решение же выносится путём открытого голосования, в котором участвуют все до единого участники тяжбы. Если обвиняемый не сумеет убедить всех в своей правоте и проиграет дело, он уплачивает штраф, размер которого зависит от весомости деяния, совершенного им, и определяется из списка оскорблений в талмуде Недалов. Если же потерпевший проигрывает дело, то штраф (опять же соразмерный оскорблению, всё чётко по книге) выплачивает он. Сумма выплаты делится на части: половина причитается собственно победившей стороне, одна четверть на оплату услуг судьи и прозекута (либо адвоката), а ещё четверть – в казну Общины в качестве налога на тяжбу.

Мелай понял, что большую часть представления он пропустил, сейчас была кульминация. Но и тут было что послушать.

– …Так стало быть ты, Им Бик, не отрицаешь, что твой протеже, обвиняемый Тур Ица, нанёс оскорбление Дубу Добу, назвав его «отрыжкой паршивой собаки»?

– Здесь есть нюанс, ваше благородие, – уверенно отвечал старый прожжённый Им Бик, почётный адвокат. – Из сути дела ясно видно, что пострадавший и вправду вёл себя подобно означенному выше определению

– Поясните.

– Всенепременно, Ваше благородие. Всякому известно, досточтимые присяжные (он кивнул затёкшим телам в заднем ряду, немного проведя взгляд по лицам сидевших впереди них «виновникам торжества»), ваше благородие (он повернулся к судье), что виновность не может быть установлена, если вменяемое оскорбление само суть соответствует характеристике якобы оскорблённого.

– Излагайте яснее, адвокат. Ни мне, ни досточтимым присяжным, насколько я читаю их сонные физиономии, ни черта не понятно. К тому же, извините, второй час уж сидим, почивать пора.

– Как изволите, Ваше благородие. Мой подзащитный по-приятельски болтал с Дуб Добом (от ткнул пальцем в сидящего слева от обвиняемого пухлого детину), пока они запивали кислым пивом Либровскую солонину у костра. В один момент Дуб Доб набрал полный рот закуски и начал заливать её этой прокисшей тёплой мерзостью. А в этот самый миг, досточтимые присяжные, мой подзащитный (теперь он ловко мотнул носом в сидящего справа от детины плюгавенького доходягу) заканчивал рассказывать свой смешнейший, честное слово, сам смеялся до слёз, скабрезнейший анекдот. И вот что мы получили: только Дуб Доб залил полный солонины рот пивом, как Тур Ица сказал последнюю фразу анекдота. Эффект очевиден: анекдот смешной, всё у Дуба Доба изо рта вон. Прямо на одежду, на землю, на всех, кто рядом.

Тут хитрый Им Бик взял важную паузу и, высоко задрав нос, с усмешкой оглядывал еле различимые во мгле лица присяжных.

– Спрошу теперь вас, досточтимые присяжные, ну не отрыжка ли паршивой собаки он после этого?

Все Недалы после этих слов загудели. И что это был за гул, недовольства или наоборот, одобрения, Мелай так и не понял. Им Бик, выждав минуту, поднял руку, прося тишины. Гул тут же стих.

– Прошу, ваше благородие, – обратился он вновь к судье, – дать мне закончить.

Судья устало кивнул.

– Вот какая мысль пришла мне в голову, други, пока вы сейчас дискутировали. (Мелай догадался, что под дискуссией Им Бик подразумевал тот самый гул) А не произошло ли здесь рождение нового прецедентуса для нашего права? А? Ведь взгляните, что получается: когда один назвал другого отрыжкой собаки, он оскорбил его. Формально. Но как быть, ежели тот и вправду был видом своим подобен отрыжке? Как определить тут чёткую черту, линию разделяющую нарушение права от блюдения его?!

Начинавшие уже дремать, присяжные вдруг оживились, услышав какую-то новую чепуху, вместо опостылевших стандартных и заученных фраз адвоката.

– Други, подумайте, – продолжал он меж тем, – когда один оскорбляет другого по делу, скажем, называет того «свиньёй» за то, что лежит он среди бела дня в луже грязи, разве тогда будет это оскорблением?! Ведь если быть справедливым – в ту секунду, когда совершается якобы оскорбление, тот, что в луже – и впрямь свинья. И ведь тот, кто якобы оскорбляет, но на деле зовёт вещь именем своим, и он сам завтра будет также лежать в луже и его также назовут свиньёй. Будет ли он вправе считать это оскорблением?! Все мы, уважаемые участники тяжбы, ежедневно меняем роли наши в жизни. И в один день кто-то из нас (тут он почему-то ткнул пальцем в одного из присяжных) может быть свиньёй и лежать в луже, а через пять минут и сам свинью в луже встретит где-нибудь.

Последние слова адвокат произнес настолько заговорщеским голосом и с такими выпученными глазами, что присяжных даже пробил озноб.

– К тому же, – почувствовав скорую победу, продолжал защитник, – давайте будем откровенны и честно ответим себе же на вопрос – что есть оскорбление в глубокой, так сказать, сути своей?! Это, милые мои, ни что иное как конечный итог супротивопоставления ожидаемого и действительного!

Здесь Им Бик даже высоко поднял указательный палец над головой, как бы пытаясь проткнуть несуществующее облако лжи, нависшее над участниками тяжбы.

– Что значит сие?! – спросил он сам себя. – Я скажу вам, что сие значит. Когда человек видит другого, он непременно чего-то от него ожидает. Ну, скажем, ожидает хотя бы благосклонного к себе отношения. Или поведения, точно такого, как ему, первому, хочется. Именно поэтому, когда этот другой вдруг переходит ему дорогу или просто выкидывает некую штуку, ну прямо врозь с ожиданиями первого, тогда и рождается феномен, не побоюсь этого слова, оскорбления. Так и у нас: мой подзащитный ожидал от Дуба Доба человеческого поведения, но никак не поведения собачьей отрыжки. Вот оно что, други! Сейчас и порешим давайте, что невиновен Тур Ица, да и нечего здесь уж более рассиживаться!

Мелаю было забавно наблюдать за этими находчивыми и неутомимыми людьми. Было видно, что почти никто не понял главную мысль адвоката (если таковая вообще была), которую он старался выразить в заключительном спиче; Недалы молчали, находясь в некоем замешательстве. Более всех ничего не понимал пострадавший – он вертел головой и его округлённые глаза бегали по лицам присяжных, ища в них поддержки.

– Пострадавший, у вас есть чем э-э возразить? – спросил судья.

– Так я это, ну как его…ну того на этого… Нет, нету ничего возразить – пробормотал Дуб Доб и обреченно опустил голову.

– Ну, други, значит, голосуем. Поднимай руки кто за невиновность! – сказал судья.

Руки подняли трое присяжных, обвиняемый, сам судья и адвокат.

Мгновенно проведя нехитрый подсчёт поднятых рук, судья устало произнёс:

– Невиновен, большинством голосов. Даже если учесть, что не было сегодня прозекута, будь он за тебя, Дуб Доб, ты б всё равно проиграл голосование.

Дуб Доб покорно и грустно кивнул.

– А теперь, братцы, спать всем! – повелел судья. – Ночь, вона какая уже. А штраф и пошлину завтра взыщем. Тяжба окончена.

Весь досточтимый состав тяжбы тут же с большой охотой стал располагаться прямо на тех тряпках, что были подстелены под их седалищами. Через минуту Мелай уже мог слышать чей-то храп и посапывание.

Он вдруг поймал себя на мысли, что, наблюдая развязку этого важного для Недалов, хоть и пасквильного ритуала, он совершенно отвлёкся от всех недавних страшных событий. Но сейчас всё вновь вернулось: отче Инфляй, тарелки, война… С тяжёлым грузом на сердце он решил, все же, искать место для сна. Временный лагерь уже весь почивал, только часовые Либров где-то совсем рядом незримо стерегли подходы. Мелай прилег тут же, под большой березой, укутавшись в подаренный Либрами хороший теплый халат. Впрочем, ночь была тёплой.

Печаль и тревога сначала терзали пасынка Старейшины. Поедаемый ими, он так и провалялся бы без сна до первых лучей солнца, если б не нежданное и светлое ощущение, что всё с ним будет хорошо. Да и не только с ним, а вообще – всё как-то уладится, утрясётся. Яркий луч надежды, слепленный из тысяч маленьких огоньков, явившись из недр его сущности, неудержимо разогнал незримых чудовищ, порождённых сомнениями и страхом. Мелай уснул.

Огоньки, меж тем, тут же разбрелись из строгой концентрации луча в стороны, заполнив собой всё пространство вокруг, и вдруг стало очевидно – никакие это не огоньки, а звёзды. Те самые, что Мелай заворожённо рассматривал, лёжа на стоге сена возле их с отчимом юрты. Те звёзды, что необъяснимо манили его; что молчаливо твердили ему одну простую, но вечную истину…

Звёздам, однако, надоело просто висеть друг рядом с другом, и многие из них собрались в фигуру человека, ярко светящуюся и парящую над землёй. Мелай понял, что не спит, раз видит её перед собой, но предпочёл воспринять всё как сон, так было легче. Фигура поманила его, точнее не его самого, а только лишь его взгляд, и они помчались над ночной землёй. Быстрее сокола, быстрее тарелок, они пролетели за секунды немалое расстояние над спящей в ночи степью и остановились. Фигура указала рукой на что-то во тьме, и Мелай увидел, что они оказались возле нового лагеря его родной Общины. Юрт развернули совсем немного, поход все-таки, завтра им снова в путь с ранней зарёй. Фигура вдруг сверкнула ярким светом и взгляд Мелая на минуту заволокла белая пелена. Пока слепота расплывалась, перед ним пронеслось множество живых картин, похожих на воспоминания, где запечатлелись события, в которых он (всё же) не принимал участия. Картины проносились все одновременно, но Мелаю было легко понять суть каждой из них. И хотя в них происходили события разной протяженности – на иных протекали целые часы, на других секунды – все видения пролетели искоркой одного мгновения. Мелай видел и нападение Порватов на них, по возвращении с охоты, и атаку тарелок и… бегство оставшихся в живых. Инфляй. Вот он скачет во весь опор с одним из нукеров строго на восток. Вот от боевого порядка отделились три тарелки и помчались в погоню за удиравшими Язами. Одна из тарелок – за Мелаем, другая – на север, за основной группой спасающихся, третья же – на восток, за его отчимом.

Тарелки быстро настигали беглецов. Считанные секунды – и всё будет законченно: они атакуют, выплёвывая свои огненные иглы из длинных труб, и разорвут плоть их на куски. Скакавший на юг Мелай вдруг залился ярким голубоватым светом. От его спины отделились длинные, слепящие яркостью огненные хлысты. Три хлыста, по одному на каждую тарелку. Они мигом дотянулись одновременно до каждой из них, и те сразу же рухнули. Конь Мелая споткнулся о большой валун, невидимый в траве, и со страшной силой упал на своего наездника, раздробив и переломав ему кости, свернув шею. Впрочем, перепуганное животное тут же поднялось и, подгоняемое страхом, умчалось дальше в степь.

На других картинках Мелай видел, как его отчим и спасшиеся нукеры, пропетляв немного в степи, сумели-таки, кто раньше кто позже, добраться до Общины. Узнав от них о том, что случилось, Язы тут же начали собираться в путь. Детей и женщин в сопровождении воинов отправили первыми, налегке. Остальные остались собирать скарб, стараясь как можно меньше добра оставить врагу.

Ещё он видел, что тарелки, которые полетели во множестве на восток, пролетев совсем немного, круто развернулись и ушли назад, к тем далёким горам, из-за которых и прибыли. Улетели почти все, лишь несколько из них помчались куда-то на северо-запад. Опасности для Общин не было. Надежда на то, что война может не случиться вовсе, крепла в Мелае. Ему невыносимо захотелось сейчас же всё рассказать отчиму, сказать ему, что он, Мелай, жив, что опасность миновала, что войны, наверное, не будет. Досада жгла его от того, что он не может этого сделать. Не в силах. Хотя Инфляй здесь – лежит под походной попоной своего нового коня и не может уснуть, мучимый думами о пасынке и о мраке грядущего для всех них…